Геннадий Прашкевич - Белый мамонт (сборник) Страница 13

Спасаясь от удара, метнулся в сухие заросли.

Ослепленный болью и темнотой, ломился сквозь трещащие камыши.

Вой и вопли катились за Хеллу. Это сама ночь катилась за ним под низкими хрупкими звездами, хотя что-то подсказывало охотнику, что погоня не продлится долго.

«…Взял ружье Мушкет…»

Ранним утром, очертив магический круг и воткнув в песок ветку, указывающую направление, хмурые Люди льда углубились в пасмурный лес. Своды ветвей приняли их, как низкая влажная пещера, в глубине которой одиноко вскрикивал робкий клест. Стада уходили. Надо было догонять олешков. Надо было колоть копьями, волочить запасы в пещеру. Блеклые купальницы под ногами. Вереск на бедных холмах.

«…страх и надежды прежних дней вернулись к нам опять…»

Охотники сжимали копья, каменные топоры.

Шли осторожно, растянувшись цепочкой. Они хотели бы встретить холгута.

Не гнать бесконечно стада оленей к темной реке, закалывая отставших, а сразу встретить большого холгута. И вынести на поляну Большое копье. Позеленевшие бивни, засмоленная, свалявшаяся подушками шерсть, раздутые щеки, хобот, стремительно взлетающий над рыжей челкой – все это уже не пугало охотников. Они умели бить куропаток, отстреливать в засаде яростных кабанов, но сейчас хотели Большой охоты. О ней они разговаривали у костров. О ней мечтали зимними ночами. Не рвать каменными ножами оленьи желудки с полупереваренным месивом травы, мхов, трав, а делить на части грандиозную тушу, которой сразу хватит на всю зиму.

«…как хороши, как свежи были розы…»

Наклонившись над ручьем, Хеллу долго рассматривал нежные тени рыб, безмолвно скользящие по придонным камням. Он не понимал, что заставляет его так сильно сжимать зубы, почему в груди под ребром ноет, как от удара?

Взбежал на шипящую, как живое существо, осыпь.

С каменного козырька увидел вечные известняковые холмы, глубоко распиленные вдали весенними ручьями. Увидел темную зазубренную хвойную стену, подступившую с юга, отрезавшую холгутов от плоских пространств тундры. Протолкаться сквозь такую чащу холгуты, конечно, не могут. И не могут питаться смолистыми ветками. Поэтому не было больше в тундре следов, похожих на круглые ямы.

Хеллу протер глаза. Ему показалось, что туманящиеся пространства вдруг пришли в движение. Он еще и еще раз протер глаза, – нет, все так, низкие туманящиеся пространства действительно пришли в движение. Это двигались на юг бесчисленные стада рогатых олешков. Их было так много, что их не могли сбить с нахоженных путей даже Дети мертвецов, вооруженные необыкновенными копьями.

«…откуда же эта печаль, Диотима?..»

Хеллу долго смотрел на колышущийся живой разлив.

Потом медлительные редкие снежинки замутили панораму.

Зато в десяти шагах от себя Хеллу обнаружил наклонившуюся над каменным козырьком молодую красивую. Росомашья шкура, перекинутая через плечо… Летящие темные волосы… Хеллу сразу узнал ночную плясунью… Не слыша его, она напряженно смотрела вниз, на каменную площадку, запертую высокими известняковыми скалами. Там, схватившись за копья и каменные топоры, цепочками выстроились Люди льда и вышедшие к их пещере Дети мертвецов.

Хеллу увидел это и закричал, и голос его, начавшись с высокой ноты, угрожающе перешел в рычание. Молодая красивая упала на колени. Яростно блеснули внизу наконечники чужих копий, но никто пока не нарушил строй. И молодая красивая, закрыв голову руками, тоже не пыталась бежать. Торжествующе ухватив ее за длинные волосы, охотник Хеллу ступил на осыпь, сразу поплывшую вниз широкими шелестящими струями.

Он не торопился.

Он не хотел, чтобы Люди льда и Дети мертвецов бросились друг на друга.

Он страшно чувствовал важность чего-то таявшего в воздухе, нежно летящего, как снег. Он еще не умел определять всех этих новых чувств, но чувствовал, чувствовал.

«…приятно видеть маленькую пыхтящую русалку,приползшую из леса…»

Снег падал все.

Он завихрялся и плыл.

Белый, он густо затемнял ущелье.

А еще он подчеркивал яркость пламенеющих на откосах рябин, и Хеллу никак не мог оторвать взгляд от лежащей у его ног молодой красивой, и под левым его ребром опять нежно кололо.

