Алексей Лукьянов - Книга Бытия Страница 15

— Помолчал бы уже, — Скип отвесил голове подзатыльник. — Где же разумно, когда проектируют всякую чушь и строят без фундамента.

— Бытие ваше — абстрактная категория, — доказывал Уй философу. — Ведь это смешно — сотворить мир, стряпая куличики из переработанного Небытия? Чего-то тут официальная философия недодумала.

— Официальная философия вообще не думает, она благоговеет, — рассердился Лой-Быканах. — Она даже о сущностях подумать не может.

Присутствующие недоуменно уставились на эксцентрика.

— Что вы так смотрите? Всем давно известно, что сикараськи обладают фиксированными сущностями. Или, если вам угодно, бытийным статусом, образом мыслей. Вот вы — архитекторы, а если смотреть шире — мудрецы-практики. Я философ-эксцентрик, но отношусь к более широкому классу просто философов. И все сикараськи — или охотники, или воины, или ходоки. И еще много всякого. Вот вы как выбрали свою стезю?

Диболомы попытались вспомнить. Лой-Быканах усмехнулся:

— И не вспоминайте. После обряда инициации, когда…

— Нас не инициировали, — возразил Скип.

— Мы из дерьма вышли, — объяснил Уй.

Ваз-Газижока неприлично заржал. Философ заткнул голове рот какой-то бумажкой, и уточнил:

— Из дерьма?

— Все оттуда, все. Ну и что? При повышенной регенерации сикарасек им ничего не стоит восстановиться даже из экскрементов, — Скип, видимо, остро переживал свое происхождение.

— Но вы же одинаковые!

— Да какой-то дурак увидел, видимо, что куча оживает, и хотел добить. Взял и воткнул лопату в самую середину, болван. Вот мы и восстановились в двойном экземпляре.

Лой-Быканах давно подозревал, что Патриархи создали изумительно разумную Среду Обитания, но настолько, чтобы даже фекальные массы имели способность жить и развиваться… чуден, право, белый свет.

Все-таки наши сведения о Среде Обитания крайне скудны и разрозненны. Гын сидел на берегу и уныло наблюдал эволюции сикарасек, снующих над волнами. Еще вчера их не было, а сегодня вон как разлетались. Не иначе как к дождю.

Он-то думал, что придет к Краю Света, заглянет за кромку мира — и все ему откроется. Чего уж проще? Но оказалось, что Край — это просто черное поле, куда уж там заглядывать? Пару раз мудрец заходил на это поле, чтобы изучить его свойства. За Краем было темно, хоть глаз выколи, а еще тихо и страшно. И Среда казалась какой-то далекой, хотя вот до нее — шаг шагнуть.

А потом что-то упало, и случилось то, что случилось.

Двое других Рытркынов оказались не такими уж плохими ребятами, правда, с замашками практиков. В данный момент они активно изучали водное пространство, и открыли, что оно густо заселено сикараськами. Еще бы, усмехнулся про себя Гын, где их только нет.

Вода удручала. Волны шелестели, ругались летуны, и все пространство до горизонта настолько пустое, что глазу зацепиться не за что. Всех развлечений — грандиозное утреннее восхождение светила из глубины, да величавое погружение его в те же глубины по вечерам. Перед восхождением оно всю ночь мерцает багровым светом сквозь толщи воды. Утром все вздуется бурливо, и, жарко горя, шипя и разбрызгивая вокруг себя кипяток, подымается в струях пара огромная такая блямба. А вечером, вся окутанная языками огня, блямба погружается в…

— …море!

— Прости, не расслышал, — очнулся Гын.

— Говорю, что мы с Бздыном название узнали — море!

Если и существовало в Среде Обитания что-то, что интересовало бы Гына больше, чем сама Среда, так это слова. Почему сикараськи — это сикараськи, а не луораветлан, например, или не чавчу? Откуда берутся эти слова?

— Почему море? Откуда узнали?

Дын, потерявший где-то шапку с бубенчиками, замялся:

— Ну, мы, вообще-то, не сами узнали.

— А откуда?

— Да так… как-то получилось… — от Дына ощутимо тянуло балданаками. Где они ее тут отыскали, проклятую траву?

— Ах, вы!.. — чертыхнулся Гын.

Посох, оказавшийся в руке Рытркына-оригинала насторожил Дына:

— Это зачем?

— Воспитывать вас буду! — Гын просто рвал и метал.

Но воспитывать не получилось.

— Мы не виноваты! — возопил Дын. — Он сам явился!

И он ткнул пальцем куда-то вбок, так, что Гын краем глаза разглядел Патриарха. Он сидел на крутом бережку, великий и скромный, вокруг него, то касаясь крылом волны, то стрелой взмывая к тучам (такое название придумалось для клубов пара, исторгаемых блямбой), носились сикараськи. Патриарх думал.

