Александр Житинский - Страсти по Прометею Страница 12

Вообще, если такой лифт установить в Парке культуры, желающих будет хоть отбавляй. В жилых домах – не знаю. Дороговат он все же.

Насладившись кибернетикой, мы пошли обратно в кабинет. Мне уже хотелось уйти, но Наливайло усадил меня напротив и говорил еще битых четыре часа. Можно было подумать, что у него в запасе вечность. Теперь я понял, почему разбегались сотрудники. Они боялись наткнуться на разговор со своим начальником.

Я от нечего делать конспектировал. В результате получился почти готовый сценарий. Его оставалось немного доработать в смысле уточнения роли Наливайло в становлении кибернетики. Старик немного переборщил. По его словам выходило, что он даже и не дядя русской кибернетики, а прямо отец родной. Это не соответствовало исторической правде.

Наконец Перпетуум устал. Он периодически погружался в сон, а я погружался в раздумья. Я думал, как мне незаметно уйти. Но только я поднимался с места и делал на цыпочках шаг к двери, Перпетуум просыпался и говорил:

– Так на чем же я остановился, милостивый государь?

И я милостиво напоминал ему, в каком месте он кончил бредить. Когда Перпетуум протянул мне руку на прощанье, я так тряхнул ее, что вырвал старика из кресла. Очень уж он был легкий. Наливайло проводил меня до стенки и даже сам приподнял доску, чтобы я пролез. Звал еще. Обещал многое рассказать. Я думал, что у меня голова не пролезет в дырку, потому что она распухла от обилия информации. Но ничего, пролезла.

Я ушел с твердой решимостью никогда больше не видеть Старого Перпетуума. И мне удалось это сделать. Я сдал сценарий и навел Дарова на Наливайло. Не знаю, как они там столковались. Передача прошла без моего участия. Я уехал за город, чтобы ее не смотреть.

Нервишки у меня стали пошаливать. Слово «Прометей» вызывало гримасы на моем лице. Кошек я боялся. В лифт входить более не осмеливался. На студию ездил с величайшей неохотой.

Не так просто – отдавать себя людям. Особенно таким, как Наливайло или монстр Валентин Эдуардович. Даже гонорары уже не радовали.

Микробы совести

Измотан я был вполне достаточно. По ночам мне все чаще снился Валентин Эдуардович в виде большого орла. Он был, как всегда, в золоченых очках, но с крыльями. Валентин Эдуардович плавно подлетал ко мне, делал круг, а потом деловито начинал терзать мою печень. Тут я просыпался.

Просыпался я со слабой надеждой, что меня выгонят или вдруг забудут обо мне. Но нет, обо мне не забывали.

Позвонила Морошкина и сказала, что серьезно заболел Даров. У старика предынфарктное состояние, и он в больнице. Это все из-за лифтов, на которых его катал Перпетуум. Мы с Людмилой Сергеевной поехали навестить Дарова и получить ценные указания.

– Люся, мне все это ужасно надоело! – признался я.

– Что поделаешь, Петенька, – вздохнула Люся. – Мы с вами та самая печень Прометея, которую клюют. Надо терпеть.

– Вот вы и терпите! – огрызнулся я. – У вас такая должность – терпеть. А я не буду.

Даров лежал в палате сморщенный, как спустившийся воздушный шарик. Он выслушал наши новости и спросил, кого назначили режиссером.

– Тишу, – сказала Морошкина.

– Тишу?! – взметнулся Даров. Он начал быстро надуваться, морщины исчезли с лица, а само лицо окрасилось в багровый цвет. – Тишу! Этот мерзавец запорет весь цикл!

– Он не мерзавец, Андрей Андреевич, – тихо сказала Морошкина.

– Прекрасно! Он не мерзавец, а просто лодырь, каких не видел свет. Для него служение людям – такая же недоступная идея, как для меня физические изыскания этого юноши, – ткнул в меня пальцем Даров. Я слушал и удивлялся такому предынфарктному состоянию. По моим понятиям, Даров уже наговорил на два инфаркта.

– Тиша – это кто? – спросил я.

– Тиша есть Тиша, – сказала Люся. – Вы еще будете иметь счастье.

Я так и не понял, что это за Тиша. То ли звали его Тихон, то ли фамилия его была Тихонов.

– Возьмите, юноша, иголку… Да-да, иголку! – сказал Даров. – И колите этого Тишу в одно место, чтобы он не спал. Чтобы он хотя бы изредка просыпался!

Морошкина получила свои ЦУ и убежала, извинившись. Я нарочно остался. Мне хотелось поговорить со стариком начистоту.

– Андрей Андреевич, у меня чего-то муторно на душе от Прометея, – признался я.

Даров встрепенулся и метнул в меня настороженный взгляд.

– Творческий кризис? – спросил он.

