Екатерина Смирнова - Листопад Страница 13

– Ты ещё и шутить пытаешься? – вскипел Скадри, занося над головой фонарь, как дубину.

– А что, мне и пошутить нельзя? – Лес, казалось, балансировал на какой-то опасной грани, где решимость ещё не означала решительность. – Ты пошутил, и я пошутил. Может, ещё и разойдёмся… Мирно?

– Остыньте, господин попечитель! Имейте каплю терпения! – в освещенном пространстве проявилось испуганное лицо директора школы. – Давайте я с ним поговорю. Лестер! Брось отпираться! Все знают, что ты там был!

– «Был» не значит «убил», если вам это интересно – сказал Лес, понимая, что не может сказать «не был». Выходит, теперь удел того, кто не лжет – оговорить себя?.. Ох, единорог, знаток человеческих дел! – А если интересно, могу ещё раз повторить: был! И ещё раз повторить, что невиновен.

– Не корчи из себя жертву, писатель. Сдавайся.

От этого всего сильно тошнило. Лес повертел головой в поисках неожиданного спасения. Но спасения не было, и, хотя происходящее до сих пор представлялось ему немного нереальным, впереди и сзади простиралась только мокрая утоптанная дорога.

«Они думают, что у меня пистолет, – запоздало сообразил он. – Или что я сейчас обернусь тем самым волком. Раза так в четыре крупнее обычного. Вот поэтому я до сих пор не в наручниках, до меня не добежали и не бьют».

Он начал медленно отступать, не меняя своей нелепой позы. Толпа молчала.

– Ну? – он поудобнее устроил на плече свой мешок. Улыбнулся, дразня всех. – Кому ещё повторить в сотый раз, что я невиновен?

– Сволочь! – в бешенстве прорычал Скадри, пытаясь удержаться от необдуманных действий. Сейчас он сильно напоминал берсерка, который перед боем в бешенстве грызёт край щита и не может остановиться. С той разницей, что щита у него не было, а фонарь не перегрызть. – Попробуй только сказать, что ты просто там гулял!

– Я не гулял – аккуратно уточнил Лес. – Мне запрещено. Я шел проведать одного из ваших подопечных. Того, которого вы недавно позволили избить за пересечение вашей территории.

– Он этого не подтверждал!

– Он был болен. А я не верю, что вас пускали к нему в палату. Может, хватит? – он чувствовал, что его трясет. Когда они это заметят?

Лес сделал ещё несколько шагов назад, не опуская рук. И тут во вторую руку Скадри лег пистолет.

– Не дергайся! – прорычал верзила и отпихнул локтем ошарашенного директора. – Стой на месте. Медленно опускай руки.

Никак не ожидавший такого поворота Лес медленно опустил руки. Пустые.

Ни во что страшное не превратившись.

И толпа взорвалась дружным хохотом. Заливались все, даже Рольф, у которого пистолет плясал в руке. Ситуация, которая секунду назад оставалась в благородных рамках дуэли, неожиданно разрешилась фарсом. Все. Героев не будет.

– Сдавайся! – проорал Скадри. – Невиновен! Адвокату будешь баки забивать! Оборотень!

– Лестер, да ты просто идиот! – долетело из толпы. – Сам видишь, удрать не вышло. Будь мужчиной!

– Ага! – подтвердил другой голос. – Будь мужчиной, сдавайся!

Этого Лестер уже не вынес. Он запрокинул голову и расхохотался. А потом повернулся, махнул рукой и побежал – в лес. К единорогу.

В воздухе просвистел первый камень.

Если бы они были способны убить…

Нет, его не убьют. Свяжут и запрут в сарае. Или просто изваляют в грязи, отметелят, сделают посмешищем для всего городка, и придется день за днем отбывать повинность вечного шута, вечного преступника, даже не проклятого – юродивого. А он не сможет этого. Так не удержать в себе единорога. Единорог уйдет и бросит его, он уже бросил его.

Кончено. Неизвестно, что будет дальше, но любая ложь конечна. Ни ждать его-то, ни врать уже не было сил.

Иначе чем объяснить то, что всё время, пока его гнала толпа, он чувствовал нечеловеческое, жуткое, нелепое, безудержное счастье. Врать было незачем. Он летел, раскинув руки, не уклоняясь от летящих в его сторону камней. Он смеялся.

…Еловая лапа с размаху врезалась ему в лицо. Лес забыл, как дышать, и попробовал наконец остановиться. Неужели я убежал? Я не рассчитывал.

Голосов не было слышно.

Прислонившись к старой ели, он перевел дух. В двух шагах, у края поляны, стоял ОН.

Серебро потускнело. Светящиеся глаза устали. В тумане все расплывалось, как в молоко, уходил его взгляд, и сияние мокрой гривы стало слабее. Но путь, ведущий к единорогу, не оборвался.

И сердце Леса пропустило удар.

Воздух стал мокрой глиной. Еловая хвоя до сих пор оставалась у него в волосах. Он был заодно с этой елью, с мокрой землей, с туманом, с воздухом, породившим туман. Никто не узнает, что произошло с ним, когда он рассек этот воздух. Медленно, будто сквозь вязкую стылую воду, он протянул руки, разжал кулаки и коснулся единорога.

Ничего из того, что он ожидал, не случилось. Ни боли, ни чего-то страшного – может быть, серебристая шерсть казалась ему издали жесткой. Ни испуга, ни удара в грудь. Он не испугал единорога и не зарыдал, вцепившись в гриву, как этого хотелось вначале. Он просто вздохнул, глубоко и долго, и на его щеке, как последний аккорд того серебряного ветра, запечатлелось чужое дыхание.

Человек и единорог долго стояли на перекрестке, не в силах разомкнуть объятий.

Казалось, тропинки вот-вот сомкнутся за ними, как воды Красного моря, и уведут в дальний, дальний лес, где сплетаются все дороги. Где он, этот лес, из которого нет возврата…

Солнце застало его в пути. Просека все не кончалась, и мешок казался тяжелее гири.

Лес медленно раздвигал кусты, пытаясь по солнцу определить, далеко ли он отошел от перекрестка. Взгляд единорога до сих пор согревал его.

Где он будет жить теперь, Леса совершенно не волновало. Палатка и прочее походное имущество, предусмотрительно собранное на черный день, нож и кружка. А человеку, которому пришлось три года прожить в джунглях, не страшно месяца два побродяжить в лесах средней полосы, пробираясь на юг. А там видно будет. Никогда не был таким уж бойцом, думал он, сворачивая с просеки и легко переходя с тропы на тропу. Хватит с меня, хватит, хватит с меня.

На губах все не таял, не исчезал странный привкус, похожий на привкус крови пополам с апельсиновым соком.

Углубился в собственные мысли и не заметил, как заросшая просека оборвалась. Лес у реки прорезали глубокие овраги – ежевика, бурелом, тонкая струйка воды внизу. Дальше начинались заливные луга. Малость заплутал. Ладно, так хоть отдохнуть можно, здесь. На краю. Никто не увидит.

Он уже начал определять окружающее пространство словами «это не имеет значения», когда на другой стороне оврага орешник разомкнул ветви, и бесстрастным глазам Леса явились сначала тень, потом – выхваченные из тени фрагменты человеческой фигуры, а потом – растрепанная белая рубаха, серый, ненавидящий взгляд и рука с пистолетом.

Ты живешь? – подумал Лес. Ты живой? Так почему… Почему ты ненавидишь? Впрочем, это тоже не имело значения.

– Попался в конце концов, – злорадно произнес Скадри, обламывая ветку. – Повернись поудобнее.

– Не радуйся. – Лес был совершенно спокоен. Наверное, до сих пор чувствовал взгляд единорога.– Не радуйся тому, чего не понимаешь.

Скадри поднял пистолет, и Лес равнодушно отвернулся. Выстрела он так и не услышал.

…Шорох шагов, треск костра, голоса… Голоса… Тени за закрытыми веками.

Какого черта, я же мертв…

– Ребята! Он живой! Хорош суетиться, не надо никого в город! Стой, люди, он живой! Лю-юди! – и удаляющийся топот ног, и шум реки вдалеке.

– Эй… – его осторожно взяли за руку. – Эй, ты! Вы то есть.. Вы точно живы? Не ранены? Или позвать кого?

Лес закашлялся. Его подхватили под мышки и прислонили к дереву. Он открыл глаза. Посмотрел наверх. Небо сквозь ветви.

Расплывчатое пятно чьего-то лица заслонило небо. Он задохнулся.

– Что случилось? Вы себе ничего не сломали? Там обрыв…

Лес пошевелился и вдруг понял, что остался цел. Абсолютно цел. Будто заново родился. Все тело наполняла какая-то невероятная, светлая, ни с чем не сравнимая усталость. От рождения.

От смерти, наверное тоже. Тот же стрелял.

– Люди, дайте кто-нибудь воды! Люди!..

Этот рыжий недоносок способен убить одной звуковой волной. Хватит молчать.

– Я здоров – закашлялся Лес. – Здоров, только почти убит… Н-не тряси меня!

Парень отпустил его плечи, и с высоты собственного роста мир показался очень маленьким. Настолько маленьким, что можно было указать в сторону обрыва. Затошнило. Как в кино, панорама качнулась, и перед глазами предстала отчетливая картина: мертвый господин попечитель, наполовину засыпанный листьями и землей, обрушившейся на него в момент выстрела. Пистолет крепко зажат в руке. На лице навсегда застыло горестное удивление. Странно, ведь он мог бы и рассмеяться. Я же смеялся… Смеялся…