Андрей Хуснутдинов - Гугенот Страница 13

— Приехали, все.

Джип стоял не то посреди поля, не то посреди большой пустоши — границы мира терялись в тумане.

— И как они тут живут? — Осматриваясь, Юра приложил к уху пригоршню с телефоном: — Мы на месте… Ага.

Метрах в десяти перед машиной темнел обветренный абрис двухэтажного строения. Смутно угадывались два освещенных окна и антенна. Фасад подпирался крупногабаритным хламом и блестящей ото льда цистерной на сваях. Большая часть забора лежала под снегом, уцелевшая служила задней стенкой для собачьей конуры. Юра приоткрыл дверь и молча кивнул Зурабу. Внутрь кондиционированного салона вплыл запах печного дыма. Зураб повторил Подорогину:

— Приехали.

Скользкой тропинкой они направились к строению. Юра шел впереди. Поравнявшись с конурой, он неожиданно свернул к ней, присел на корточки и поднял с порога собачью голову. Где-то в доме загремела кастрюля. «Васька, сволочь!» — раздался надтреснутый женский вопль.

— Чего там? — спросил Зураб.

— Ничего. — Юра отбросил голову, зачерпнул снега и потер пальцы.

— Хорошо, — зевнул Зураб.

И только после этого, переведя дух и мысленно плюнув, Подорогин догадался, что обнаруженная Юрой собачья голова на самом деле — задубелая ушанка.

Они подошли к дому. Зураб посмотрел куда-то вверх. Юра поднялся на щелистое крыльцо единственного подъезда и снова приложился к телефону:

— Алло… Нет. С телефонной станции… С центральной, говорю! Оглох? Все?.. Так, теперь ложи трубку и жди, когда опять наберу. Возьмешь после десятого звонка. Не раньше. А лучше после двадцатого. Отбой. — Встряхнув покатыми плечами борца, Юра открыл выщербленную двустворчатую дверь.

— А ну-ка! — С этими словами Зураб вдруг обхватил Подорогина за бедра, взвесил его, будто бревно, и шагнул с ним на крыльцо.

— Да ты…! — оттолкнулся от него Подорогин.

Больше сказать он ничего не успел — на ледяной пятачок, где они только что стояли вдвоем, с треском обрушился парящий столб грязной мыльной воды. Вверху стукнуло окно.

— Что — я? — переспросил Зураб, разведя просторными, как блюда для рыбы, ладонями.

— Ладно, — сказал, оправляясь, Подорогин.

Он взглянул на дымящееся мыльное пятно на снегу, вдохнул смрад отжатых нечистот, но, погоняв в зубах слюну, так и не решил для себя, что хуже: это или ощущение внезапного легкого отрыва от земли.

Первый этаж дома, за исключением полуразрушенной, как будто в нее влетел артиллерийский снаряд, и освещенной таким же потусторонним изумрудным заревом уборной, — казался необитаем. Вслед за Юрой они прошли его из конца в конец по темному, загроможденному кусками мебели и железными останками каких-то станков коридору. Все двери, ведущие из коридора, оказались не просто заперты, но напрочь забаррикадированы этой непроходимой рухлядью. Под ногами трещало и хрустело. В нише у просевшей двухмаршевой лестницы тлела черная шахта демонтированного лифта, струился обрывок металлического троса. Электрический щиток был забит обложкой офицерского атласа. Зураб столкнул в шахту кусок штукатурки. Внизу плеснула жидкость.

— Я тащусь, — сказал Юра, поднимаясь по лестнице.

На втором этаже он дал им знак подождать и пошел вглубь коридора. Где-то приглушенно звонил телефон. Чувствуя горящий оттиск захвата на бедрах, Подорогин потирал ноги через карманы пальто. В приоткрытую дверь кухни выползали сырые побеги пара. Слышалось громыхание тяжелой посуды и шаркающее, напряженное шлепанье тапочек по влажному полу.

— Давай! — прошептал Юра откуда-то из прелой, внахлест завешенной бельем полутьмы.

Пробравшись между каплющими плоскостями простынь и подштанников, они встали перед фанерной дверью с наклеенным на ржавой бумажке номером «03». Сбоку от бумажки простым карандашом изображался фонтанирующий пенис. Чуть ниже пластилином было замазано расщепившее фанеру отверстие. В одной руке Юра держал крохотный мобильник, другой осторожно нащупывал бочкообразную ручку-замок. Из-за двери раздавались размеренные телефонные звонки. Разминая пальцы, Подорогин смотрел на дульный раструб короткоствольного автомата, выглядывавший у Зураба из-под руки. Подорогин хотел спросить, как удавалось до сих пор маскировать такое громоздкое оружие, но тут Юра толкнул дверь. Они ввалились в большую, жарко натопленную комнату.

— Ру-уки! — заревел Юра страшным задушенным голосом.

