Анатолий Домбровский - Черная башня Страница 13

Радиопередатчик Вальтеру пока наладить не удалось, хотя он разобрал на запчасти два транзисторных радиоприемника. Клинцов об этом его уже спрашивал. Они успели побеседовать о том, почему оставшиеся радиоприемники трещат на всех диапазонах, и даже о том, где Вальтер научился меткой стрельбе из пистолета — он закончил в свое время военное училище. Молчать, однако, было неудобно и поэтому Клинцов спросил Вальтера о семье.

— Да, меня ждет мама, — ответил Вальтер. — И больше никто. А у вас есть дети? — спросил он Клинцова, должно быть, тоже лишь для того, чтобы поддержать разговор.

— Да, два лоботряса от первой жены. Оба уже взрослые. Раньше из-за денег навещали отца, а теперь у самих появились деньги, теперь им отец не нужен.

— Разве в России возможны такие отношения? — удивился Вальтер.

— Какие?

— Когда главное — деньги?

— Такие отношения, к сожалению, возможны везде, где есть деньги, — ответил Клинцов.

— Значит, там вас ничего не греет, — заключил Вальтер. — Там вас никто оплакивать не будет. А меня ждет мама. Понимаете, мистер Клинцов? Я все время думаю о ней. Это и хорошо, и тяжело одновременно. Понимаете?

— Понимаю. И все же я думаю: это хорошо, это очень хорошо, что мама — там, — сказал Клинцов, думая о Жанне, которая, к несчастью, здесь.

— Многие старые романы заканчивались одной фразой: «Они любили друг друга, жили долго и умерли в один день», — понял Клинцова Вальтер.

— Умерли в один день — это хорошо, — сказал Клинцов, — но ведь до этого жили долго. Жили долго!

— Интересно, сколько мы протянем, — как бы между прочим произнес Вальтер.

Клинцов в ответ пожал плечами. А что он мог сказать? Ответил сам Вальтер:

— Я рассчитал, — сказал он, — что горючего для подзарядки аккумуляторов хватит у нас ровно на две недели. Дальше — тьма и отсутствие воды. Я подумал, что вы должны знать об этом.

— Да, конечно. Спасибо, Вальтер, — поблагодарил Вальтера Клинцов, почувствовав под сердцем уже знакомый холод обреченности. — Приблизительно на столько же нам хватит и воздуха, — добавил он неожиданно для себя. — Но должны ли об этом знать все? У известного русского писателя есть рассказ, в котором смертельно больной человек просит врача сообщить ему, сколько он еще протянет, чтобы рассчитать силы для завершения важных дел. Врач назвал ему этот срок. И что же ты думаешь, Вальтер? Больной принялся тотчас за дела? Нет. Он повернулся лицом к стене и так пролежал до кончины.

— Это интересный рассказ, — ответил Вальтер. Он возился с аккумуляторами и, отвечая Клинцову, вынужден был оглядываться. — Но мы в иной ситуации: каждый из нас способен сам рассчитать этот срок.

— Но ты все-таки спросил, Вальтер. Значит, не верил в свои расчеты до конца?

— Я думал, что у вас есть надежда. Ведь ожидание без надежды невозможно.

— Люди ждут даже смерти, Вальтер. Само ожидание, само время таит в себе надежду: мир полон случайностей, все может случиться, все может измениться.

— И это вся надежда? — Вальтер встал и подошел к Клинцову. — Что может случиться?! Что может измениться? Я не вижу…

— И я не вижу. Но лицом к стене ложиться не хочу. Один русский ученый, умирая, подробно описывал симптомы умирания. Он таким образом превратил умирание в дело, полагая, что результаты этого дела понадобятся живым.

— Вы сказали: понадобятся живым. Вы думаете, что ТАМ остались живые? Что это не глобальная катастрофа?

— Глобальная?

— Почему бы и нет? Все, кажется, шло к тому, что рано или поздно катастрофа произойдет.

— И все же я не верю.

— Только не верите или не считаете возможным?

— Не верю, Вальтер. Не верю!

Ели снова у алтаря, у жертвенника, который заменил им стол. Омар и Саид сидели вместе со всеми, так как никто в их услугах не нуждался: обед был прост — консервы, хлеб и вода. Светила лампочка. Все видели друг друга. Ели вяло. Больше молчали, чем разговаривали. Иногда Клинцову казалось, что все молчат, потому что прислушиваются, не бродит ли кто-то в темном лабиринте прилегающих коридоров. И сам прислушивался. Тишина была удручающей.

