Роковые письмена - Владимир Хлумов Страница 15

Помнится, тогда они с коллегами посмеялись, а вот теперь Воропаеву было не до смеха.

После того, как мать Андрея назвала сына Умкой, он сам себя почувствовал под системой Станиславского. События последних дней вдруг превратились в странную невозможную цепь невероятных совпадений, цепь, кованную не им, а кем-то всезнающим и всесильным.

Да взять хотя бы их встречу! Каким образом он в огромном миллионном городе, где большая часть людей никогда не встречаются друг с другом, нашел этого бедного студента? А уж все остальное, просто уму не постижимо. Да нет, не может быть, протестовало материалистическое образование Воропаева. Прав доктор, надо отдохнуть или хотя бы выспаться. Он полез за сигаретами и обнаружил пустую пачку.

Чертыхаясь, погнал машину к метро, в надежде на киоски.

В позднее время у станции метро Университет еще толкался народ.

Спешили по домам засидевшиеся на работе преподаватели, вечерние студенты брали пиво, и прячась от дождя под козырьком, о чем-то весело говорили, подъезжала на девятках с тонированными стеклами братва в лампасах, затоваривалась кристалловской водкой, шла обычная ночная московская жизнь, напоминавшая киплинговскую сказку о том, как разные звери приходили к водопою и не трогали друг дружку.

Воропаев не сразу обратил внимание на среднего роста гражданина, стоявшего перед ним. Лишь когда тот просунул в окошко десятку попросил баночку "Черного Медведя", Воропаев обомлел:

- Михаил Антонович?!

Гражданин сначала взял пиво, пересчитал сдачу, а уж потом повернулся:

- Вы обознались.

Слава Богу, это был не доктор. Воропаев извинился, купил пачку сигарет "Петр I" и, мотая головой, побрел к своим Жигулям.

Дома перед сном он выпил коньяку, но в ночной тишине шум стал еще отчетливее. Теперь он заметил в нем какие-то переливы, будто завывание ветра в печной трубе.

Он опять вспомнил про дачу, потом про очки, потом про Умку, потом про Петьку Щеглова и так все в полусне перемалывал до трех утра. Потом встал, тихо, чтобы не разбудить домочадцев, из ванной позвонил в первую градскую.

Доктор оказался на ночном дежурстве и посоветовал непременно тотчас померить давление.

- Сто десять на девяносто, - под свист выходящего из резиновой груши воздуха, говорил доктор. -Давление в норме, странно. Впрочем, чего там странно, ведь человек состоит из сосудов, как орган. Не орган, заметьте, а орган. Вот он и играет, а нам все кажется возраст, нервы, вон отец Серафим тоже жаловался, да я и сам иногда коньячком спасаюсь...

- А как вам, Михаил Антонович, система Станиславского? -зачем-то спросил Воропаев.

- В смысле? - удивился доктор.

- В смысле вхождения в роль, вы как больше любите когда актеры вживаются в роль, забывая свое Я, и как бы превращаются в своих героев, или когда они знают, что они актеры, а героев играют сплошным мастерством?

- Знаете, господин полковник, я с отцом Серафимом долгую беседу имел, и вам советую с ним поговорить.

- О чем же беседа была? - заинтересовался Воропаев.

- О жизни, он мне сказал, что и я болею.

- Чем?

- Прелестью, - ответил доктор и испытующе посмотрел на Воропаева, а потом добавил, - Прелестью невинного осуждения пороков общества.

- Как это?

- Вы, говорит, доктор, прельщаетесь любоваться пороками, оставляя себя в невинности. Мол, сам я пороков избегаю, но люблю наслаждаться в других. А вообще, господин полковник, не знаю отчего те шестеро погибли, но поп наш точно... - Доктор, повертел ладонью у лба.

- Зачем же Вы мне советуете к отцу обратиться?

- Так он тоже интересовался системой Станиславского.

Доктор подморгнул майору и полез куда-то в стеклянный шкаф типа аквариум. Позвенев там лекарственными склянками, он достал фляжку, небольшие стаканчики с делениями в миллилитрах и сказал:

- Попробуем, господин полковник, медицинского, а то сейчас и коньяк, и водку гонят черт знает из чего.

Воропаев было начал отказываться, мол, на работе и вообще за рулем, но доктор, пользуясь положением, настоял:

- В качестве шумоутоляющего, я вам потом бюллетень выпишу, если что.

Разлив точно по пять делений, доктор поднял мерный стаканчик:

- Ну, вздрогнем, полковник, - и сам себе удивился, - вот уж не думал, что буду с гэбэшником пить. Они чокнулись, выпили и прислушались к себе.

- Закусить нечем, - обоженным горлом прохрипел доктор.

- Разве ж лекарство закусывают? - укоризненно поправил Воропаев.

- И то верно. Но запивают, - и он плеснул из графина воды,

- А скажи, господин полковник, отчего ты до сих пор майор? - доктор простодушно уставился на Воропаева.

- Сам не знаю, Михаил Антонович, - тоже просто отвечал Воропаев, При советской власти все впросак попадал, звезды мимо падали, а сейчас так быстро живу, что и забываю, кто я, и что я.

- Видно ты плохо систему Станиславского изучал, а мастерства не хватает.

- Не хватает, - покорно подтвердил Воропаев, взглянув на фляжку.

- Ну, что, - сообразил доктор, - Еще по пять кубиков, для закрепления эффекта. Они выпили еще, и тут доктор выдал:

- Ты, Вениамин Семенович не обижайся на меня, я и сам человек пропащий, работу свою не люблю, и жизнь свою не люблю, ни детства, ни отрочества не приемлю, еще пяток годков покочевряжусь, и на пенсию, а для чего, спрашивается, вся эта попытка моя? Как будто меня специально произвели на свет исключительно для примера, знаешь как в пьесе выведут какого-нибудь неудачника, чтобы он в последнем акте застрелился. Ты вот - и то благороднее меня оказался. На оскорбления не отвечаешь, меня жалеешь, неужели ж со стороны видно, до чего я неудачник.

- Брось, Михаил Антонович, мужик ты хороший, и врач хороший, у меня даже шум в голове пропал.

- Правда?

- Правда.

- Врешь, - серьезно сказал доктор,

- Зачем мне врать? - сопротивлялся Воропаев.

- Врешь из жалости своей идиотской, она тебя и погубит. Впрочем, губить-то и нечего. Жизнь - это всего лишь короткая передышка перед смертью.

- Передышка говоришь, а вдруг и вправду передышка, что тогда делать будешь?

- Я и сам говорю, передышка, - обиделся доктор

- Это ты для красного словца говоришь, а сам не веришь, потому что знаешь, что ничего другого, кроме