Александр Петров - Джихан-2 Страница 14

Холодный, призрачный свет раннего утра проникал через маленькое окошко темной комнатки. Перед киотом с изображением Спасителя горела лампадка, разгоняя темноту, очерчивая кругом живого огня островок нерушимого спокойствия. Несмотря на то, что по- примеру отца, я несколько иронично относился к вере, откровенно скучая на службах в церкви и даже бывало, передразнивал при этом батюшку Никодима, я птичкой слетел со с сундука, который служил мне ложем, к иконе и несколько раз сотворил молитву, перекрестился, наблюдая за выражением лица грозного Бога, таким изменчивым в бликах пламени.

— Избави меня, недостойного раба твоего от ночных видений диавольских, — с чувством произнес я, сам не понимая, хочу ли я этого.

Отец заворочался на кровати, сел со скрипом.

— Данилка, что тебе не спится, — недовольно произнес он.

— Мне опять снилось это.

— Что, горюшко мое? — спросил он сердито, хотя чувствовалось, что отец скорее даже не обеспокоен, а просто заинтересован.

— Я сидел в автомобиле, жал на педали, дергал рычаг переключения скоростей. Машина дергалась и выла, но не могла подняться по склону…

— Но что же тебя так напугало? — поинтересовался отец.

— Батюшка Никодим говорил, что это видения диавольские…

— И ты, как истый православный пришел в ужас от того, что тебе пригрезилось нечто непонятное? — в голосе отца мелькнула ирония.

— Нет, — я вдруг почувствовал, что разозлился и выпалил: — Там внизу горел и погасал огонь, и если бы я спустился до самого дна, то он бы стал большим, горячим, поглотил бы меня целиком.

— Вот как… — произнес папа неопределенным тоном. — Опиши, как выглядел этот огонь…

Я ринулся в дебри памяти, пытаясь вспомнить, но картинки, такие четкие во сне, в реальности расплывались, образуя кашу из образов.

— Он был маленький, — неуверенно начал я, — он разгорался и гас, словно уголек на кончике тоненькой веточки, которой машут из стороны в сторону, оставаясь при этом на одном месте.

— Что же в этом плохого?

— Не знаю… — произнес я.

— Данилка, ты прямо барышня кисейная, — с досадой произнес отец. — Из-за этого поднял меня ни свет, ни заря. А мне ведь утром в поход отправляться…

— Мне казалось, что вот-вот случится взрыв!

— Из-за мерцающей маленькой лампочки? — в голосе отца была ирония.

— Нет, наверное, Опасность шла от цилиндра, на котором эта штука была…

Большой ты, Данилка, фантазер, — произнес отец в раздумье. — Собирайся, пойдем.

— К батюшке?! — с ужасом спросил я. — Чтобы наложил епитимью, посадил на хлеб и воду, заставил читать молитвы покаянные.

— Сын… — укоризненно сказал папа.

Он зажег свечку от лампадки, а от нее масляную плошку, четко и быстро стал собираться.

Я счел за благо не продолжать эту тему и скорее кинулся одеваться. Натянул штаны, намотал портянки, сунул ноги в сапоги. Мне всегда нравилось носить их, ладные, звонкие со скрипом. Особенно после деревни, где все бегали в вонючих лаптях, которые размокали через полчаса ходьбы по траве. Сверху накинул серую куртку, похожую на те, что носили служащие дворцовой канцелярии.

Пока я копался, отец успел не только одеться, но и собрать бумаги. Он стоял и ждал меня подтянутый, высокий, красивый и представительный. Отец резким движением открыл дверь.

— Будем надеяться, что Сергей не проснется без нас.

— Сережка — соня, он проспит до обеда, если его не будить.

— В отличие от некоторых ранних пташек, — заметил отец.

Я подумал, что папа недоволен, поэтому поплелся за ним, с кислой миной на лице, строя рожи, и показывая языки отцовской спине.

Дворец спал. Темные узкие коридоры его «черной» половины, где жила челядь, размещались кухни, мастерские, склады обычно полные слугами и работниками были безлюдны. Но в обманчивом покое сонных коридоров, озаренных неверным призрачным светом папиной лампы и редкими фонарями, угадывалась отголоски той жизни, которая царила здесь днем. Обычно я любил гулять в этих местах ночью, наслаждаясь тишиной и чувствуя себя властелином. Но сейчас мне было как-то не по себе, несмотря на то, что с отцом меня не остановил бы ни один патруль ночной стражи, ни один постовой не шикнул бы — что, дескать, дергай малец домой.

