Влада Воронова - Пути Предназначения Страница 17

Взгляд предвозвестника стал скептичным.

— Это больше похоже на изречение средневекового восточного философа с Земли Изначальной, чем на слова мятежников.

Патронатор опять пожал плечами.

— Среди партийцев много знатоков ойкуменской литературы. Особенно почему-то любят Хайяма и Конфуция.

— Странное сочетание, — отметил Клемент. Немного помолчал и уточнил: — Так мятежники действительно такие примерные семьянины или это всего лишь звонкие слова?

— К несчастью для империи, предвозвестник, их слова крайне редко расходятся с делом. Взять того же Михаила Северцева. Верный муж и заботливый отец, с женой и детьми всегда приветлив и ласков, причём искренне, без малейшего наигрыша или принуждения. И супруга ему подстать. А сыночка вы сами видели.

Клементу грудь словно в холодных стальных тисках сдавило. «Что бы сказал Михаил Северцев Латеру, захоти тот купить Авдея?» Перед мысленным взором стоял оскаленный в свирепой ярости белый полярный волк, готовый разорвать в клочья любого, кто покусится на его потомство. И тот же волк, но теперь он вылизывает крохотного слепого волчонка, греет его своим телом.

Клемент закрыл глаза, отвернулся, до крови прикусил губу, чтобы удержать крик. И даже не крик, а вой одинокого пса-подранка.

Теньм изо всех сил боролся с этим наваждением, выталкивал из себя с каждым выдохом, и спустя мучительно долгую, длинной почти в целую жизнь минуту дурман удалось развеять.

— Лётмарш давайте, — приказал теньм патронатору. — Немедля.

— Да, мой господин, — переломился в поклоне генерал. Патронатора трясло от ужаса: причин столь внезапного и дочерна лютого гнева предвозвестника он не понимал, и от этого было ещё страшнее.

— Поторопитесь, — буркнул теньм, и патронатор шмыгнул из кабинета.

Порученца императора патронатор лично провожал к машине, обмирая от страха и угодливости, но Клемент не замечал ничего. Встреча с гирреанцами разбередила так и не зажившие раны.

«А я ведь был уверен, — подумал Клемент, — что мне давно уже всё равно».

Лётмарш взмыл в воздух. Клемент поднял непрозрачную перегородку между пассажирским и водительским креслами, закрыл глаза.

Смазливый наглец Северцев учителя любит не меньше, чем Клемент в своё время любил Латера.

Но только Джолли Северцева никогда не предаст.

То, что Учитель Латер ежегодно продавал трёх домашних учеников в спецклассы Сумеречного лицея, где готовили теньмов наивысшего уровня, Клемента не удивило и не обидело. Ведь в тот день, когда Латер покупал их для школы в приютах и нищих семьях, они стали из нормальных детей товаром, так почему бы Учителю не перепродать когда-то купленное? Предательством Клемент счёл другое — то, что Латер заставлял учеников поверить в свою любовь к ним, а на самом деле не любил никого и никогда. Такая ложь была непростительна в своей бессмыслице: ведь ученики повиновались бы Латеру и без веры в его любовь — в обмен на еду и ночлег, добыть которые самостоятельно не могли.

Другие выпускники Латера почти все семь лет лицейского обучения надеялись, вопреки всякой очевидности, что однажды Латер всё же позволит вернуться в школу. Простит непонятную им самим вину и заберёт домой. У Клемента таких иллюзий не было никогда. И об отсутствии какой бы то ни было вины он тоже знал прекрасно. А потому не старался во время редких визитов Латера в лицей непременно попасться ему на глаза, рассказать об успехах, не сводя с бывшего наставника ждущих и умоляющих глаз. Симпатии лицейских учителей Клемент тоже никогда не добивался, не норовил, как другие, урвать хотя бы крупицу случайной ласки. Наоборот, держался с неизменным отстранённым равнодушием, не приближаясь ни к кому — ни соученикам, ни учителям. Клемент перестал нуждаться в чужой любви, потому что понял: она предназначена лишь для того, чтобы приучить к ней душу, как тело приучают к наркотику. Ведь так намного легче добиться повиновения — наркозависимый согласится ради дозы сделать всё, что угодно, нисколько не задумываясь о цене своего коротенького лживого блаженства. Когда вера в любовь Латера исчезла, «ломка» у Клемента была короткой и жёсткой и навсегда излечила от потребности быть любимым.

Но люди — странные твари, и желание брать любовь оказалась несравненно слабее стремления любить самому.

