Евгения Мелемина - Осколки под стеклом Страница 14

— Ты понимаешь, что происходит? — раздельно, нажимая на каждое слово, выговорил Игорь.

— Ты знаешь, у нас столько налогов уходит в пустоту, оказывается… — сказала она. — Содержание домов инвалидов, онкологических центров, хосписов…

— Пьяное зачатие! Нездоровая генетика! Время, украденное больными у здоровых людей!

Синие и серые блики, плавающие по тонкому личику матери, показались Игорьку трупными пятнами.

Утром снова что-то изменилось. Игорек еще не знал, что именно, но чувствовал так же отчетливо, как акула чувствует каплю крови, растворенную в сотнях литрах воды.

Он долго лежал, глядя в потолок, и устанавливал связь с этим ощущением, оформляя его в зыбкие картинки-миражи. В соседней комнате загудел пылесос, потом раздался звонок, и пылесос умолк, сменившись по-утреннему радостным голосом матери:

— Пришел! Вчера пришел. Я думала — вдруг напьется… компания на похоронах сама понимаешь какая. Вместо трех рюмок махнули бы тридцать три и не заметили. Я его даже отпускать туда не хотела, а потом подумала… пусть посмотрит. Нет, говорят, сама отравилась… дешевая водка. Что ты говоришь? Дешевая девочка?

И она вдруг рассмеялась.

Игорек медленно поднялся, цепляясь побелевшими пальцами за край кровати, но потом застыл. А что можно сделать-то? Выйти и сказать — мам, опомнись? Сказать — ты дура, мама. Дура. Или спросить — да что с вами всеми?

Вместо этих вопросов Игорек, переждав спазм в груди, вышел в коридор, зацепив плечом узкое шелковое плечо матери.

— Доброе утро, котик, — рассеянно сказала она и снова уплыла в телефонный разговор.

Под окнами текла серая река. Она стремилась куда-то под арку, сдавленная заслонами пластиковых щитов. За щитами, как верхушки черных яиц, громоздились шлемы бойцов спецотрядов. Над мешковатыми одинаковыми комбинезонами виднелись растерянные смятые лица. Присмотревшись, Игорек различил — мужские и женские. Различил с трудом, на уровне ощущения. Обычному взгляду представлялись лица со смытыми признаками человеческих различий — растянутые кривящиеся рты, серые щеки, омертвевшие глаза. Под черными касками виднелись совершенно другие лица — живые, разнообразные, со сжатыми безразлично губами.

Серая река текла долго. Только через полчаса щиты принялись смыкаться, дожимая ее последние капли в низкий арочный проход. Последний серый комбинезон старательно шагал по грязноватому крошеву, оскальзываясь и то и дело подтягивая вымокшие слишком длинные штанины.

Игорек прильнул к окну — явственно различил тонкую девичью фигурку, а потом светлый завиток волос под бесформенной шапочкой.

— Бутербродик?

Игорек обернулся. Мать стояла позади, сонная и розовая.

Он оттолкнул ее, странно сильную, упорную, и метнулся в комнату. По пути натягивая джинсы, подхватил с вешалки светлую курточку, распахнул дверь и ринулся вниз по лестнице, с грохотом, отдающимся по пролетам гулким эхом.

Он выскочил в утреннюю весеннюю сырость как раз тогда, когда смыкался последний щит. Под узкой аркой образовался затор, и девушка стояла, переминаясь с ноги на ногу — ждала своей очереди отправиться дальше с серым течением.

— Назад, — вяло, но почему-то очень убедительно выговорил один из охранников. Черные глаза его в припухших синих веках окинули Игорька быстрым внимательным взглядом и тут же угасли — опасности этот мальчишка явно не представлял.

— Куда вы ее? — задыхаясь, выговорил Игорек. Боль в груди усиливалась — словно крючьями подцепляли ребра. — У нее же порок сердца.

Глаза под черными шлемами не изменились, а девушка порывисто обернулась, показав треугольное личико и обметанные розовой коркой губы.

— Да-а-альше! — вспыхнул крик с другой стороны арки. — Про-хо-дим!

Как в метро, мелькнула у Игорька мысль, как после теракта в метро — очередь на спасение… Только с обратным знаком.

— На два метра назад, — так же вяло и так же убедительно сказали Игорьку. Уже с другой стороны.

А из серой реки принялись всплывать лица — раскрывали измученные глаза, обращаясь к Игорьку со слабым интересом.

— Вы что, хотите сказать, ей нельзя сделать операцию? — быстро выговорил Игорек. — Или операция стоит слишком дорого? Почему вы ее забраковали? Это излечимо.

— Нет, — вдруг сказала сама девушка, облизнув и без того истерзанные губы.

