Наталья Резанова - На то они и выродки Страница 14

Тоху задыхался от ярости. При всей его ненависти к квартирмейстеру то, что тот говорил, было весьма похоже на правду.

А Кяку продолжал:

— Бесись, сопляк, — ничего ты мне сделать не можешь. Кулаки чешутся? Ну, ударь меня — под трибунал пойдешь, прапор, потому как это есть покушение на старшего по званию, по военным временам статья расстрельная. Или, может, серую скотину с площади кликнешь, под арест меня возьмешь? Сам под тем арестом сей же час будешь, потому как господин полковник без меня никуда, а такие, как ты, ему на фиг не нужны. Ну, что, что ты мне сделаешь?

На стрельбах прапорщик Тоху не показывал блестящих результатов. То есть да, зрение у него было стопроцентное, медкомиссия не ошиблась, но вот с точностью все равно было плоховато. «Мажешь, прапорщик, — бывало, говорил инструктор по стрельбе, — потому что стреляешь лениво, душу в это дело не вкладываешь».

Но наглая, лоснящаяся жирная морда Кяку была слишком близко, чтобы промазать, и пистолет как-то сам собой лег в руку, и «а вот что» Тоху выговорил уже после того, как раздался выстрел и пуля легла точно в лоб квартирмейстеру, гораздо точнее, чем ложилась в мишень в тире.

Краем сознания он угадывал, что сейчас его арестуют, а может, тут же и казнят, но глядя, как выкатываются из орбит мутные зенки Кяку, как кровь и мозги выплескиваются на стену, вдыхая пороховую гарь и слыша визг каптенармуса, он чувствовал себя так хорошо, как никогда в жизни.

Главное — стрелять первым. А на все остальное — плевать.

Убийство старшего по званию офицера, да еще в военное время, — это и впрямь была расстрельная статья. И при иных обстоятельствах полковник Муц распорядился бы поставить излишне борзого прапора к стенке, не тратя времени на судебные разбирательства. Но обстоятельства были именно те, что дела в гарнизоне обстояли паршиво, это понимал даже полковник. Похоронная команда работала двое суток без отдыха, иначе, сказал фельдшер, эпидемий не избежать, и фельд-капеллан, которого в обычное время было не видно и не слышно — крепко злоупотреблял он, — также без отдыха отчитывал погребальные службы. Живым не хватало всего — еды, воды, лекарств. Зато табельное оружие у всех было в наличии.

Причина, по которой Тоху застрелил квартирмейстера, ни от кого не осталась тайной, и сочувствие прапорщику высказывали даже некоторые офицеры. Что до рядового состава, то для них прапорщик вообще стал героем, о чем заявлялось открыто, с демонстрацией неповиновения командованию. Озлоблять еще больше доведенных до предела и вооруженных людей в ситуации, когда нельзя немедленно получить подкрепление, было нецелесообразно. Только мятежа во вверенной части полковнику при нынешних делах и не хватало.

С другой стороны, поощрять бунтарские настроения и потакать вопиющему нарушению субординации — тоже было чревато мятежом. И полковник нашел выход. Связь по рации действительно продолжала работать, и полковник обратился в Черный трибунал, попросив прислать в Варди своего представителя. Для таких дел у них всегда находится транспорт. Таким образом, одним выстрелом можно было убить двух сусликов. Если Тоху казнят по приговору военного трибунала, полковник окажется ни при чем. А транспортом можно будет воспользоваться в своих целях.

Выездной представитель Черного трибунала, военный юрист майор Тавас, был зол, его мутило, и что хуже всего, он не выспался. На физиологическом уровне это объяснялось тем, что он плохо переносил полеты на геликоптере. Но другим транспортом до Варди сейчас добраться было невозможно. Полет был ужасен. Хотя разведка донесла, что нового авианалета со стороны противника не ожидается, ни пилот, ни майор, ни их сопровождение не слишком этому верили. А даже если б не приходилось постоянно опасаться конфедератов, то все равно болтало, воняло соляркой, от грохота двигателей разламывало череп. В пути дозаправиться было негде, они израсходовали весь запас горючего. В общем, в этой забытой Мировым Светом дыре предстояло пробыть, пока геликоптер снова не заправят, и по возможности несколько часов проспать.

Но с этой бытовухой еще можно было кое-как смириться — за время работы в Черном трибунале майор бывал и в худших ситуациях. Главное — он не видел причины, по которой ему следовало сюда тащиться. Подумаешь, ворюгу снабженца пристрелили — и наверняка за дело. Ничего такого, с чем не мог бы управиться гарнизонный суд. Так нет же, понадобилось вызывать представителя трибунала. И главное, если б это было сделано ради стремления соблюсти законность, майор бы еще понял. Но, увы, Тавас служил правосудию не со вчерашнего дня и кое-что слышал о полковнике Муце — среди коллег Таваса были те, кто знал его, когда Муц еще числился в гвардии. Они и разъяснили, что если б не родственнички, за изнасилование при отягчающих обстоятельствах Муц тюрьмой бы не отделался. А так — даже до суда не дошло. Будь пострадавшая из простых, дело бы вообще замяли. Но тут муж тоже занимал кое-какое положение, и Муца выперли из Столицы в отдаленный гарнизон. Но родственнички-то никуда не испарились, и потому по запросу полковника Таваса отправили разбираться с несчастным прапорщиком, хотя всем было ясно, что дело выеденного яйца не стоит.

Полковник еще пытался разъяснить юристу, в чем состоит вина этого… как его… Тоху… и для больной головы его псевдоаристократический выговор в нос звучал еще мерзостней, чем двигатели геликоптера. Слушать его не хотелось, и майор сказал, возможно, не слишком вежливо, что разберется сам — для этого он сюда и прибыл. Отправил своего радиста в местную радиорубку подключить шифровальную машину на предмет срочного вызова из головного управления — по нынешним временам такое вовсе нельзя было исключать. Перекусил вместе с пилотом и механиком. И только потом отправился вершить суд. Если кто-то тут надеется поразвлечься, наблюдая, как столичный юрист осматривает место преступления и опрашивает свидетелей, то он просчитался. Хватит и допроса обвиняемого. А свидетели… надо будет — вызовет.

Под разбирательство отвели кабинет в офицерском клубе, чудом уцелевшем после всех катастроф. При выездном разбирательстве достаточно было самого представителя трибунала да протоколиста с портативной машинкой. Так что если кто-то из господ офицеров собирался посоучаствовать, то его ждал облом.

Прапорщик Тоху после убийства находился под арестом, и прежде чем его привели, майор успел пролистать его личное дело. Недоучившийся студент-философ… забавно. Хотя ничего удивительного в этом нет. Сейчас всех студентов, если они не полные инвалиды, ставят в ряды. И не только студентов, адъюнкту Тавасу тоже пришлось, скажем так, перепрофилироваться. Но, в общем, все ясно. Прекраснодушный идеалист, столкнувшийся с грязной действительностью и не стерпевший несправедливости. И это бывает сплошь и рядом.

Фотография в деле была плохая, вместо лица на ней было расплывчатое грязное пятно, и Тавас ожидал увидеть юношу бледного со взором горящим. Арестованный никак не соответствовал этому образу. Грузный, несмотря на молодость, с физиономией в свежих ожогах и ссадинах. А глаза заплывшие и сонные. Вот кто выспался небось за дни ареста, массаракш…

И пандейского происхождения. Еще забавнее. Тут можно было бы сшить интересное дело… если б на то было бы хоть какое-то желание.

Ладно, глянем, как фишка ляжет…

Тоху, в свою очередь, видел перед собой человека лет на пять старше его самого, высокого, тонкокостного, с темно-русыми волосами и характерными для столичных жителей серыми глазами. Лицо умное, не лишенное приятности, но приобретенный в гарнизоне опыт подсказывает — в карты с таким человеком играть лучше не садиться. На виске шрам, нарочито грубый — видел такие Керем Тоху в бытность студентом у некоторых преподавателей, и не только молодых. Следы студенческих дуэлей. В университете такие развлечения считались пережитком феодального прошлого, но Тоху знал, что в некоторых старинных учебных заведениях вроде Юридической академии такое практикуют.

— Садитесь, арестованный. Итак, прапорщик Керем Тоху, вы обвиняетесь в предумышленном убийстве поручика Орма Кяку. Сознаетесь ли вы в содеянном и признаете ли свою вину?

— Первый раз слышу, что он был Орм…

— Отвечайте по существу.

— Хорошо. В содеянном сознаюсь, вины своей не признаю.

— Извольте объясниться.

— Изволю. Покойный Кяку был законченным хапугой и вором, взбесившимся от безнаказанности. При относительно мирной обстановке его спекуляции еще можно было терпеть. Но после того, как гарнизон сильно пострадал от налета, а он отказывал раненым и голодным в самом необходимом, допускать такое было нельзя. Смею утверждать, что действия квартирмейстера Кяку приносили гарнизону не меньший вред, чем вражеский налет. И я поступил с ним как с врагом.