Анна Одина - Всадник Страница 14

Казнь сопровождалась зловещими явлениями. Из Высокой ложи, вознесенной на длинной гибкой ноге над западной частью площади – оттуда на казни обычно смотрел местоблюститель великого тарна, отвечавший за публичные увеселения, – в конце экзекуции раздался придушенный хрип, алые бархатные занавеси раскрылись чуть шире, чем обычно, и в просвете их показалась глухая серебряная маска. Маска подняла «лицо» к отсутствующему солнцу так, как будто не пыталась найти его на небе, а настойчиво вызывала: и вот затянутое серыми снежными тучами небо принялось волноваться, бурлить, как пенный водоворот, и наконец местами обнажилось – хмурое, но чистое. Небо увидели на площади все. А пока все смотрели на небо, из Высокой ложи выпал и разбился – будь он алебастровой вазой, мы бы сказали «вдребезги», – курирующий наместник. «Это Делламорте вызвал Онэргапа» – догадался добрый Эзра, прежде чем умереть.

Спустя минуту шока, последовавшую за тем, как о брусчатую мостовую разбился курирующий местоблюститель, опомнилась стража. Им было известно, что в ноге Высокой ложи был лишь один подъемник, и, следовательно, именно в нем должен был появиться злоумышленник, если только не планировал уйти так же, как спустил жертву. Однако когда стража влетела в вестибюль подъемника, взору ее предстали два охранника, мирно спящие на полу возле шахты, и свившийся уютными кольцами на крыше кабины металлический шнур, с помощью которого и перемещали высокое начальство. Носителя маски нигде не было.

На площади же не было доброго Эзры. Как он избавился от пут, посторонних вложений в живот, как исчез с плахи – никто не увидел. Сошлись на том, что Эзру забрал Онэргап: в конце концов, не ему ли приносилась таким образом жертва, не против его ли власти злоумышляли все враги Камарга? Казнь была сорвана, а правительство тысячерукой столицы отправилось в нокдаун.

Но чем же не угодило гексенмейстеру покровительствующее божество Камарга? Почему Онэргап был его личным врагом? Загадочный «доктор», до истории с казнью персонала «Ветерана» не совершивший никаких известных публике драматических деяний, за сутки превратился в восхитительный ужас равно для детей и взрослых метрополии. Их пугал не только цвет его одеяния – хотя смутные легенды о давно исчезнувших лихих людях в таких одеждах существовали до сих пор, – и его явление связывали не только с исчезновением привратницы (которую боялись отдельно, ибо она давала пищу множеству страшных слухов). Самым удивительным в ночном госте было простое свойство: неподвластность. Он не отвечал ни перед великим визирем, ни перед советом местоблюстителей, ни перед тарном, ни даже перед Тремя; и понять, кому он подчинялся и в чьих интересах действовал, было решительно невозможно.

К вечеру покрывало слухов накрыло Камарг, как человека, дышащего над кастрюлей с горячей картошкой. Власти не контролируют ситуацию в городе, поэтому все входы и выходы запечатали (неправда: Камарг оставался открытым). Черный человек пришел с войском из двадцати тысяч эфестов и до особого знака спрятал их в тенях (и тут не было истины: в Камарге осело под сотню тысяч разрозненных эфестов, но они не имели никакого отношения к доктору Делламорте). Верховный заклинатель убил тарна, поднимает мятеж против прæторов и лично всесильного сед Казила, а с этой целью попросил о помощи какое-то северное божество (тем временем верховный заклинатель – некто Караан Дзинда, ученый в куда большей степени, чем воин, – знал ровно то же, что и все остальные: что в периметр города проник враг; никакого же северного божества не было). Гипты распечатали Дагари, и скоро всему Камаргу суждено обрушиться в тартарары (на самом деле гиптам, за исключением Танкредо, не было практически никакого дела до происходящего). Как всегда в таких случаях, понять, откуда говорившему были известны столь интимные подробности происходящего, было невозможно, да и не требовалось – Камарг с удовольствием стреножил сам себя паническим любопытством. Непонятнее и ужаснее всего было то, как пришелец думал. Эту разницу в образе думания – в самой технике мыслительного процесса – город как будто уловил в воздухе так, как мог почувствовать печальный запах жатвы или радостный аромат цвета, и сжался в ужасе, не зная, чего ожидать.

А ожидать надо было того, что обещание, данное таинственным приезжим юному гипту и потрепанному лучнику, уже выполнялось. Пришелец с Берега смерти не собирался тратить время на длительную рекогносцировку: все, что надо было знать о Камарге, он уже узнал.