Игорек поймал ее взгляд и против своей воли шагнул вперед, нажав плечом на скользкую ледяную поверхность ближайшего щита. Щит поддался лишь на секунду — ему хватило, чтобы вытянуть руку и коснуться девушки — твердой и впалой грудины, прикрытой серой тканью.

Девушка вздрогнула.

Качнулись ближайшие каски, и Игорька вжало в стену — щекой приморозило к грязному кирпичу, а потом ударило словно сверлом — в бок, в ногу и снова в бок. Дыхание стиснуло вспышкой тяжелой, мучительной боли: раз — Игорька свело в комок, два — земля повернулась и опалила все тело, три — оказалось, что по белому пустому двору, спотыкаясь, бежит женщина в алом шелковом халатике, а волосы ее ветер раскинул вокруг головы кружевной шалью.

И только когда она обхватила его пахнущими духами теплыми руками, Игорек понял — это не просто сумасшедшая тетка, это мама.

Серая река преодолела препятствие и двинулась дальше вниз по улице. Щиты молча следовали по ее сторонам.

На спине образовался страшный черно-багровый синяк величиной с тарелку. Мать охала, бегала по комнатам и прикладывала к синяку то лед, то какие-то шерстяные тряпки, то чертила что-то йодом. Игорек лежал, блаженно упершись щекой в подушку, и отдыхал. Боль грызла изнутри, в боку что-то ворочалось, но дома было так хорошо и спокойно, что ужас серого течения мерк в памяти, как страшный утренний сон.

Из полузабытья выплывали приятные и теплые картины детства — то поросшие изумрудным мхом доски в палисаднике у деревенского маленького домика, то мягкие длинные уши коккер-спаниеля, который однажды исчез неизвестно куда…

— Игоречек… — кап-кап, теплый весенний дождик.

Мать распустила губы, разрыдалась, подвывая. Кончик носа у нее покраснел.

— Хватит, ма… — с неудовольствием выговорил Игорек. — Тебе не идет.

— Я вызову врача, — сказала она и выпорхнула в коридор. Стукнула дверца шкафчика с косметикой. Прикрыв глаза, Игорек увидел, как она старательно уничтожает пуховкой следы слез с красивого тонкого лица, вертит головой, вглядываясь в маленькое зеркальце, а потом тянет руку к телефонной трубке.

— Не надо! — крикнул Игорек, вспомнив серую реку и белокурую девчонку. — Вдруг у меня неизлечимо отвалились почки.

В прихожей с грохотом обрушилась трубка.

— Зачем? Зачем ты туда полез?!

— А ты зачем полезла?

— Ты мой ребенок! Это совсем другое!

— Да… это же все какие-то чужие люди… — вяло ответил Игорек, рукой нащупал опухшую спину и уложил ладонь на пульсирующее болезненное вздутие. — Ты права…

А потом закрыл глаза и провалился в вязкий бесконечный сон.

Проснулся он вечером. Мутноватый дождь пригоршнями бросал воду в оконные стекла, билась в полумраке голая черная ветвь.

Игорек с трудом поднялся — бок еще болел, но выгнувшись, он рассмотрел — опухоль ушла, а зловещие черные и бордовые разводы превратились в слабенькое желтоватое свечение.

Матери дома не оказалось. Не было на мягком пуфе в прихожей ее лаковой маленькой сумочки, на вешалке отсутствовал кожаный плащ.

Это было к лучшему — в последние несколько дней, с того момента, как произошла позорная драка за гаражами, Игорек никак не мог найти с матерью прежние точки соприкосновения.

Может быть, это началось и раньше — тогда, когда он привел Стеллу домой. Только сейчас он начал понимать, как глубоко была оскорблена мать его выбором — она, изящная, красивая особенной неяркой таинственной красотой, не могла принять девушку с небрежно заложенными за уши прядями немытых волос и сероватой кожей.

Игорек понимал, что в нем чувствовалась та же материнская порода — невысокий, гибкий, с теми же широко распахнутыми глазами и особой грацией движений, он был полной противоположностью миру Стеллы — даже внешне.

Размышления в пустой квартире быстро вернули его к недавним воспоминаниям: глаза-звезды. Крис сказал, что она писала стихи. Это значило, что ее мир был гораздо шире, чем зеленой краской выкрашенный подъезд, пластами висящий сигаретный дым и битые стекла. Это значило, что Игорек выдвинул свое обвинение наобум, ничего о ней не зная, и этим оскорбил не выставленное напоказ пренебрежение к жизни, а то, что Стелла скрывала внутри себя — ранимый мир усталой и пьяной поэтессы.

Глаза Криса. В те редкие моменты, когда Игорек мог рассмотреть их цвет, он видел черные, словно пузырьки со смолой, глаза без глубины и блеска, без светлой радужки, без выражения.