«…и ясный взор ее туманится, дрожа, сжимается рука…»

«Хочу быть с тобой, – будет просить она. – Мать говорит: иди к охотнику Хеллу. Мы вырастили тебя, говорит мать, но теперь иди к охотнику Хеллу. Приноси хворост к веселому костру, обдирай и пластай туши. Собирай многие съедобные корни, готовь пищу, выделывай мягкие шкуры, шей новые муклуки и новую парку, утешай охотника Хеллу в спальном пологе».

«Ух», – будет кивать Хеллу.

«…доволен мой взыскательный хозяини только изредка, смутясь,отводит взгляд от глаз моих, напоенных печалью,почти полусобачьих глаз…»

Дети мертвецов осторожно подались вперед, но напасть не решались.

Издали принюхивались. Думали, наверное, что вслед за Хеллу с откоса посыплются все новые и новые Дети льда. И только один, предупреждая такое, с расставленными сильными ногами, нисколько не кривыми, в росомашьей голубоватой шкуре на плечах, пригнувшись, сделал шаг навстречу охотнику. Он произнес несколько птичьих слов, и молодая красивая у ног Хеллу вздрогнула.

Правда, чужой не сделал второго шага.

Помешал пещерный медведь, который, сопя, вдруг вылез из-за крупных камней – сердитый, с взъерошенным загривком. Такой никому не дает житья. Он давит зверей, зорит птичьи гнезда, свитые с упорством. Теперь вылез из-за камней и кустов, близоруко удивился. Выпуклый лоб, над глазами толстая кость, длинные челюсти, как кривые клещи. Шел, незваный, сосать сладкие растения у входа в пещеру, щурился, чесал грязный бок. Нравились ему злаки, выращиваемые старым Тофнахтом на клочке земли рядом с пещерой.

«…у него мех обледенел сосцами на брюхе и такой голубой,как в сиянии небо…»

Шел, раскачиваясь, вытянув длинные губы. Невтягивающимися когтями мертво стучал по камням. Оборванцы трибы всегда уступали пещерному дорогу, и этому уступили бы, потому что старый, плешивый, одни кости да сухие мышцы, нисколько в нем жиру нет, только злость, но Хеллу шагнул навстречу, и молодая красивая в ужасе вскрикнула. Как большая рыба со страхом вжалась в холодный песок, заставив охотника снова ощутить необъяснимую боль в груди. А Люди льда и Дети мертвецов замерли, один только старый Тофнахт обернулся и резко взмахнул рукой.

Поняв, охотники вынесли из пещеры Большое копье.

Людям льда помогали растрепанные женщины. Следы босых ног оставались на мокром снегу, тускло отсвечивал чудовищный наконечник, матово серебрилось мощное клееное древко. Возбужденные голоса разбивались, глохли, придавленные падающим снегом. Двенадцать охотников торопливо несли Большое копье, еще двое разворачивали ровдужный парус, на ходу определяя направление ветра.

Медведь остановился. Чихнул недовольно, громко.

Он не думал, что копье направят против него, но на всякий случай показал желтые клыки. Зачем вынесли Большое копье? Он даже оглянулся – где холгут? И Дети мертвецов тоже не понимали, против кого можно направить столь совершенное оружие? Оно прорывало движущийся в воздухе снег как исполинская ракета. Что-то, наверное, оно там зацепило вверху, потому что снег падал и падал.

«…при бертолетовых вспышках зимы…»

«Мама! Мама!» – вскрикнул где-то ребенок.

«Мамонт! Мамонт!» – послышалось Людям льда.

Но нигде мамонта не было, хотя старый Тофнахт еще выше поднял руку, указывая направление ветра. Большое копье, разворачиваясь, на секунду высветилось сразу все целиком – от страшного плоского отшлифованного наконечника до круглого древка, сжимаемого руками.

А снег падал и падал.

Он падал все быстрее и быстрее.

В стремительном падении больших снежинок казалось, что Большое копье уже летит, поднимается. И мир поднимается вместе с ним…

«…а медведь ковыляетклюкву-ягоду искать,клюкву-ягоду искать,человечинкой икать.А на мишке-то шубехався медве-жа-я,вся медвежая шубеха,белоснежная;по хребту седая ость,под хребтом – сырая кость,сивы в выси рёбера,с пуза высереберян.А хорош он, белобрюхой,не охаишь ничего,только бедному мишухеделать не-че-го.На раздольях он, уклюжий,со снежком балуется,Доваландается к луже,на себя любуется…»

Часть третья