Всадник появился возле библиотеки Камарга поблизости от стены, когда опустилась ночь. Было пустынно, лишь стража патрулировала улицы – искали приезжего. (В указе, прочитанном на площади через час после сорванной казни, говорилось, что город должен сплотиться, дабы искоренить внутреннюю угрозу и помочь Тысяче в обезвреживании врага. Поэтический язык указа сравнивал его с шершнем, влетевшим в пчелиный улей: «Как трудолюбивые пчелы окружают маленькими телами убийственного шершня и заставляют его погибнуть от жара их сердец, так жители Великого Камарга должны, не щадя живота, ценою своего настоящего защитить будущее, сохранить Метрополию во имя своих детей, великого тарна и Пребесконечного океана».)

Делламорте искали, но тщетно. Власти были озабочены: правление неумирающего тарна и его местоблюстителей держалось не столько на силе, сколько на страхе, но за прошедшие сутки в Камарге появился фактор, сумевший вызвать страх еще больший. Словно понимая, что выше тарна в иерархии расположено лишь живое божество, «фактор» с пренебрежением, грозившим метрополии катастрофой, дразнил это божество так, будто хотел взять на живца. Поэтому вторая ночь Вторжения – а именно таким именем назвали чрезвычайное положение дворцовые специалисты по связям с народом – была тиха непривычной тишиной. Такую можно представить в камере заключенного, которому надо выбрать: остаться внутри наедине с затаившейся змеей или выйти наружу, где его ожидает расстрельный взвод. Но у города не было выбора. Он сидел в темноте со змеей.

Пути нашего героя, гостеприимно прикрытые тьмой, были замысловаты. Справедливости ради заметим: доктору Делламорте не везде удавалось оставаться незамеченным. На мосту Преславного Алого флота[42] Делламорте неудачно столкнулся с ночной стражей и был вынужден защищаться. А ведь созидатель был один и хоть не скрывался слишком тщательно, все-таки принимал меры предосторожности: путешествуя ночью, сливался с мягким медовым светом там, где улицы освещали укрепленные на стенах фонари, и пропадал во тьме там, куда свет не добирался. Увидеть ночного татя было почти невозможно даже с городских стен. Кровавый инцидент на мосту произошел из-за вмешательства знакомого нам юного гипта, неожиданно шагнувшего навстречу Делламорте. Всего-то парой фраз они и перекинулись, а стража тут как тут… Поэтому-то путь разрушителя и отметили трупы трех караульных; теперь они, холодные и синие, аккуратно плыли трогательным гуськом по Каме к Бархатному порту, где река впадала в океан.

В следующий момент мы видим всадника, ради своих дел расставшегося с жеребцом, возле башни Библиотеки[43]. Там, в нише кирпичной стены, он обменялся парой фраз со своим вторым здешним знакомцем – лейб-гвардейцем Апеллесом. В отличие от гипта, подкараулившего пришельца самовольно, Апеллес был остановкой запланированной. Поменяли владельцев объекты: лучник получил длинный острый предмет, подозрительно похожий на карандаш (нам плохо видно его в темноте), а всадник – небольшой прямоугольник из жесткой кожи с рисунком, разглядеть который также невозможно. Встреча была столь мимолетной, что высокий человек в черном и неприметный немолодой человек в сером не успели вызвать интереса стражи; обошлось без жертв.

Апеллес отступил в темноту, а Делламорте подошел к глухой стене башни. Библиотеку давно закрыли для публики (вопреки названию это было не место, куда трепетные близорукие девы ходили корпеть над манускриптами, а древнее культовое сооружение), а двери – две арки, в одной из которой и встретились сейчас наши полуночники, – замуровали. Необходимое письменное знание в городе продавалось в бакалейных лавках, а те, кому дозволялось пользоваться бамбуковыми дощечками, свитками и инкунабулами, входили в башню через подземный ход, куда приезжему доступа не было.

Апеллес стоял под засыпанным комьями снега козырьком оружейной лавки и смотрел на Делламорте. Вот он приблизился к стене. Вот тускло блеснули заклепки на левой манжете (он откинул с плеча плащ и, кажется, расстегивает рукав). Дальше не видно. Заклепки перестали ловить свет – всадник приложил руку к стене. Апеллесу показалось, что при этом он прислонился к ней и лбом, да только зачем ему было это делать – разве что он так устал, что не мог продолжать, не отдохнув хотя бы эту долю секунды? Но с чего бы? Апеллес понял: он был ранен, в левую руку. Тем временем вспыхнули стеклянные шары на внешней и внутренней стенах – ночи исполнилось четыре часа. Делламорте пропал. Вскоре башня начала содрогаться, и Апеллес ушел: на остаток ночи у него было срочное дело.