Лорен Оливер - Реквием Страница 14

– Уиллоу? – с трудом выдавливаю я.

Веки девушки вздрагивают. Если она и узнала меня, то никак этого не выказывает. Но это совершенно точно она – Уиллоу Маркс, моя одноклассница, которая ушла из школы незадолго до выпускного, а впоследствии ходили слухи, что ее застукали с парнем, неисцеленным, в Диринг-Оук парке во время комендантского часа.

– У нас есть право, – повторяет она все тем же настойчивым шепотом и переплетает свои длинные, худые руки. – Дорога и путь для всех… Вот что есть обещание исцеления…

– Уиллоу… – Я делаю шаг назад и чуть не падаю, споткнувшись. – Уиллоу, это я, Хана Тэйт. Мы с тобой в прошлом году вместе ходили на математику. К мистеру Филлмору. Помнишь?

Веки девушки трепещут. Волосы у нее длинные и безнадежно запутанные. Мне вспоминается, что Уиллоу любила красить отдельные пряди в разные цвета. Мои родители всегда утверждали, что она влипнет в неприятности. И требовали держаться подальше от нее.

– Филлмор, Филлмор… – повторяет девушка. Когда она поворачивает голову, я вижу у нее три шрамика, отметину процедуры, и вспоминаю, что Уиллоу внезапно исчезла из школы за несколько месяцев до конца учебного года. Говорили, что ее родителей заставили отправить дочь на процедуру раньше срока. Уиллоу хмурится и качает головой. – Не знаю… я не уверена…

Она подносит пальцы к губам, и я замечаю, что кутикулы у нее превратились в лохмотья.

У меня тошнота подкатывает к горлу. Надо поскорее выбираться отсюда. Не нужно мне было приходить.

– Приятно было повидаться, Уиллоу, – говорю я и начинаю медленно, по шажочку, обходить девушку, стараясь не двигаться слишком быстро, хотя мне отчаянно хочется броситься наутек.

Внезапно Уиллоу хватает меня за шею и притягивает к себе, словно желая поцеловать меня. Я вскрикиваю и пытаюсь вырваться, но Уиллоу на удивление сильна.

Одной рукой она проводит по моему лицу, по щекам и подбородку, словно слепая. От прикосновения ее ногтей мне представляются мелкие грызуны с острыми коготками.

– Пожалуйста! – К собственному ужасу, я обнаруживаю, что чуть не плачу. Горло сдавливает. От страха трудно дышать. – Пожалуйста, отпусти меня.

Пальцы Уиллоу касаются моего шрама, оставленного процедурой. И вмиг она словно бы сдувается. На секунду ее взгляд делается осмысленным, и когда она смотрит на меня, я вижу прежнюю Уиллоу – энергичную и дерзкую – и потерпевшую поражение ныне.

– Хана Тэйт, – печально произносит она. – Так они и до тебя добрались.

Потом Уиллоу отпускает меня, и я бросаюсь наутек.

Лина

Корал замедляет наши передвижения. Теперь, когда ее вымыли и перевязали разнообразные порезы и ссадины, видимых повреждений у нее нет, но она явно слаба. Стоит нам тронуться в путь, как она начинает отставать, и Алекс плетется вместе с нею. В начале дня я, хоть и пытаюсь игнорировать это, слышу обрывки их разговоров, сплетающиеся с другими голосами и пробивающиеся сквозь них. Как-то до меня доносится даже хохот Алекса.

После полудня мы проходим мимо огромного дуба. Его ствол покрыт выдолбленными и вырезанными знаками. При его виде у меня вырывается возглас: я узнаю этот знак – треугольник, число и схематическое изображение стрелы. Этот значок вырезал ножом Брэм в прошлом году, когда мы шли из северного хоумстида, чтобы легче было по весне искать обратную дорогу.

Именно этот знак я запомнила особо: он указывал дорогу в дом, на который мы наткнулись в прошлом году, совершенно целый. В нем проживало семейство заразных. Рэйвен тоже должна его узнать.

– Джекпот! – с ухмылкой бросает она. Потом, повысив голос, сообщает остальным: – Дорога к приюту!

Раздаются радостные восклицания и гиканье. Неделя в разлуке с цивилизацией – и мы уже истосковались по простейшим вещам: крыше, стенам и бадье с теплой водой. А уж мыло!..

До дома меньше мили, и, когда я вижу остроконечную крышу, густо увитую бурыми лозами плюща, у меня учащается пульс. Дикие земли – такие обширные, постоянно изменяющиеся, сбивающие с толку – заставляют особенно ценить знакомое.

– Мы останавливались здесь прошлой осенью, – отчего-то принимаюсь рассказывать Джулиану я. – Когда шли от Портленда на юг. Я помню это разбитое окно – видишь, как они заделали его планками? А вон над плющом торчит небольшая каменная дымовая труба.

