Федор Метлицкий - Остров гуннов Страница 17

Разговаривали в кафе с опрятными смуглыми посетителями, бритыми (здесь за бороду брали пошлину) и в париках.

Посещали музеи с артефактами древних племен, где видели мумии забальзамированных вождей гиксосов. На выставке современного искусства вглядывались в гармонические черные брызги на вечном белом фоне – полотно местного художника-авангардиста, пытающегося избавиться от натуралистических картинок-образов, чтобы выразить суть своего мироощущения. Я стал понимать картины Ильдики: она шла к себе. И я хотел всю жизнь избавиться от бездумно засасывающей картинки внешнего мира, пробиваясь в немыслимую мечту о себе. Как трудно отвязаться от внешнего, убрать это препятствие натуральности, стать свободным! Авангардизм времени – это попытка увидеть его суть, не заслоняемую образами-картинками. Гунны преследуют авангард потому, что не желают вырваться из привычных представлений.

Чего мы хотели, одинокие в этих чужих мирах? Чтобы нас не разлучали и не мешали любить.

Как рассказали нам колонисты-диссиденты, суть системы этой страны – крайняя степень полной свободы. Главное – индивидуальное творчество (делай что хочешь!), которое путем сближения и отталкивания само отрегулирует отношения в обществе, а в какие новые формы гармонизации и нового гуманизма они превратятся, покажет будущее.

Когда-то у них было божество – Сетх, изображаемый человеком с головой осла, олицетворявший стихийные силы природы, бог грозы, воитель с огненным копьем. С тех пор природное естество свободы стало нутром этого народа.

Это был мир холодной открытости отношений, с нередкой стрельбой увесистых пистолей-«пушек» конкурентов, и оттаскиванием убитых («извините, ничего личного»). Ибо свобода тесно повязана взаимодействием «своего» и «чужого». Одна национальная идея: разбогатеть. Пусть неудачник плачет! Они приветствовали друг друга словами: «Привет, как преуспел?»

Защищенность гуннов ореолом показной нравственности и веры здесь не работала. У гиксосов вообще не было понятия истины, нравственных ценностей. Они тут были не нужны. Нет культа чего-то высшего, оценочные стандарты высокого и низкого уравниваются в правах. Высшее – это лишь достижение передовых технологий, позволяющее насладиться новинками, богатым в первую очередь.

Предельно правдивое дно откровенности и абсолютной естественности, лишенной провинциального стыда гуннов, под его покровом вершащих постыдное. Только правда рациональности. Полная свобода от любви – голый секс. Что-то уже не человеческое, безжалостное и роковое, как – вспомнил! – в Освенциме. Изнанка жизни.

Но было в гиксосах своеобразное обаяние: совсем не было лицемерия и лжи, при таком образе жизни им неоткуда было появиться. И совсем не употребляли мата, его заменяла опасная интеллигентность речи. Постоянное присутствие голой правды обходилось без него.

У гиксосов гуманные законы, вернее, их совсем не было, как не было и суда. Они бы мешали свободе. Главным был деловой контракт, он обозначал все. Неудачник сам вершил суд – кончал с собой.

Здесь жили гораздо богаче. Успех стал признаком достоинства и добродетели. Утвердившаяся дарвиновская теория естественного отбора – элиминации особей, отклоняющихся от средней нормы, давала успешным право быть честными.

Здесь тоже считали, с большей правотой, что гунны нарушают права человека, и обвиняли их в коррупции. Ее тут не могло быть. Коррупцией считалось, если Сар не делится со своей элитой.

Гиксосы гордились своей свободной страной, и считали, что так должно быть во всем мире. Противостояние с соседями перешло в этические и психологические формы, хотя никто не знал, зачем оно. Просто пушки были наведены друг на друга. Видимо, это было выражением животной жажды захватить новые пространства, полные сокровищ.

Мы уже не бежали панически от такой обнаженности. В ней была некая честность, лишенная лицемерия. Не здесь ли истина, в этом оскале бездны?

У гиксосов я был известен как пришелец из неведомой земли. Был интересен, и местная элита разбирала меня нарасхват. Меня приглашали на встречи местные интеллектуалы. Они мало отличались от элиты гуннов, но в них было нечто благотворное – широта и разнообразие стоически и безнадежно сражающихся со временем. Их девизом было древнейшее гиксосовское учение «Ничего не дорого, кроме сладостной жизни» и «Все бренно, живи и радуйся, пока не умер».

В их культуру входили легенды и ритмизованные стихи-предания:

«Никто еще не приходил оттуда,

чтобы рассказать, что там.