Вот вам — шанс! Разом решить все животрепещущие вопросы. Он же Патриарх, он должен знать, как устроена Среда!

Но Гын не спешил. Он хотел решить все вопросы сам.

На игры это походило меньше всего. Пусть и брачные, пусть ритуальные, но пластаться всерьез с местными мужиками мог разве что Гуй-Помойс, как наиболее близкий по размеру, да и у него шансов практически не было.

— Я не понял, нам драться придется, что ли? — уточнил Тып-Ойжон у Великой Матери.

— Не драться, — расхохоталась она. — Бороться.

— Это не принципиально. А зачем?

Великая Матерь зашлась веселым смехом, циритэли дружно ее подхватили.

Мудрец причины веселья не понял, ровно как и все прочие путешественники. Он прекрасно видел, что месятся мужики нешутейно, и даже уши друг другу откусывают в пылу борьбы… вырастут новые, конечно, но это не утешало.

— Вы чего, ребята, вчера родились, что ли? За право обладать мною! — сквозь смех объяснила Матерь.

Экспедиция погрузилась в раздумья. Родились ли они вчера, или вообще когда-нибудь, никто из путешественников не знал — понятие было чуждым и непонятным. Обладание Великой Матерью сулило немалые выгоды — мяса в ней как минимум на период перехода, а если резать понемногу, то это вообще неисчерпаемый ресурс! Но с другой стороны: мужики голову оторвут — и не заметят.

— А мясо у нее вкусное? — брякнул Старое Копыто.

— У кого? — ласково улыбнулась Великая Матерь.

— А чего спрашиваешь? — возмутился Желторот. — Сама сказала — "за право обладать". У нас мудрец и воин знаешь как колбасят?! Насмерть! Они должны быть уверены, что боевой трофей стоит риска.

Толпа заволновалась, но Великая Матерь подняла посох, призывая тишину.

— Вы чего, ребята, едите друг друга? — спросила она. Так спросила, будто это позор несмываемый.

— Не только, — попытался оправдать себя и попутчиков Ыц-Тойбол. — Иногда и себя.

— За что? — в ужасе глаза Великой Матери чуть не выпали из орбит.

— Так ведь кушать-то надо, — развел ходок руками.

Толпа с негодованием завыла.

— Ну, теперь если и будут какие-то игры, то уж по любому не брачные, — воин половчее перехватил свойдуг. Загнутые острия зловеще сверкнули. — Учтите, живым я не дамся!

Великая Матерь уже не была веселой. Из глаз ее хлынули потоки воды, и путешественникам стало отчего-то стыдно.

— Горемыки вы, горемыки! — голосила Матерь. — И кушать-то вам нечего, и шатаетесь одни одинешеньки по степи, заблудшие… Зачем вы нам мертвые-то?

— А вы что, сикарасек не едите? — удивился Гуй-Помойс.

Толпа взревела.

Слово взял мудрец.

— Простите, Великая… Матерь? Так правильно? Тут, видимо, произошло какое-то недоразумение. Мы с вами о разных вещах говорим. Для нас обладать — это иметь в полном своем распоряжении что-либо, или кого-либо. А для вас?

Великая Матерь утерла глаза и всхлипнула:

— Да как же это — распоряжаться кем-то? Этак вы скажете, что понукать и приказывать. Обладать кем-то — это значит взаимно любить друг друга.

Мудрец прокашлялся:

— Ну, если такое дело… Вы нам тоже очень нравитесь, можно сказать, что мы вас тоже любим… взаимно.

Мужики недовольно заворчали.

— Так нельзя, — покачала головой Великая Матерь. — Нужно победить.

— Какой смысл? — взорвался Дол-Бярды. — Вы что, слабых не любите?

Великая Матерь махнула на него рукой:

— Ты почему такой сердитый? Всех люблю, все мои дети. Но меня ведь еще завоевать надо, заслужить взаимную любовь.

— Завоевать? — оживился воин. — Ладно, я пойду.

Матерь повеселела, и циритэли, ликуя и предвкушая неминуемую победу своего мужика, выставили против Дол-Бярды громилу, раза в три крупнее воина.

— По-моему, силы неравные, — засомневался мудрец.

— Покрошу в соломку! — успокоил его воин.

— А вот этого категорически не следует делать, — Тып-Ойжон выхватил из рук Дол-Бярды клинок. — Мы только что счастливо избежали вооруженного конфликта, он нам совершенно ни к чему. Справляйтесь как-нибудь без оружия.

Воин пробормотал что-то неодобрительно, но снял ремни с метательными ножами, и на утоптанную площадку вышел с голыми руками. Соперник уже ждал.