В первый год после выпуска лицей своих питомцев на продажу не выставлял: сначала юные теньмы должны были пройти дипломную практику, подтвердить профпригодность. Как правило, практиковались теньмы, входя в свиту губернатора одного из округов близ столицы. Назывался такой временный Светоч «Исянь-Ши». Купить собственного теньма было для губернаторов слишком дорого, а в стране, где антиправительственных партий больше, чем членов правительства, ни один власть предержащий без личных телохранителей дольше недели не проживёт. Особенно если не стремится достичь компромисса между волей императора и требованиями жителей округа. Вот и брали себе тень временную, выплачивая лицею арендную плату.

Губернатор, которому достался Клемент, импозантный пятидесятитрёхлетний беркан, был чем-то похож на отца — такой же вечно хмурый и всем недовольный. Но, в отличие от господина Алондро, новый хозяин всегда замечал любую оказанную ему услугу и неизменно благодарил кивком, а то и буркал «спасибо» или «молодец». Клементу этого хватало с лихвой — излишней приветливости он боялся как вернейшего признака грядущей боли. Здесь, подле губернатора, он неожиданно почувствовал себя нужным, а значит — по-настоящему живым. Губернатору Клемент служил истово и верно, полностью растворялся в этом новом и неожиданно приятном чувстве — быть кому-то не просто нужным, но и полезным. Вскоре губернатор стал выделять Клемента среди других теньмов, чаще давать поручения, а значит и благодарить. За ошибки не ругал, наоборот, подсказывал, что и как нужно делать, — тем более, что учился Клемент охотно и добросовестно. Заметив такое усердие, губернатор стал заниматься с ним премудростями, для теньма не предназначенными — учил разбираться в литературе Ойкумены и козоводстве, своих излюбленнейших хобби, которым времени уделял несравненно больше, чем делам управительским. Исянь-Ши своего теньма, пусть и временного, школил всерьёз, ему нравилось, что появился толковый и надёжный помощник. Слуги в резиденции начали шептаться, что Клемента губернатор оставит при себе насовсем. Такое время от времени случалось — Исянь-Ши давал теньму скверную характеристику, а когда практиканта изгоняли из лицея, нанимал к себе, заключая стандартный контракт, как и с любой обслугой. Директор лицея таким фортелям арендаторов не радовался, но и не запрещал — теньм, всецело предавшийся одному Светочу, для другого уже бесполезен, и потому на продажу не годится.

Но губернатор не стал претендовать на лучшего дипломника за последние пять выпусков. Мольбы Клемента не помогли — директор оставил всё на усмотрение губернатора, а тот побоялся сказать о Клементе «Моё!». Чего испугался губернатор, во имя какого страха стал предателем, Клемент не знал до сих пор, да и не хотел знать. Это уже не имело ровным счётом никакого значения. Ценой новой «ломки», не менее жёсткой и быстрой, Клемент постиг вторую истину: любовь отдаваемая — такой же наркотик, тот же сладчайший и зловреднейший из ядов, как и любовь принимаемая. Позволяя себя любить, люди тоже стремятся лишь использовать любящих с наименьшей затратой собственных сил и не более того.

После практики Клемента продали в Алмазный Город и вскоре ввели в свиту императора. Государь принимал служение теньмов с полнейшим безразличием, не замечая ни облика, ни имён, ни сложности свершённого. Ему было всё равно, что сделает слуга — подаст чай, застегнёт пуговицы рубашки или принесёт голову очередного Погибельника. Кто именно из слуг подаёт чай, кто помогает в церемонии одевания, а кто приносит головы врагов тоже никогда не интересовало. Главное, чтобы всё было аккуратно, с изысканным изяществом и своевременно — ни секундой раньше или позже.

Клемент был благодарен своему Светочу за равнодушие — оно надёжно защищало от душевных ран: ведь если нет надежды, нет и разочарования. Клемент стал настоящей тенью, всегда молчаливой и безразличной всему на свете, кроме повелений императора, — пока нет собственных мыслей, чувств и стремлений, не будет и боли: она предназначена только для живых. Не зря же во все времена и у всех народов тенью называли ещё и умерших.

Но сейчас Клемент понял, что по-настоящему так и не умер, что до сих пор жив — ведь ему было больно. Так и не выплаканные в свою пору слёзы обжигали глаза, горели не залеченные вовремя, а потому ставшие язвами раны.

Вчера Клемент узнал, что любящие родители бывают не только в детских сказках, а сегодня понял, какими должны быть истинные учителя.