Дэвид Митчелл - Литературный призрак Страница 17

Может, она здесь, рядом? Касается моей руки? Почему я всегда думаю, что она весь день сидит дома? Гораздо логичнее предположить, что она гуляет, бродит по окрестностям. Она же не любит одиночества.

Прекрати, Нил. Это твоя квартира, твой «домашний очаг». Ты возвращаешься туда, потому что тебе больше негде жить. Не тащи ее за собой на остров Гонконг. Может, она не может передвигаться по воде. Вот именно, китайцы придерживаются такого мнения. Они не умеют летать по воздуху — поэтому в святых местах видны следы. И передвигаться по воде тоже не могут. А вдруг могут?

Двадцать шагов до билетного контроля. Надеюсь, утренний кризис идет на убыль. Настоящий криминал надежно упрятан среди многочисленных файлов на моем жестком диске, и вероятность, что Аврил случайно наткнется на него, очень мала, а искать у нее времени нет. Да и мотивов тоже. К тому же она слишком тупа. По мере того как приходно-расходные операции по счету 1390931 становятся все запутаннее, мои меры предосторожности становятся все изощреннее, а вранье все менее правдоподобным, так что один прокол потянет за собой другой. Правда заключается в том, что подпевалы Денхольма Кавендиша не желают знать правды, которую может унюхать даже человек, чьи умственные способности подпорчены Итоном. Не волнуйся, Нил. Аврил просто распечатает свой бесценный файл, и все. Гилан заварит кофе, густой, как битум, — хоть трещины в асфальте заделывай. Я навешаю Тео на уши лапшу про чересчур рьяных аудиторов, и, как все начальники, он с важным видом задаст несколько примитивнейших вопросов. Затем Тео навешает службе аудита лапшу про капиталы, размещенные в японских банках, в двойных хедж-фондах. Они настучат Джиму Хершу. Тот навешает лапшу хозяину Ллуэллина — дескать, холдинговая компания «Кавендиш» невинна, как овечка, и грязные слухи, которые распространяются — будем откровенны, старина, этими китайцами, — лишены всяких оснований, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, под чью дудку сейчас пляшет Гонконгская народная полиция, не так ли, дружище? И скоро мы получим наши шестизначные премии, из которых пятизначная сумма уже потрачена, а оставшееся в течение ближайших восемнадцати месяцев материализуется в виде автомобилей, вещей, развлечений. Ты снова сделал это, Нил. Прошел по краю. Девять жизней? Скорее, на хер, девятьсот девяносто девять.

Все в порядке, Нил. Второй гудок. Остается 60 секунд.

Нил, почему же ты не садишься на паром?

Такое чувство, будто вот-вот стошнит, и начинаешь перебирать в уме — что съел.

Но я вообще ничего не ел.

В чем же дело? Может, она принуждает меня остаться? Удерживает за руку?

Нет. Она здесь ни при чем. Я прекрасно чувствую, когда она рядом. Сейчас ее здесь нет. К тому же она меня ни к чему не может принуждать. Решаю я. Я хозяин положения. Таковы правила игры.

И вообще, есть кое-что поважнее, чем она.

Вчера вечером мы с Аврил готовили отчет для господина Вае, магната-судовладельца. От чертова компьютера у меня болели глаза, живот сводило от голода — один сэндвич за весь день. Около полуночи у меня начала кружиться голова. Я вышел в кафе, что через дорогу от башни «Кавендиш», и заказал самые большие дерьмобургеры, какие они только делают, целых две штуки, и положил в кофе десять кусков сахара. Я смаковал каждый глоток, и моя кровь затрубила, как архангел Гавриил, когда сахар проник в нее. Что-то сверхъестественное.

Я смотрел, как за стеклом по ночной улице движется поток машин, людей, чужих историй. Кругом, куда ни кинь взгляд, зажигались и гасли неоновые буквы. Играла музыка, старый хит Лайонела Ричи про слепую девочку [33]. Очень жалостливый. Когда-то я расстался с невинностью под аккомпанемент этой песни, задыхаясь под грудой курток, на вечеринке у приятеля в Телфорде. Не понимаю, какого черта я делал в Телфорде. Не понимаю, какого черта вообще делают в Телфорде.

Тут вошел этот парнишка со своей девушкой. Он заказал гамбургер и колу, она — ванильный коктейль. Он взял поднос, поискал свободный столик — их не было — и встретился взглядом со мной. Он подошел и на плохом английском спросил, нельзя ли подсесть ко мне. Он не был китайцем. Китаёзы скорее умрут, чем сядут за один столик с нашим братом. Или плюхнутся, не спросив разрешения, словно ты пустое место. Одно из двух. Я кивнул, стряхнув пепел с сигареты. Он очень вежливо поблагодарил меня по-английски. «Супасибо барисоё», — сказал он.