Но я замечаю, что дом выглядит еще более запущенным, чем шесть месяцев назад. Фасад сильнее потемнел: скользкая черная плесень затянула промежутки между камнями. Небольшое расчищенное пространство вокруг дома, на котором мы в прошлом году ставили палатки, покрыто высокой бурой травой и колючками.

Над трубой дымок не поднимается. Без горящего огня в доме, должно быть, холодно. Прошлой осенью дети подбежали к нам, когда мы находились еще на полпути к входной двери. Они всегда были снаружи, смеялись, что-то выкрикивали, дразнили друг дружку. Теперь же здесь все недвижно и тихо; слышно лишь дуновение ветра в плюще.

Мне становится не по себе. Другим, похоже, тоже. Мы преодолевали последнюю милю торопливо, двигаясь плотной группой; нас поддерживала надежда на настоящую еду, на крышу над головой, на возможность почувствовать себя человеком. Но теперь все умолкли.

Рэйвен подходит к двери первая. Она поднимает руку, чтоб постучаться, мгновение колеблется, потом все-таки стучится. В темноте стук кажется гулким и чрезмерно громким. Ответа нет.

– Может, они ушли добывать еду, – говорю я. Я пытаюсь утихомирить зарождающуюся панику, скребущий душу страх – такой прежде приходил ко мне в Портленде всякий раз, когда я пробегала мимо кладбища. «Лучше поторопись, – говорила Хана, – а то они схватят тебя за пятки».

Рэйвен не отвечает. Она берется за дверную ручку и поворачивает ее. Дверь открывается.

Рэйвен, обернувшись, смотрит на Тэка. Тот снимает с плеча ружье и идет в дом. Рэйвен, кажется, испытывает облегчение от того, что он взял инициативу на себя. Она снимает с пояса нож и тоже входит в дом. Остальные следуют за ними.

Запах тут ужасный. Слабый свет проникает во тьму, вливаясь через открытую дверь и сочась через щели между планками, которыми заделано разбитое окно. Нам видны лишь очертания мебели. Большая ее часть разломана или перевернута. Кто-то вскрикивает.

– Что случилось? – шепотом спрашиваю я. Джулиан находит мою руку в темноте и сжимает. Никто не отвечает. Тэк с Рэйвен уже продвинулись в глубь комнаты. Под их ногами хрустит битое стекло. Тэк берет ружье за ствол и с размаху бьет по деревянным планкам на окне. Планки легко ломаются, и в комнате становится светлее.

Неудивительно, что тут так воняет: из перевернутого медного котелка высыпалась еда и загнила. Когда я делаю шаг вперед, из-под ног в разные стороны шмыгают какие-то насекомые. Я стараюсь сдержать подкатившую к горлу тошноту.

– О боже, – вырывается у Джулиана.

– Я посмотрю, что наверху, – говорит Тэк, не понижая голоса, и я подпрыгиваю от неожиданности. Кто-то включает фонарик, и луч скользит по полу, усыпанному чем ни попадя. Я вспоминаю, что у меня тоже есть фонарик, и пытаюсь нашарить его в рюкзаке.

Иду вместе с Джулианом на кухню, держа фонарик перед собой, как будто он может нас защитить. Здесь заметно больше признаков борьбы: несколько разбитых стеклянных банок, еще больше насекомых и гниющей пищи. Я стараюсь дышать через рукав. Вожу лучом фонарика по полкам кладовки. Здесь до сих пор хранятся неплохие запасы: банки с маринованными овощами и солониной выстроились ровными рядами рядом со связками вяленого мяса. На банках наклеены аккуратно подписанные этикетки, указывающие где что, и у меня вдруг отчаянно кружится голова. Я вспоминаю рыжеволосую женщину, склонившуюся над банкой, – как она улыбается и говорит: «Бумаги уже почти не осталось. Скоро нам придется угадывать что где».

– Все чисто! – объявляет Тэк. Мы слышим, как он топает обратно к лестнице, и Джулиан тянет меня по короткому коридору в главную комнату, где до сих пор так и стоит большая часть группы.

– Снова стервятники? – мрачно интересуется Гордо.

Тэк проводит рукой по волосам.

– Они не искали ни еды, ни припасов, – сообщаю я. – Кладовка до сих пор полна.

– Возможно, это были вовсе и не стервятники, – высказывает предположение Брэм. – Возможно, эта семья просто ушла.

– И перед уходом разнесла все в щепки? – интересуется Тэк. – И бросила все свои запасы еды?

– Может, они просто спешили, – упорствует Брэм. Но я вижу, что он и сам в это не верит. В доме так и витает нечто неправильное, тошнотворное. Здесь произошло что-то очень скверное, и все мы чувствуем это.

Я подхожу к открытой двери и шагаю на крыльцо, вдыхаю чистый воздух, пахнущий простором и просыпающейся растительностью. Лучше бы мы сюда не приходили!

Половина народу уже выбралась наружу. Дэни медленно бродит по двору, раздвигает траву руками – ищет что-то, что ли, – словно бредет через воду глубиной по колено. За домом разговаривают на повышенных тонах. Потом сквозь шум раздается голос Рэйвен: