Секция плавания для пьющих в одиночестве - Саша Карин Страница 15

Едва они вошли, Молохов сразу подвинул для нее стул, повесил на спинку халат и жестом приказал ей сесть. Сам он обошел стол и опустился в массивное кресло у окна, сомкнув руки на груди. На столе перед ним лежала стопка выпиленных из фанеры пустых рам необычной формы; они еще не были покрыты лаком.

У Молохова было довольно странное хобби для врача – он увлекался столярным делом. Однажды из окна номера Лиза видела, как он идет по дорожке мимо жилого корпуса с фанерными листами под мышкой. Тем вечером Молохов закрылся в дальней хозяйственной постройке, и допоздна у него горел свет, мерцавший между сосновых стволов и показавшийся Лизе смутным маленьким светлячком в заоконной черноте… О странной любви Молохова к резьбе по дереву в санатории было наверняка известно не ей одной, но в тот момент Лиза подумала, что этот огонек светит только для нее.

И вот теперь эти рамы, старательно выпиленные ее лечащим врачом, возможно, именно той волшебной ночью, лежат у него на столе. Они подействовали на Лизу успокаивающе – в первую очередь потому, что являлись доказательством молоховской маленькой человеческой слабости.

Лиза послушно, хотя и неуверенно села на стул, сведя колени. Она слышала, как за окном воет ветер. Ей хотелось еще раз посмотреть в сторону реки – почему-то она надеялась, что увидит отсюда волнение воды, – но взгляд Молохова приковал ее к себе.

– Ну, улыбнись! – сказал он.

Лиза не улыбнулась, а вместо этого как-то неуверенно кивнула. Молохов ей нравился, но куда больше он ее пугал. Ее пугали его громкий голос и быстрые глаза, пугал поношенный, но всегда сверхъестественно вычищенный свитер, как будто без единой выбивающейся ворсинки.

По затянувшемуся молчанию она догадалась, что пришло время для привычного допроса. В этот раз Молохов начал издалека:

– Что-то с тобой творится, Лиза. Я за тебя волнуюсь. Мало ешь, гуляешь одна, пропускаешь процедуры.

Лиза пожала плечами.

– Это вам санитарка сказала?

В доносах она всегда подозревала санитарок.

– Нет. – Молохов усмехнулся, вытянул руки на столе. – Работа у меня такая – следить за здоровьем пациентов, даже если они сами лечиться не хотят. А с твоим одиночеством надо что-нибудь придумать. Меня это не меньше твоего здоровья беспокоит.

Лиза вздрогнула, испугавшись, что Молохов и правда может лишить ее самых приятных часов – часов одиночества.

– Вы же знаете, ничего мне не помогает, – сказала Лиза. – Было бы лучше, если бы меня просто оставили в покое.

Молохов покачал головой.

– Так не пойдет. Я же вижу, что у тебя душа не на месте.

– Душа? – удивилась Лиза.

– А что тебя так смутило? – Молохов криво улыбнулся. – Странно слышать такое от врача? Конечно, душа. Тебя что-то беспокоит, и это тревожит твои внутренние воды. А с этим так просто не разделаешься. Тебе нужно понять, что твоя обязанность здесь – лечиться, иначе у нас с тобой ничего не выйдет. Успешное лечение требует совместного труда врача и пациента. А если пациент сам лечиться не хочет, ни один препарат в полную силу не подействует, ни один врач не в силах будет помочь. Так что мы с тобой оба, так сказать, в одной лодке, боремся с твоей болезнью. И сейчас сдаваться ни в коем случае нельзя, нужно продолжать бороться. – Он помолчал. – Кстати, как там наши пилюли?

– Таблетки я пить перестала, – смущенно сказала Лиза, – от них только тяжесть в голове.

Она не решилась признаться Молохову, что давно уже не может уснуть без дозы транквилизатора или без бокала вина. Иногда она употребляла и то и другое. Это были не те лекарства, в которых нуждалось ее тело, но без них ей становилось тяжело и страшно.

– Понятно, – сухо сказал Молохов. – Ну и что мне с тобой делать?

Он встал из-за стола. Подошел к окну, посмотрел на потемневший двор, на тучу, поглотившую уже крест над деревенской церковью, и задернул шторы.

В кабинете сразу стало темно, вернее, неприятно тускло. Лиза поежилась: на секунду ей показалось, что шторы задернулись неспроста, что ее все-таки ждет наказание. Но Молохов все стоял у окна, постукивая костяшками пальцев по подоконнику. Тогда она успокоила себя мыслью, что Молохов в любом случае не сможет настаивать на возобновлении приема лекарств: в его распоряжении, да и, вероятно, во всей деревне все равно нет нужных ей препаратов, а те, что у нее остались, она сама привезла из Москвы.

– Не жалей себя, Лиза, никогда нельзя себя жалеть, – сказал Молохов после молчания. – Стоит только начать, один раз себе уступить, и счастье навсегда тебя покинет.

Лиза подумала: если бы он только мог знать, что она не имеет права даже помечтать о счастье… Она уже собиралась возразить, когда Молохов посмотрел на нее и улыбнулся, качнув головой, словно прочитал застывшую у нее на губах невысказанную мысль.

– Разве ты считаешь, что не заслуживаешь счастья? Конечно, тебе сейчас кажется, что это слишком сильное слово, ведь ты хоть и из другого поколения, но все-таки русский человек, и для тебя слово «счастье», конечно, звучит как нечто недостижимое, даже как нечто запретное, я прав? Тогда я тебе объясню. Под счастьем я подразумеваю общую значимость жизни; если точнее, значимость каждого прожитого дня. День, прожитый хотя бы без капли счастья, прожит напрасно. Значит, за счастье стоит бороться. Надеюсь, с этим ты спорить не станешь?

Лиза неуверенно кивнула. Она приняла за добрый знак, что разговор ушел как бы в другое русло и сказанное Молоховым лично ее не касалось. Она даже подняла на него глаза, предчувствуя, что упреков больше не будет.

– Счастье доступно каждому человеку, – продолжал Молохов, оставляя небольшую паузу после каждого слова, будто бы давая словам отзвучать; он уже отошел от окна и присел на край стола, – даже более того, счастье само стремится к человеку… – Молохов на мгновение задумался. – Счастье стремится к человеку, как река стремится впасть в море. Но все же оно требует постоянной борьбы, преодоления себя; в общем, быть счастливым человеком – значит ощущать себя человеком полноценным, уверенным в собственных силах, точно знающим свои координаты в мире. Понимаешь, к чему я веду? Я знаю, ты сейчас скажешь, что счастье не для тебя. Ты любишь гулять одна, размышлять…

Лиза поежилась и неожиданно для себя осмелилась его перебить:

– Счастье не для меня. Это верно. У меня такое чувство, что для меня оно недостижимо. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что мне нужно как-то выстрадать очередной день. Скажите, зачем вообще тогда жить?

Молохов вдруг замолчал – видимо, этот