Александр Морозов - Программист Страница 14

Я не обманывал Сережку, когда расписывал ему про интересные задачи и неограниченные перспективы. Я просто был рупором Телешова.

Как только я поступил на работу в отдел Борисова, Телешов (а иногда к нему присоединялся и сам начотдела) стад обхаживать меня со всех сторон и напевать в оба уха сладкие административно-кибернетические сказки. По его словам, системный подход в наше время — все и вся.

Системный подход в наше время, мол (и даже как-то так получилось, что не сам подход, а только упоминание, только воспевание его), совершенно автоматически вывозит в доктора наук каждого, кто в детстве не болел полиомиелитом. Впрочем, к чему надо применять этот самый системный подход и вообще «детали» занимали в его разговорах сравнительно мало места. Воронка его красноречия сужалась каждый раз к одному и тому же пункту: надо набрать людей. Каких, зачем, почему — неважно. Главное — побольше и побыстрее.

Я пробовал перевести разговор на традиционные (то есть разумные) рельсы: что хороших программистов в Москве вообще не хватает, что к каждому нужен индивидуальный подход, что перед отделом нет еще даже четких задач. По крайней мере, они мне были неизвестны. Но сбить Телешова с панталыку (что бы ни означало сие выразительное речение!) было нелегко. Он выслушивал все мои замечания с небрежно-скучающим выражением лица и снова принимался за свое: «Гена, ты теперь руководитель группы, тебе надо расти. Другие берут, а ты что же? Вон у Сизова, у Крамера — каждый день людей оформляют, и все сто шестьдесят — сто восемьдесят, сто шестьдесят — сто восемьдесят… Леонид Николаевич вчера сам у Карцева слышал, как тот Крамеру говорит: «Для вас что, оклады ниже ста шестидесяти вообще не существуют?» Вот так, брат. А мы тут сидим, ушами хлопаем: хороший программист, плохой программист… Ничего, все хорошими станут. На таких премиях, как у нас, любой задумается, прежде чем сачковать».

Я пытался робко заметить, что в таком деле, как матобеспечение, дело не сводится к усердию: нужны, мол, знания, да и склонность некая, таланта вроде, но куда там… При обсуждении любой реальной, имеющей ясный смысл проблемы Телешов как бы глох. Он просто пережидал, пока я почувствую всю никчемность своих замечаний, и иесся дальше. О ставках, которые могут уплыть, о возможности повышения, об укрупнении и разукрупнении… Голос его патетически возвышался, казалось, он говорит о последних тайнах видимой и невидимой вселенной — это был поэт, поэт непонятной мне еще пока стихии.

То, что я не разделял его воодушевления, сути дела на первых порах не меняло. Он брал нахрапом. Завораживал цифрами окладов, названиями должностей, бесконечными горизонтами повышений и продвижений. Мне к тому же немного льстила возможность самостоятельно подбирать людей, с которыми я же должен был и работать. В конечном итоге я этим и занялся. Начал выслеживать свободную инженерную массу и приводить ее на собеседование к Телешову. Собеседование он проводил своеобразно: подробнейшим образом объяснял, как заполнять анкету, затем спрашивал о размере оклада на последней работе. Получив ответ, говорил следующее: «Ну, у нас вы будете получать…» — и называл сумму на десять рэ большую.

О квалификации поступающих и о характере предстоящей работы беседовать предоставлялось мне. Так я пригласил в отдел Киру Зинченко и одного молодого специалиста — Наташу Горлову. Но Телешов, конечно, меня здесь обштопал. За то же время он приволок в отдел не меньше шести-семи «экономистов», научный багаж которых соответствовал разве что должности машинистки. Парочку из них он подсунул мне «для обучения», как было сказано. А остальные по личному указанию Борисова и под недремлющим контролем Телешова занялись вычерчиванием каких-то непонятных разноцветных схем на громадных листах роскошного ватмана.

Телешов ободрял, подгонял, контролировал, бегал с готовыми листами к Борисову, словом, руководил, не щадя живота своего. Потом, правда, выяснилось, что выставка, к которой готовились плакаты, не состоится, и разноцветные рулоны неряшливой грудой легли на верхней полке углового шкафа. А группа Телешова снова занялась лихорадочной деятельностью, составляя какие-то отчеты, конспекты, рефераты, и все это, как мутная, но полноводная река, неслось в не известном никому направлении. «Экономисты» Телешова были, видно, люди поднаторевшие и о направлении гадали не очень. Не все, но большинство.