Мы подошли к дверям специального книжного хранилища. Так стоял Василий — один из самых противных гвардейцев княжеской дружины. Это был дядька с красной квадратной мордой, косящим левым глазом и намечающейся обширной лысиной на лбу. Разговаривал он отрывисто, глухо. В основном его разговоры сводились к «Отставить», "Не положено".

— Доброе утро — произнес отец.

— Здравия желаю, господин архивариус — по-уставному четко ответил Василий.

— Откройте, — попросил отец.

— Не положено, — с сознанием своей правоты и значимости ответил охранник.

Я захотел, чтобы папа подошел к нему, ударил, рявкнул так, чтобы поджилки у этой козявки затряслись.

— Понимаете ли, постовой, мне нужно поработать перед походом, уточнить некоторые особо важные данные для князя Ивана Васильевича.

— Пропуск для прохода в спецхранилище в ночное время есть? — таким же глухим тоном поинтересовался охранник.

— Нет, — ответил папа.

— Значит, не положено, — торжественно произнес Василий. — Приходите утром, а то шляются тут всякие по ночам.

— Постовой, я вас очень прошу… Важная научная работа…

— Не положено.

На отца было жалко смотреть. Я отметил, что он вдруг в одну секунду полинял: черный плащ-накидка повис на его плечах как половая тряпка, очки, которыми он так гордился, стали просто стекляшками, мыслимыми и немыслимыми ухищрениями стянутыми нитками и проволокой. Его желваки заходили от обиды, но я знал, что он никогда не будет спорить, кричать, отвешивать плюхи, хотя в принципе имел на это право.

— Данилка, сын, сбегай в караул и приведи дядю Виктора. Он разберется… Хотя постой, — отец достал из папки тонкую свинцовую палочку с заостренным концом и кусочек желтой самодельной бумаги, — я ему напишу,

Он сунул плошку мне, и что-то долго выводил на листке.

Хотя иной раз с меня, где сядешь, там и слезешь, сейчас меня не нужно было упрашивать. Я с громким топотом промчался по сонным коридорам, показывая охранникам, которые пытались меня остановить записку для "самого начальника караула".

Как я и предполагал, лейтенант Кротов, не стал утруждаться чтением каракулей на бумажке, а предпочел расспросить меня. Конечно же, я обрисовал ситуацию, дескать "срочно возник вопрос", "проработка старинных планов" "успех или неудача завтрашней экспедиции", "долдон, который слушать не хочет", и на все доводы отвечает, что "в инструкции сказано четко про время, и никто, даже начкар мне не указ".

Дядя Виктор хитро посмотрел на меня и спросил

— Твой отец так и написал?

— Да, — глядя кристально честными глазами на лейтенанта, ответил я.

— А вот я прочту, — произнес начальник караула, наблюдая за моей реакцией.

Я продолжал сверлить его взглядом.

Лейтенант хитро подмигнул мне:

— Ишь ты, какой бойкий. Молодец. Возьми, — он потянул мне записку. — Сам я не пойду, от великих трудов подустал малость, а вот разводящего пошлю. Силантьев! Силантьев, мать твою!

Дядька Виктор поднялся, на заплетающихся ногах, дошел до двухъярусной койки.

— Вован, хули спишь, бля! — он постучал по железной ножке ножнами катаны.

— Ты чего, Палыч? — сонным, хриплым и испуганным голосом отозвался разводящий.

— И не «Палыч», а лейтенант Кротов, бля. Пиздуй с мальцом до спецуры и вправь мозги Ваське Репкину. Совсем парняга охуел, архивариуса не пускает.

По дороге я, пользуясь тем, что у разводящего была лампа, прочел, что же было в записке отца.

А там было написано следующее:

Начальнику дворцового караула

Лейтенанту княжеской дружины

господину Кротову В.П.

Уважаемый Виктор Павлович!

Убедительно прошу, в порядке исключения, разрешить разовый проход в ночное время на территорию спецхранилища меня и моего сына Даниила для проведения исследовательских работ по информационному обеспечению мероприятия «Вояж».

С уважением,

архивариус А.С. Концепольский.

Владимир. Сентября 15, лета 2638 от Рождества Христова. 4 часа утра.

"Ну что вот с таким делать", — с досадой подумал я.

Еще за три поворота Силантьев начал поливать Репкина отборным матом. А когда несчастный служака оказался в пределах досягаемости его кулаков, первым делом навесил крюком "в душу", не прекращая ругани.

— Смирно, урод долбанный!! — проорал Вован, огромный, страшный, распаленный. — Как стоишь, сучок задроченный.

Когда Репкин разогнулся, разводящий треснул ему в ухо.

— Ты, какого хуя не открываешь, конь с яйцами, деревня мокрожопая!!? — проорал он поверженному постовому. — Встать! Замки открыть!! Бегом!!!