— А ведь что-то было, — заговорил вдруг Сенфорд громко и напористо, будто напомнил вдруг о чем-то очень важном. — Что-то этому предшествовало. Вибрация какая-то, гул. Мне это снилось. Снилась глубокая долина, замкнутая с той стороны, куда я смотрел, высоким плоскогорьем. Склон почти отвесный, как стена. И вдруг оттуда, сверху, посыпались камешки. Сначала мелкие, потом покрупнее. Я побежал. Камни падали рядом, но не задевали меня. А когда я отбежал достаточно далеко, с плоскогорья в долину ринулся огромный поток воды. Долина стала быстро заполняться водой. Я добежал до какого-то высокого здания. Я стал подниматься вверх по лестнице, все время настигаемый водой. И вот я уже на самом верху, на площадке крыши. Дальше мне подниматься некуда. Но и вода уже здесь. Она поднялась выше щиколотки, дошла до колен… И тут все качнулось от подземного удара. Качнулось раз, другой, третий. Я подумал: если сейчас подо мною не рухнет дом, все будет хорошо. Дом не рухнул. Вода, затопившая долину, успокоилась. Спасенный, я стояли смотрел, как вокруг меня расстилается бесконечная, сверкающая под солнцем, водная гладь. Я был один.

— Это последнее дело — рассказывать сны, — сказал Вальтер, дав, однако, Сенфорду возможность рассказать сон до конца. — Если кому охота засорять свои мозги чепухой, пусть запоминает свои сны. Но зачем этой чепухой засорять мозги другим?

— Не в сне дело, а в том, что ему предшествовало, — пылко возразил Сенфорд. — Вибрация, гул… Это когда с плоскогорья полетели камни и ринулся поток воды. Потом землетрясение, когда я стоял на крыше дома. Это уже эхо взрыва, ударная волна, докатившаяся до нас.

— Это я ударил ногой по вашей койке, Сенфорд, чтобы вы перестали храпеть, — засмеялся Вальтер, но его смех никто не поддержал.

— В объяснении Сенфорда есть какая-то истина, — заговорил Селлвуд. Это были его первые слова, произнесенные после похорон Денизы. — Только не знаю, зачем она нам нужна.

— Как — зачем?! — вскочил Сенфорд. — Как это — зачем?! Если была вибрация, колебания почвы — значит, взрыв произошел не так уж далеко. Значит, это локальное явление, здешнее. Значит, это не страны-гиганты обменялись ядерными ударами, а что-то взорвалось здесь! Значит, человечество живо! Вот зачем все это, вот!

— Ваш сон, Сенфорд, плохой источник информации: ведь только сон и только ваш, — сказал Холланд. — Это менее чем недостаточно, это — ничто.

— Мне тоже снилось, — подала голос Жанна. — Я тоже кое-что видела.

— Ну же, ну! — обрадовался Сенфорд. — Что вы видели? Что?

— Будто наш холм раскололся. Что-то ударило снизу, холм вздрогнул и раскололся. Даже не раскололся, а как бы раскрылся, обнажив великолепный зиккурат. Это все, — закончила Жанна.

— Вы слышали?! Тоже удар и тоже снизу! Вероятность реального удара возросла в два раза. Уже не только есть мой сон, мистер Холланд, но и сон Жанны. Кто следующий? Ну, припомните же, припоминайте! — Сенфорд подошел к студентам. — Что вам снилось, молодые люди?

— Нам ничего не снилось, — ответил Ладонщиков.

— Ба! Почему вы отвечаете сразу за двоих?

— Потому, что Коля уже успел сказать мне, что ему, как и мне, ничего в ту ночь не снилось.

— А вам, мистер Клинцов? — спросил Сенфорд. — Вам тоже ничего не снилось?

— Мне снилось стадо слонов, — ответил Клинцов. — Стадо мчалось мимо меня, и все вокруг дрожало.

— Ура! — закричал Сенфорд. — Это победа! Это победа, господа! — он вернулся на свое место у жертвенника и принялся жадно есть.

— Мне понятна ваша радость, — немного погодя, сказал Холланд. — Человечество живо — это обрадовало бы даже мизантропа. Правда, этот вывод не следует из тех посылок, которыми мы располагаем. Вот вам один изъян в вашем силлогизме: близкий к нам взрыв также мог быть результатом обмена ядерными ударами между странами гигантами. Россия могла послать сюда одну ракету, чтобы уничтожить угрожавшую ей базу. Но этому не хочется верить. Верю в то, что человечество живо. И потому что желаю человечеству долгой жизни на земле, и потому что это утешило бы нас… Но, Сенфорд, — продолжал он после паузы, — если взрыв был рядом, то это означает только одно: уничтожена база. Но ведь только с базы, Сенфорд, можно было совершить скачок к нам. Человечество живо, но никто нам не поможет…

— Запрещаю! — сказал Селлвуд. — Запрещаю панические разговоры. Мы должны щадить и поддерживать друг друга.

— Ради чего? — неожиданно для всех спросил Ладонщиков, студент Толя. — Ради чего, мистер Селлвуд?

— Не стыдно? — хотел было остановить его Клинцов. — Как вам не стыдно, Ладонщиков?!

— Не стыдно! И не вам адресован мой вопрос. Я спрашиваю мистера Селлвуда, ради чего мы должны щадить друг друга.