А люди в отдел все прибывали. И вот, сначала как бы случайно, обмолвкой, а потом все чаще и определеннее группа Телешова стала называться лабораторией (в разных фирмах разные названия, у нас в институте группа входит в лабораторию, а лаборатория в отдел). Для того чтобы в отделе возникла новая лаборатория и чтобы кого-то утвердили ее начальником, нужен специальный приказ по институту. Приказа такого не было, но в отделе Телешова упорно называли начлабом, то бишь начальником лаборатории.

Во всем этом не было бы для меня ничего драматического (как говорится, чем бы дитя ни тешилось…), если бы не то, что моя группа, тоже не официальным, а каким-то плавным, само собой разумеющимся манером стала считаться частью лаборатории Телешова.

Телешов стал меня контролировать, спрашивать, что я делаю и когда закончу. Без конца придумывал все новые и новые формы отчетности на меня самого и остальных программистов. Это были странные, призрачные, как сон, отношения. Мы как бы разыгрывали некую игру, исполняли известный только нам двоим ритуал или танец. У Телешова официально была точно такая же должность, что и у меня. Я, как и все в отделе, это знал, и Телешов знал, что я это знал. Тем не менее регулярно, тоном, не допускающим возражений, он спрашивал у меня, как продвигается отладка, выполняются ли графики и личные планы работ, где находится та или иная из отсутствующих в данный момент в комнате программисток.

Телешов на десять лет старше меня. Он смотрит на меня с убийственной серьезностью. Смотрит в упор и ждет ответ. Что прикажете делать? Приходится отвечать. Отвечать, на ходу решая сложные проблемы популяризации, потому что специальной терминологии собеседник не понимает. Отвечать, понимая, что вся деловая часть ответа бесследно тонет в нейронах телешовского мозга, тонет, не вызывая ни малейшего изменения их структуры.

И хоть бы он помогал делу. Тогда черт с ним и с его карикатурно-бонапартистскими замашками. Наконец, если Борисову нравится считать Телешова начлабом, пусть считает. Но ведь он не помогал. Он антипомогал. А попросту говоря, мешал. Мешал настойчиво, изобретательно, с энергией, достойной лучшего применения.

Политес наш вокруг все видели и, естественно, понимали. Уж насчет чего другого, а в таких делах все почему-то доки и специалисты. Понимал это и Серж Акимов, понимал и понимающе щерился. А вот это было мне и вовсе неприятно.

Поэтому, когда я ворвался к завскладом, я был уже в полной кондиции. Потрясая невыполненной заявкой, я запасался уже воздухом для длинной и запальчивой речи, но реплика завскладом сделала эти приготовления ненужными.

Олицетворяя непонятую резонность, он перевел взгляд с заявки на меня и голосом мученика проскрипел:

— Ведь ко мне уже приходили с этой заявкой. Я же уже сказал ясным языком, что нужна подпись начальника отдела.

— Так вот же подпись, — сказал я торопливо, указывая на подпись Борисова, — Леонид Николаевич с самого начала подписал. Что же вы, не видите, что ли?

— А при чем здесь Леонид Николаевич? — совсем загрустил непонятая резонность. — Вы мне подпись начотдела принесите, а Борисов, насколько мне известно, пока только начальник лаборатории.

— Как же это? Как это? — заквакал я, теребя в руках ставшую вдруг противной и даже ненавистной свернутую в трубочку заявку.

— А вот так! — кратко, но содержательно ответствовал завскладом, и аудиенция была окончена.

Я мог бы сказать, что почувствовал себя дураком, но к чему так смягчать ситуацию? Ведь я и был им. Отбивался, как мог, от квазиначальника Телешова, находящегося под эгидой Борисова, и просмотрел элементарный, хотя и совершенно невероятный переплет событий: Борисов тоже оказался квазиначальником. Долго не раздумывая — уж слишком сильны казались мои козыри, — я подошел к столу Борисова.

— Леонид Николаевич, — начал я, сдерживая голос, дрожащий от предчувствия перемен, — завскладом лент не дает, говорит, подпись начальника отдела на заявке нужна.

— А вот мы сейчас выясним, как это он не дает, — спокойно произнес Борисов и, подняв трубку внутреннего телефона, набрал три цифры. — Андрей Харитоныч? — заурчал Борисов в микрофон. — Ты что же это людей от меня с заявкой обратно отсылаешь… Что? Как же это не знал? Приказ еще вчера подписали. Что? Тебе принесли только что? А, ну это другое дело. Спасибо, дорогой, спасибо. Да вот, понимаешь, двигаемся помаленьку. Вот, вот. Сам понимаешь, двигаемся, надо — значит, надо. Ага, ну, давай, и тебе всего.