Давид Дар - Господин Гориллиус Страница 14

Он приехал в сопровождении своих приближенных: настоящих горилл из нижнегвинейского стада и лже-горилл, вроде малютки Ганса и отчаянного доктора Фрица. Гориллиус выступил, окруженный своими друзьями и телохранителями, перед выстроившимися юношами, которые стояли ровными рядами на четвереньках.

— Детеныши, — сказал господин Гориллиус, — человеческие детеныши! Вас здесь научат всему, что нужно знать молодым гориллам. Ну, конечно, полностью вы, жалкие киви-киви, не сможете уподобиться горилленышам, но в меру сил своих и способностей старайтесь забыть все человеческое, учитесь прыгать, бить, давить, кусать, кромсать… За каждую провинность вы будете получать затрещину. Ясно?

Вместо всяких там песенок, сказочек и стишков, которым учили вас ваши жалкие родители, запомните и выучите одну песню:

Наши маленькие детеныши, скорее начинайте убивать.И тогда вы будете достойны называться горилламиИ сможете выбрать себе самку по вкусуИ забавляться с нею, когда хотите.

И все хором подхватили этот рев, ибо, когда ревет вожак, его должно поддержать все стадо. Господин Гориллиус с приближенными уехал, а юноши остались со своими обезьяньими надзирателями, чтобы успешно забывать свое человеческое происхождение и превращаться в диких зверенышей.

Особняк Элизабет Пиккеринг сделался штаб-квартирой горилл. Надо сказать, что этот особняк вскоре превратился чуть ли не в центр столицы. Зная, что Гориллиуса поддерживает сам господин Хрупп, сюда нередко приезжали самые знатные горожане и многие министры из тех, для которых лишиться благосклонности господина Хруппа означало лишиться жалованья и наградных.

Гостей принимала обычно сама Элизабет. Гориллиус бывал в своей штаб-квартире не так уж часто. Большую часть времени он проводил с малюткой Гансом и отчаянным Фрицем в барах за коньяком и пивом или на рабочих окраинах в побоищах с людьми.

Ганс и Фриц сами стали похожи на горилл и очень этим гордились. Они перестали мыться, бриться, чесаться. Заросли жесткими и длинными волосами, в которых, естественно, завелись насекомые, совсем как у господина Гориллиуса. Одеты они были во все коричневое и преимущественно мохнатое. Волосы начесывали на лоб, чтобы лоб казался меньше. Изменилась и их походка. Подражая гориллам, они стали ходить сутулясь, размахивая спущенными книзу руками, иногда они становились на четвереньки и рычали совсем как их учитель.

Приблизительно так же выглядели и другие последователи Гориллиуса. Они так старались быть похожими на горилл, что многие из них перещеголяли настоящих зверей и в отношении непристойности, и в отношении кровожадности, и в отношении уродства.

Через несколько дней после торжественного открытия пансиона в голубой гостиной Элизабет состоялось небольшое совещание. Гориллиус упорно отказывался тратить время на совещания. Но Ганс и Фриц убедили его, что это совершенно необходимо. Тогда он согласился прийти, лег на ковер и заставил Элизабет и еще одну самку — подлинную гориллу — искать у него насекомых. Элизабет взяла свой черепаховый лорнет и уселась около своей соперницы. Пока они выискивали у него насекомых, он потягивал коньяк и дремал, совершенно не интересуясь разговором.

— Какая сумма нужна вам на предвыборную агитацию? — спрашивал господин Хрупп.

Отчаянный Фриц назвал сумму.

— Не выйдет, скиньте половину.

Фриц скинул треть.

— Пишите расписку и получайте вексель… Итак, мы выставляем его кандидатуру. Но какая политическая программа?

— Ее все знают.

— Но все-таки?

— Хорошо, я скажу. Чтобы всем жилось хорошо, надо искоренить всех марксистов, в число которых входят все люди, любящие мыслить. Следовательно, первый пункт программы: бей и режь всех тех, кто хочет остаться человеком и не хочет превратиться в гориллу. Второй пункт программы: на пути к всеобщему счастью находятся только люди, радующиеся тому, что они люди. Следовательно, второй пункт нашей программы можно сформулировать так: бей и режь всех тех, кто хочет остаться человеком и не хочет превратиться в гориллу.

— Но так же сформулирован и первый пункт, — напомнил Ганс.

— Тем лучше, значит в нашей программе вообще всего один пункт.

— Коротко, а потому блестяще, — одобрил господин Хрупп.

— Итак, выборы уже назначены. Завтра же с утра мы начинаем нашу предвыборную агитацию… Вы не возражаете, господин учитель?

Учитель храпел, нежась и почесываясь.

— Нет, он возражать не будет, — уверенно сказал малютка Ганс. — Все будет в порядке. Да здравствует господин Гориллиус! Да здравствует наш вожак! Да здравствует наш учитель!… — прокричал он, но Гориллиус даже не проснулся.

Ему снилось, что его окружают джунгли. Он мчится с дерева на дерево к водопою, и за ним мчатся его самка и его детеныши. Но вот он слышит шорох и видит антилопу. Ноздри его расширяются, он бросается на нее сверху и… ах, как чудесно хрустят ее кости… И когда он раскрыл глаза и увидел пестрый ковер, камин и Элизабет, все показалось ему противным. Ему захотелось в джунгли, в лесную чащу. Он понял, что горилла не рожден, чтобы жить в городе. Ему не нужны ни ковры, ни камины, ни черепаховые лорнеты. И он решил — надо или уйти обратно в тропический лес или… превратить эти обжитые человеческие места в джунгли.

Партия последователей Гориллиуса развернула предвыборную агитацию. Двери знакомого нам бара раскрылись. Пошатываясь от выпитого коньяка, вошел господин Гориллиус со своими двумя друзьями. Их сопровождали обезьяны из нижнегвинейского стада. Все столики уже были заняты коричневыми людьми. Коричневых было много, так много, что мест за столиками не хватило и некоторые сидели на стойке, на бочках, а многие — прямо на полу. Только один столик был оставлен незанятым для господина Гориллиуса. Вошедшие уселись за него, налили по кружке. Отчаянный Фриц, взяв в руки кружку, встал и сказал:

— Обезьяноподобные! Совершаются исторические минуты. Или наш учитель должен стать членом правительства, или мы разгромим всю эту нашу проклятую родину. Обезьяноподобные! В наших жилах струится обезьянья кровь. У нас обезьяньи повадки и обезьяньи страсти. Доколе ж мы будем терпеть власть голотелых людишек? — И он с силой бросил на пол опорожненную кружку и стал колотить себя кулаками в грудь, чтобы вызвать ярость окружающих.

Тогда все стали просить выступить Гориллиуса. Он долго не соглашался, но его уговорили, и он сказал очень короткую речь:

— Ах, как приятно проломить кому-нибудь череп! Хох-хох-хох! — закончил он свою речь нечленораздельным рыком, и всем присутствовавшим это так понравилось, что все хором повторили: — Ах, как приятно проломить кому-нибудь череп! Xox-xox-xox!. — и, придя в ярость, бросились на улицу искать, кому бы проломить череп.

Толпой бежали они по темным ночным улицам и каждого встречного оглушали вопросом: человек или горилла? И если человек осмеливался признаться, что он человек, то оставался лежать с проломленным черепом. «Хох-хох-хох…» — дубинки и камни летели в зеркальные стекла витрин, и звон стоял над улицей.

Они вбежали на площадь, где стоял старинный музей, который являлся государственной сокровищницей замечательных произведений искусства. Через все окна и двери полезли в старинные расписанные залы гориллы и гориллоподобные коричневые люди. Прекрасные мраморные изваяния выбрасывались на улицу, топтались ногами, перекидывались от стены к стене, как камни. Гориллы срывали со стен старинные картины и рвали в клочья полотна, терзали их зубами, резали ножами, раздирали когтями и пальцами, будто желая отомстить им за всю их красоту, за всю их человечность, за всю их магическую силу.

И когда в музее остались только голые стены, которые не были сломаны только потому, что сломать их было не под силу даже разъяренным гориллам, толпа зверей бросилась через площадь к библиотеке. Как стая белых птиц заметались над площадью книжные листы. Вместе с полками, выломанными из шкафов, летели на землю толстые фолианты, свитки папирусов, тонкие брошюры, мелко исписанные рукописи.

Кто-то облил их керосином, и посреди площади вспыхнул громадный костер, осветивший своим зловещим пламенем готические строения, с пустыми выбитыми окнами, с выломанными дверями, похожие на страшные черные черепа.

А в центре площади, вокруг костра, в котором корчились и обугливались бессмертные творения лучших мыслителей человечества, плясали коричневые люди, колотя себя в грудь и напевая модный фокстрот:

Оставим книжки мы, сломаем скрипки мыИ будем слушать, как бурчит живот!Потом с ужимками, потом с улыбкамиНабьем продуктами свой жадный рот!

Под утро на площадь явилась полиция. Офицер был, видимо, предупрежден, что здесь происходит предвыборная агитация. Составляя протокол, он обратился к гориллам с вопросом: