Кен Лю - Бумажный зверинец (сборник рассказов) Страница 14

Или возьмём в качестве примера кватзолей, которые обнаружили, что кару’у’ээ преобразовали один из потерянных каменных разумов кватзолей в научно-исследовательский комплекс. Мельчайшие камеры и капилляры, через которые водяные токи мыслей кватзолей когда-то прокладывали свой путь, теперь превратились в лаборатории, учебные комнаты и библиотеки, а в аудиториях для лекций эхом отдавались уже совсем новые идеи. Делегация кватзолей прибыла, чтобы восстановить разум предка, но вернулась с пустыми руками, посчитав, что всё и так идёт так, как должно идти.

Это похоже на то, как будто кару’у’ээ были способны воспринимать эхо прошлого, и бессознательно, возводя палимпсесты построек на давно созданных и давно забытых книгах, натыкались на смысл написанного, который не мог быть потерян, сколько бы времени не прошло.

Они читают, не зная, что же они читают.

Зоны разума сияют в холодной глубокой пустоте Вселенной как пузырьки в бескрайнем тёмном океане. Они кувыркаются, меняются, сливаются и разрушаются, но всегда за ними, поднимающимися к невидимой поверхности, остаются спиральные флюоресцирующие следы. И каждый из таких следов уникален как подпись.

Все изготавливают книги.

МОР

Ken Liu. The Plague. 2013.

Перевод с английского Ильи Суханова, 2015.

Мы с Мамой ловим в реке рыбу. Солнце почти село, и рыба как пьяная. Лёгкая добыча. Небо ярко-красное, и такой же оттенок у маминой кхожи: лучи закатного солнца разлиты по ней как кровь.

Внезапно с кочки, поросшей камышами, выронив длинную трубку со стеклянным концом, в воду падает крупный мужчина. Потом я понимаю, что он не полный — просто на нём толстая одежда, переходящая в стеклянную сферу вокруг головы.

Мама смотрит, как мужчина бьётся в воде, словно рыба.

― Пойдём, Марни.

Но я не иду. Проходит минута, и человек уже почти не двигается. Он извивается, пытаясь достать до трубок на спине.

― Он не может дышать, — говорю я.

― Ты не можешь ему помочь, — отвечает Мама. — Воздух, вода — всё здесь яд для таких, как он.

Я бросаюсь вперёд, присаживаюсь рядом и смотрю на его лицо сквозь стекло. Лицо голое. У него нет кхожи. Он из Купола.

 Его отвратительное лицо перекошено от страха.

Я протягиваю руки и распутываю трубки на его спине.

Жаль, что я потерял камеру. Танец отблесков костра на их блестящих телах не передать словами. Благородство пляшущих теней скрывает деформированные конечности, формы, облизанные голодом, уродливые, изломанные фигуры. От этого зрелища у меня замирает сердце.

Спасшая меня девочка предлагает миску с едой. Кажется, это рыба. Я принимаю с благодарностью.

Достаю полевой набор для очистки и посыпаю еду наноботами. Они сконструированы так, что распадаются сразу же после того, как выполнят работу. Ничего общего с теми ужасными наноботами, которые вышли из-под контроля и превратили Землю в место, непригодное для жизни.

Боясь обидеть, поясняю:

― Специи.

Смотреть на неё — как глядеться в человекообразное зеркало. Вместо её лица я вижу искаженное отражение своего. По неясным бугоркам и вмятинам этой сглаженной поверхности трудно прочитать эмоции, но, думаю, она озадачена.

― Мамошшк шкашшал. пищщ есст ядоффит, — произносит она, шипя и причмокивая. Я не виню её за искажённые фонемы и охромевшую грамматику. Несчастным заражённым людям, вынужденным бороться за существование в этой глуши, явно не до стихов и не до философии. Она говорит: «Мама сказала, что эта пища — яд дня тебя».

Я отвечаю:

― Со специями она безвредна.

Когда я выдавливаю очищенную еду в питательную трубку на боку шлема, лицо девочки, словно гладь пруда, покрывается рябью, и моё отражение распадается на сотни цветных осколков.

Это улыбка.

Другие не доверяют человеку из Купола, так как он в своём костюме прятался около деревни.

Он говорит, что обитатели Купола боятся вас, потому что не понимают. Он хочет это изменить.

Мамин смех звучит как рокот воды, перекатывающейся по камням. Её кхожа меняет текстуру, и отражённый свет разбивается на дрожащие изломанные лучи.

Он заворожён игрой, в которую я играю. Я провожу палочкой по животу, бёдрам, груди, а кхожа колеблется и гонит волну вслед за ней. Он записывает всё, что мы говорим. Спрашивает, знала ли я отца.

Должно быть, Купол — странное место.

Отвечаю:

― Нет. Во время сезонных праздников мужчины и женщины сплетаются вместе, а кхожа направляет семя туда, куда они хотят.

Он говорит, что ему жаль.

― Чего?

Мне трудно по-настоящему понять, о чём он думает. В отличие от кхожи, голое лицо молчит.

― Всего этого, — он обводит рукой вокруг.

Когда пятьдесят лет назад разразился мор, сошедшие с ума наноботы и биоусилители сожрали кожу, слизистые пищеводов, тёплые, мягкие наружные оболочки всех полостей, скрывающихся за естественными отверстиями в человеческих телах.

Потом место потерянной плоти заняла плёнка из крошечных роботов и колоний бактерий. Мор покрыл этих людей снаружи и изнутри, словно лишайник.

Те, у кого были деньги — мои предки, — завладели оружием, построили купола и оттуда наблюдали, как на поверхности Земли умирают остальные.

Но были и те, кто выжил. Живой паразит приспособился к среде, и его носители смогли есть мутировавшие фрукты, пить отравленную воду и дышать токсичным воздухом.

Под куполом о заражённых травили анекдоты, а кто был посмелее, даже торговали с ними. Но никто из нас больше не считал их людьми.

Некоторые заявляют, что заражённые довольны своей участью. Такие люди просто не видят дальше своего носа и пытаются снять с себя ответственность. Волею случая я родился в куполе, а она снаружи. Не её вина, что она щиплет свою изуродованную кожу, а не размышляет на философские темы; что шипит и причмокивает, а не выстраивает свою речь сообразно законам риторики; что не ведает близких семейным отношений — только инстинктивную животную тягу к близости.

Мы, люди Купола, должны её спасти.

― Ты хочешь снять мою кхожу? — спрашиваю его.

― Да, чтобы найти лекарство для тебя, твоей матери, всех остальных заражённых.

Я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять: он вполне искренен. Для него не важно, что кхожа такая же часть, меня, как уши. Он верит, что для меня лучше быть освежёванной, искалеченной, остаться голой.

― Наш долг — помочь вам!

Для него моё счастье — несчастье, моя задумчивость — депрессия, а мои желания — заблуждения. Забавно, как человек видит только то, что хочет видеть. Он хочет сделать из меня свою копию, потому что считает, будто он лучше меня.

Я быстро хватаю камень — так, что он не успевает среагировать, — и вдребезги разбиваю стеклянную сферу вокруг его головы. Он кричит, а я касаюсь его лица и наблюдаю, как кхожа, извиваясь, ползёт по моим рукам и покрывает его.

Мама права. Он пришёл сюда не учиться, но мне всё-таки придётся преподать ему урок.

Примечания

1

Премии: Небьюла (Nebula Award, 2011); Хьюго (Hugo Award, 2012).

2

"Печальное очарование вещей" — Премия Хьюго (Hugo Award, 2013).

3

Перевод В. Мендрина.

4

Здесь и далее в рассказе стихи в переводе И. Сенникова.