За обтертым канцелярским столом у прикрытого листом ДСП окна, спиной к дверям, сидел тучный мужчина. Застигнутый врасплох криком Юры, он не оборачиваясь, медленно воздевал руки. Его голая жирная спина вибрировала, как студень.

Юра быстро обследовал комнату — заглянул под грязный топчан в противоположном углу, разворошил дулом пистолета серое белье, постучал по листу ДСП на подоконнике и закрыл дверь за Подорогиным и Зурабом.

Справа от толстяка на столе звонил коричневый телефон с дисковым номеронабирателем, слева стояла эмалированная миска с остатками дымящегося мяса. Юра вытер лоб, махнул пистолетом Зурабу и спрятал в карман свой «эрикссон». Тотчас замолчал и коричневый телефон на столе. В наступившей тишине стало слышно, как тяжело дышит хозяин помещения. Он до сих пор не смел обернуться и, видимо, обессилев, медленно и неравномерно опускал руки. На мгновение у Подорогина захолонуло сердце: ему показалось, что перед ним следователь Уткин. Однако стоило толстяку лишь чуть-чуть повернуться, обозначить пунцовые предместья безвольного, накачанного салом профиля, как наваждение исчезло. Заплывший складчатый затылок его трепетал, между лопатками пролегла дорожка пота. Подорогину вспомнилась собачья голова-ушанка. Он встряхнул пальцами и, нервно стягивая перчатки, зачем-то подошел к топчану. Зураб и Юра вопросительно смотрели на него.

— Имя. — Подорогин глядел на плоскую, в пятнах, подушку.

Под толстяком затрещал стул.

— Я…

— Тихо, сука, — пригрозил ему сквозь зубы Юра.

— Печкин, — плаксиво-просительно пролепетал толстяк куда-то в сторону. — Валентин.

— Почтальон? — усмехнулся Зураб.

Толстяк бессильно сложил руки на груди.

Подорогин встал у окна. В мыслях его назойливо вертелась голова-ушанка. Он вдруг подумал, что они могли ошибиться адресом, что Валентин Печкин тут совершенно ни при чем. И голова-ушанка, и столб мыльной воды, и изумрудные руины уборной — какое вообще это могло иметь отношение к тому, что он надеялся выяснить? В конце концов третьего дня, когда в конверте с январской квитанцией на оплату телефона пришла детализация счета, можно было вполне ограничиться звонком, а не одалживать — за две тысячи долларов — головорезов через Тихона Самуилыча и не переться в эту глушь.

Подорогин взглянул исподтишка на своих спутников.

Зураб, как котенка, держал автомат в сцепленных руках. Юра изучал старую школьную доску над топчаном, заклеенную вырезками из «Плейбоя».

— Так, — сказал Подорогин толстяку и с силой скрутил перчатки. — Две недели назад тебе звонили с моего номера. Звонил человек, который украл мой мобильник. Разговор длился пять минут. Звонок поэтому не может считаться ошибочным. — Подорогин еще раз скрутил перчатки, скомкал их и сунул в карман. — Прежде чем был заблокирован счет, успели сделать только этот звонок. Меня интересует связь между звонившим и тем, кому он звонил. То есть тобой. А также тема вашей беседы. Предупреждаю сразу: если ты скажешь, что трубку снял не ты и тому подобное, ты должен будешь назвать того, кто это сделал. — Тут, впервые посмотрев толстяку в глаза, Подорогин красноречиво перевел взгляд на коричневый телефон.

Валентин Печкин тоже уставился на коричневый телефон и пошевелил лопнувшей, как помидор, нижней губой. Вдруг лицо его просияло, он молитвенно сложил ладони, и стул снова затрещал под тяжелым, расширявшимся книзу телом:

— Так вы от Леонид Георгича?

Подорогин ожидал чего угодно, только не этого. Он растерялся настолько, что ответил:

— Да.

Толстяк взял ложку, махнул ею на отвлекшегося от доски Юру и стал доедать борщ:

— Так бы сразу и сказали!

Оглушительно втягивая пищу, он пучил глаза и шлепал языком. В процесс еды включился весь его необъятный организм: работали виски, работал нос, уши, плечи, даже кожа на макушке собиралась волнами в такт движению убранных тяжелыми щеками скул. Алюминиевая ложка стучала по дну эмалированной миски. Стол подрагивал. В мгновение ока управившись с борщом, Валентин Печкин рыгнул, бросил ложку в пустую миску и, отдуваясь, понес грязную посуду к двери. Росту в нем было под два метра. Зураб не пошевелился, когда толстяк толкнул дверь, поставил миску у порога, крикнул в направлении кухни: «Гуль, возьми!» — и, щерясь, принялся что-то разглядывать у себя во рту в осколке зеркала, вмазанном в стену.

— Так вы знакомы? — сказал Подорогин.