А потому утешь свое сердце,

следуй его желаньям.

Свершай свои дела на земле – себе на благо.

И не изнуряй себя трудом»

Но до сих пор сохранился древний обычай бальзамировать умерших – след древней веры в загробную жизнь.

И здесь я рассказывал им о нашей чудесной науке, хотя все больше сомневался в информационно-визуальных технологиях. Не происходит ли исчезновение человека в мире, как и здесь на Острове? Высохнет ли наша живая душа или, наоборот, безгранично обогатится, ибо все будет делать за нас сверхспособная техника, и мы станем жирными, как коты, и духовное нам добавит все та же техника. А где же буду я, моя уникальность? И могут ли технологии сделать более прекрасной мою Ильдику?

В отличие от гуннов они отнеслись к моим рассказам серьезно. Подсуетились бизнесмены, смекнув, что из меня можно извлечь выгоду.

Они предлагали мне остаться, но я уже принял в свое сострадательное сердце культуру гуннов, и не мог остаться с гиксосами.

«Неоградные» жили только одним – скорым возвращением. Власти гиксосов не мешали нам – им было все равно, они готовили корабли к отплытию. Да и были не против заслать к гуннам их врагов.

Ильдика тоже капризничала. Мы ссорились.

– Я знаю твою ахиллесову пяту, – зло бросала она. – Ты всегда будешь одиноким – слишком погружен в себя.

Я понял, что она беременна.

13

Этот день пришел, когда Колоссео вновь изрыгнул пламя, и затряслась земля.

Мы были возбуждены. «Неоградные» кричали:

– На родину! Теперь все изменится!

Назад мы шли тем же путем, по тоннелю. Тео зарисовал карту, и мы петляли в темноте, светя фонариками. И снова эта глубокая тьма стала нашим существованием.

Наконец, дошли до грота, куда привел меня с Ильдикой старец Прокл. Мы ничего не знали о нем, и что там творится. Прежде, чем выйти, послали разведчиков.

Снаружи послышались выстрелы, и сдавленный крик нашего дежурного. На входе в пещеру появились одетые в черное.

– Руки!

Тео крикнул:

– Запасной выход!

Все ринулись в секретный тоннель. Раздались выстрелы.

Я увидел, как Ильдика удивленно оглянулась на стрелявших, и кинулся к ней. Она не спешила, шла с достоинством, я тянул ее, увлекая к толпе.

И вдруг она стала валиться на меня. Я в ужасе ощутил на руках кровь. Этого не может быть. Я не могу остаться один!

Я держал ее теплое тело, с простреленным ребенком, которого успел полюбить, и качал на руках, словно умер, и словно нетронут, и твое бессмертье во мне. Что мне теперь? Стало все равно, возьмут или не возьмут.

По всему острову подземные толчки вызвали разрушения. Белые здания-дворцы власти незыблемо стояли, как будто все было заранее предусмотрено, но за городом много нелепых коттеджей с толстыми кирпичными заборами рухнули, и толпящимся около жильцам это казалось немыслимым.

Впервые жители с тревожным любопытством смотрели на пробудившийся дымящий вулкан, ожидая новых толчков. Но паники не было.

Власть боролась с надвигающейся гибелью от геологической катастрофы иным путем. Из радио и экранов доносились призывы вспомнить предков и сплотиться для устранения разрушений. Пришла пора мобилизации! Хватит расшатывать волю общества. Смысл нашего существования – встряхнуться для новых свершений.

Гремели боевые марши. Озвучивалась программа властей по мобилизации и модернизации строительства нового Ноева ковчега. Правда, умалчивалось, смогут ли поместиться туда все, кто не входит в «золотую тысячу»

Меня вместе с несколькими пойманными повстанцами доставили во дворец.

Шаньюй сидел за обычным столом в своем рабочем кабинете, его круглое лицо было усталым от бессонной ночи. Узкие настороженные глаза уставились на меня, показалось, с сожалением.

– Зачем? – спросил он в недоумении. – Зачем вы прете на рожон? Ведь это глупо идти против самой природы истории. Или у вас, как представителя иной цивилизации, есть ответ, куда нам идти?

Мне было уже все равно, что со мной сделают. Что теперь до мести этой метафизической силе, когда погас свет?

– Во всем виноваты гнилые корни, породившие вашу систему.

– Согласен, – сказал шаньюй. – Начало было не очень моральным. Но что теперь делать? Мы не знали другого пути, кроме того, что получили от предков. Создана устойчивая система, не дающая государству рухнуть в хаос. И теперь нет иного пути, как отвести от бездны.