Девушка точно была китаянкой, готов поклясться, но разговаривали они по-японски. У парня был футляр с саксофоном и маленький рюкзак, на котором еще болталась бирка авиакомпании. Они, похоже, едва-едва школу закончили. Ему не помешало бы как следует выспаться. Они не обнимались и не лизались, как принято у китайской молодежи в наши дни. Просто держали друг друга за руку через столик. Я, конечно, не понимал, о чем они говорят, но, по-моему, они строили планы на будущее. У них был такой счастливый вид. И воздух между ними так раскалился, что я подумал — они еще не спали друг с другом. Не было этой ленцы, выражения самоуверенной собственности, которое появляется после первых нескольких раз.

Если бы в этот момент из заляпанной бутылки с кетчупом вылез Мефистофель и сказал: «Нил, если я превращу тебя в этого парнишку, согласишься отдать душу дьяволу на веки веков?» — я бы ответил, не задумываясь: «Забирай, на хер, скорее». Японский он там парнишка или нет.

Я посмотрел на свой «ролекс»: четверть первого ночи. Что за жизнь.

Я ошибся насчет неба. Оно не белесое, нет. Если присмотреться — скорее цвета слоновой кости. А над вершинами гор, жемчужными от солнца, видно сияние.

И море не пустое. Там, вдали возвышаются острова. На горизонте, справа.

Как четыре росчерка кисти на новом свитке, который висит в комнате госпожи Фэн, четырьмя этажами выше нас.

Так-так. Нил, позволь напомнить тебе кое-что. На твоей кредитной карте значится сумма, которой позавидовал бы сам Билл Гейтс. Твой развод будет стоить тебе почти всех денег, которые ты считаешь своими. Юристы, замазанные в таких делишках, как ты, никогда не опаздывают на встречи с господином Вае. Тайваньские магнаты-судовладельцы завтракают с политиками столь влиятельными, что по мановению их руки небоскребы могут тронуться с места.

Десять секунд до третьего гудка! Размышляй над своими жизненными проблемами во время обеденного перерыва — ха, когда это у меня в последний раз был обеденный перерыв, — не важно, когда угодно, но только не сейчас. А сейчас немедленно, сию секунду, прыгай на этот чертов паром. Больше повторять не буду.

От магазина галопом бежит человек. Энди Как-его-там. Помню его в лицо с тех времен, когда посещал поло-клуб на острове Лантау. На этом чертовом острове не найдешь ни одного чертова пони. Галстук от Ральфа Лорена развевается на ветру, как змея, шнурки на ботинках развязались. Да, Энди Как-тебя-там, ты должен сейчас в оба смотреть под ноги — того и гляди свалишься и лоб разобьешь, а Джилл слетит с горки [34].

— Задержите паром! Погодите!

Ба! Прямо Лоуренс Оливье [35], а не Энди Как-его-там.

Неужели вот так и она смотрит на меня? Равнодушно, с примесью насмешки?

Китаец-дежурный возле турникета — наверное, сводный кузен брата-близнеца водителя автобуса — нажимает на кнопку и запирает турникет. Энди Как-его-там завершает свой полет, хватается за преграду и, с трудом удержавшись, чтобы не завыть, как обезумевший арестант за решеткой, умоляет:

— Пожалуйста!

Китаец-дежурный едва заметно кивает на табло «Паром отбывает».

— Пожалуйста, пропустите меня!

Дежурный качает головой и уходит в свою будку пить кофе.

Энди Как-его-там тихо мычит, нашаривает в кармане мобильный телефон, роняет его. Поднимает и, удаляясь прочь, разговаривает с неким Ларри, что-то сочиняет на ходу, притворно смеется.

Паром отчаливает от пристани, расстояние от берега до него быстро увеличивается.

Иногда я перестаю тебя понимать, Нил.

Кати настояла на том, чтобы я не провожал ее в аэропорт. Ее самолет улетал днем в одну из самых сумасшедших пятниц. От моего рабочего стола осталось узкое ущелье между двумя готовыми вот-вот рухнуть горами срочных контрактов. Поэтому в тот день мы пораньше выехали из дома и позавтракали в кафе на пристани у парома. Да, в том самом кафе, вон там. Где сейчас у окна сидит Энди Как-его-там — он поставил на столик ноутбук и стучит по клавишам с таким остервенением, будто пытается успеть предотвратить ядерную войну. Надо же, он и не подозревает, что сидит за тем самым столиком, за которым мы с Кати прощались навсегда.

Прощались навсегда — как звучит. На самом-то деле прощание Нила Броуза и Кати Форбс мало походило на высокую драму. Нам нечего было сказать, а может, слишком много нужно было сказать друг другу, но после стольких ночей молчанки вдруг оказалось, что наше время истекло. Я плохо помню, о чем мы говорили. Кажется, о планировке аэропортов, о том, чтобы не забывал поливать растения, о том, что Кати скоро снова увидит Лондон. Было такое ощущение, словно мы познакомились накануне вечером, провели ночь в отеле и впервые проснулись рядом друг с другом. На самом деле мы не занимались сексом уже пять месяцев, а не с тех пор, как все стало ясным.