– Понимаете, какая штука… – начал объяснять я, еще не зная, как я буду это делать. – Люди действительно были могучие. Все эти Прометеи науки. Может быть, они не думали о славе и почестях. Но потом объективно получилось, что они служили человечеству. А человечество постфактум их славит…

– Ну-ну! – оживился Даров. – Это интересно.

– Так вот. Я подумал о том, что говорить о Прометеях имеют право не все. Далеко даже не все. Я, например, не имею такого права. Я не сгораю в этом огне и не отдаю себя людям. Я спекулянт.

– Нонсенс! – закричал Даров таким фальцетом, что больной на соседней койке вздрогнул под одеялом. – Скажите, юноша, мне вот что. Вы преклоняетесь перед Прометеями, о которых пишете?

– Перед старыми? – уточнил я.

– Да.

– Безусловно.

– Значит, вы пишете о них честно. В меру своих способностей, но честно. Нужно ли о них рассказывать? – продолжал вслух размышлять Даров. – Да, нужно. Потому что необходимо иметь высокие критерии жизни. Вы понимаете? Критерии человеческого существования.

– Понимаю – сказал я. – А нынешние Прометеи?

– Юноша! – воскликнул Даров. – Ваше счастье, что вы пишете сценарии об исторических Прометеях. Вот и пишите о них, не жалейте красок. Дайте зрителю понять, что это были за люди. А наш Прометей пусть потом выступает. Пусть выступает. Вам-то что?

– В чем же тогда смысл передачи?

– Умный поймет, – загадочно сказал Даров и скрестил на одеяле руки.

– А дурак?

– Дурак тоже поймет, но по-другому, – засмеялся Даров.

Больной на соседней койке выполз из-под одеяла и оказался коротко стриженным человеком с большими ушами. Он посмотрел на нас немигающим взглядом и сказал:

– У нас один деятель тоже ушел с повышением. На двести сорок.

Даров засмеялся еще громче. Я вопросительно посмотрел на большеухого. Он перехватил мой взгляд и просигналил мимикой, что понял весь наш подтекст.

– Материальное стимулирование, – сказал он, потом расхохотался крупным отрывистым хохотом и снова завернулся в одеяло, продолжая похохатывать уже внутри. Я ничего не понял.

Даров внезапно прекратил смеяться и посмотрел на меня страдальчески.

– Вот, – сказал он. – А вы говорите!

Пришла медсестра и выгнала меня. Даров на прощанье подал мне руку и еще раз напомнил, чтобы я не слезал с Тиши, иначе будет провал.

Пришлось познакомиться с Тишей. Я его себе уже немного представлял, и Тиша оправдал мои ожидания. Это был верзила с двойным подбородком и белыми полуприкрытыми ресницами. Он был похож на сома. Глаза у него тоже были белые, но это мне удалось установить не сразу. Тиша все время как бы спал.

– Какую берем темку? – спросил он, не просыпаясь.

– Микробиология, – сказал я устало.

– Пусть, – прошептал Тиша и прекратил общение.

Я позвонил в институт микробиологии, и мне выдали следующего Прометея. Он оказался женщиной. Это было для меня неожиданностью. И для главного редактора тоже. Как только Севро об этом узнал, он немедленно меня вызвал.

– Петр Николаевич, не будет ли в данной ситуации элемента комизма? – спросил Севро довольно витиевато.

– А что? – не понял я.

– Мы создаем образ, Прометей нашего века. И вдруг женщина… Я совсем не против женщин, но часть телезрителей может воспринять женщину неправильно.

– Как это можно воспринять женщину неправильно? – удивился я.

– Двусмыслица. Понимаете?.. Отдавание себя и тому подобные иносказания…

– Елки-палки! – не выдержал я. – Мы что, таких телезрителей тоже должны принимать во внимание?

– Мы должны принимать во внимание всех, – скорбно сказал Севро.

– Антонину Васильевну выдвинул ученый совет, – сказал я.

– Ах вот как! – воскликнул Севро. – Это меняет дело. Тогда постарайтесь в сценарии тактично обойти вопрос об отдавании. Вы поняли?

Я все понял. Между прочим, с некоторых пор я уже тактично обходил этот вопрос.

Профессора звали Антонина Васильевна Рязанцева. Представьте себе пожилую учительницу гимназии конца прошлого века. Очень подтянутую и никогда не повышающую голоса. С первых же слов я понял, что у этой женщины стальной характер. Особенно если учесть, что она вышла ко мне из своей лаборатории, на дверях которой имелась табличка: «Лаборатория особо опасных инфекций». Неудивительно, что меня туда не пустили.

– Ваша профессия? – спросила она, когда я изложил суть.

– Физик, – сказал я.

– Очень приятно. Значит, вы способны в какой-то степени вникнуть. У меня только просьба. Не беспокойте меня по пустякам. Мы готовим ответственный опыт.