Андрей Кокоулин - Герои из-под пера Страница 17

Губы у нее задрожали.

— Хорошо, — серьезно сказал Виктор. — Вы поправитесь, и мы все решим без посторонних. Согласны?

— Да! Да, — кивнула Светлана. — Меня Дима напугал, что вы злитесь. Вы не злитесь. Я вот, видите… А без посторонних да, лучше.

Ее лицо разгладилось. Катя, сидящая на стульчике в изголовье, снова смочила марлю.

— Катя, ты б сходила к тете Поле на всякий случай, — сказал Виктор. — Все ж таки пусть на пенсии, а фельдшер.

— Она вечером придет, — ответила Катя.

Он коснулся ладонью ее коротких волос.

— Ладно, ты не грусти. Сами-то ели хоть?

— Вы не думайте, — сказала девочка строго, убирая со лба матери непослушные светлые завитки, — нас соседи подкармливают, не оставляют, знают, что папа…

Она засопела, не желая, видимо, говорить плохое об отце.

— Тогда мы пойдем? — улыбнулся Виктор. — Петька, ты готов?

— Да, дядя Виктор Павлович!

— Ну, вперед!

Виктор пропустил мальчика перед собой.

Они вышли. Погода переменилась, с неба, успевшего затянуться грязно-серыми облаками, покрапывало. Виктор не знал, куда убрать руки — они уже привыкли к папке. Зря, наверное, отдал, зря. Ну, если Елоха не прочтет, значит, так тому и быть. Глупая была надежда.

— А вы папин друг? — спросил Петя.

— Знакомый, — сказал Виктор.

Около магазина стоял фургон. Водитель подавал изнутри ящики с портвейном, Татьяна заносила их в подсобку. Рядом, под шиферным козырьком, на лавочке из чурбаков и доски сидели, ожидая окончания разгрузки, Васька Курюмов и Федор, фамилии которого Виктор не помнил, дымили папиросами, светили пропитыми рожами в мир.

— Палыч! — оба подняли в приветствии руки.

— Привет! — хмуро ответил Виктор.

— Палыч, тысчонки не займешь?

— Нету!

— Жаба душит?

Виктор проигнорировал вопрос.

— А дядя Вася, когда напился, спал у нас с открытыми глазами, — шепнул Петька.

В доме Виктор сразу полез по ящикам буфета и комода, собирая упаковки таблеток и сортируя их на ходу. Нашлись аспирин и парацетомол, фуросемид и коринфар от давления, что-то желудочное, таблетки от кашля. Он все сложил в пакет — Полина Алексеевна разберется.

— Держи хлеб.

Виктор извлек из хлебницы целую буханку.

— Ух ты!

Петя сразу вгрызся в горбушку.

Виктор сползал в кессон, достал обе банки минтая и пакет риса, правда, с морской капустой решил не позориться. Порывшись в кухонных шкафчиках, прибавил к собранному упаковку галет и картонную коробку соленой соломки. Расстался и с килограммом рожков. Последним выковырял из морозильной камеры кусок завернутого в тряпицу сала грамм на триста и урезал свою долю на две трети.

— Вот.

Петя, подсев, завел плечо под длинные ручки и как штангист взял вес.

— Донесешь?

Мальчик скособочился и кивнул.

— Не урони.

— Что я, совсем?

— Ладно, беги.

Поддерживая сумку, Виктор проводил Петю до калитки. Светлая макушка мелькнула над соседским штакетником.

Весь остаток дня он провел в странном, оцепенелом ожидании. Хотя спроси его, чего он ждет, Виктор не признался бы. Ему виделся Елоха, переменившийся, трезвый, торжественно и прямо заступающий на веранду и в дом. Папка под мышкой. Глаза — светлые. Виктор Павлович, ваша повесть перевернула мне душу…

Да, да! Ему, как творцу, как адепту Слова, хотелось бы, чтобы его слово было сродни божественному. Чтобы несло свет очищения. Чтобы делало из людей более людей. Как ни глупо это звучит. Чтобы меняло их.

Он заснул и проснулся.

Мир не перевернулся. Елоха не пришел. Ожидание налилось угрюмой тяжестью, залегло складкой над переносицей. Собственно, чего было ожидать?

Виктор, как и думал, начал писать рассказ о Лидии, подправляя ее жизнь. Она много рассказывала, он помнил. Брянский камвольный, общежитие, брюки-клеш, парень-погодок, волосатый любитель игры на гитаре…

Шло вяло.

Он подогрел чайник на плитке, побродил снаружи между грядок, нет-нет и высматривая, не идет ли кто к нему, прямой и трезвый, ощерился на собственные мысли, принес воды, замочил грязные простыни в тазу в бане. Снова сел за "Юнис".

Жизнь Лидии, тяжелая, не простая, выходила совсем беспросветной. В словах не было искры, все они вели в промозглую, глухую тьму.

Виктор посидел, затем решительно выдрал лист из пасти пишущей машинки, присовокупил к нему уже написанные, смял в ком и сжег в печи.

Заболели колени.

За окном прошли на выпас тощие грязные коровы, пастуха он не приметил. Может, это самонаводящиеся, наученные коровы?

Ничего не хотелось. На душе делалось все тоскливей. Хоть ложись и помирай.

Что ты думал? — шептал голос у Виктора в голове. Что ты напишешь, Димка прочтет, и все изменится? Как ты еще жив в наивности своей? С кем ты тут равняешься, с Богом? Ну не идиот ли ты первостатейный?

Идиот, соглашался Виктор.

Твое будущее — стучать по клавишам, извивался голос. Ну и стучи. Сей что хочешь, хоть вечное, хоть светлое, хоть золотое. Только не лезь своей мало что соображающей тыковкой в вопросы распределения.

Я знаю…

Виктор накрывал лицо ладонями. Борода покалывала кожу. Сквозь пальцы виделось мало что, но оно и ладно. К лучшему.

Где-то в пристройке заманчиво покачивалась веревка.

Ни на второй, ни на третий день Елохи не было. Виктор плохо протопил печь и мерз, заходясь в мстительном ознобе. Почти не ел — пища не лезла в горло, зато отпивался чаем, мрачно путешествуя взглядом по узорам скатерти.

В полдень Пахомовский трактор протащил прицеп с сидящими у бортов мужиками — то ли в район на заработки, то ли на пилораму. Ближе к вечеру обочиной, хохоча, прошли к магазину Танька и две ее подружки.

Пустота в душе засасывала мысли.

Все так, думал Виктор. Надежда и разочарование. Стандартный сюжетный поворот, используемый всеми кому не лень. Впереди — финал?

Лежа вечером в кровати, он слушал, как дом издает звуки, кряхтит и поскрипывает, как вздыхает буфет, как измученно потрескивает дерево полов, и представлял себе медленный процесс гибели какого-то гигантского животного. Монстр еще имеет вполне пристойный внешний вид, но внутри уже вовсю гниют кости и лопаются органы. А полное разложение занимает годы, если не столетия.

Слух все пытался уловить в обыденных ночных звуках осторожный шепот шагов, но убитый на последних страницах Фрол, видимо, был повержен окончательно. Не явился. Хотя сейчас Виктор бы, наверное, безропотно и даже с благодарностью принял пулю из его нагана. Пал в бою с шизофренией.

На следующий день его ждал еще один удар.

Чувствуя себя выпотрошенной рыбиной, Виктор проснулся около одиннадцати. Было пасмурно. Тянуло плечо и пальцы. Тяжело пробулькивал живот. Тело, пережившее эмоциональный подъем, мобилизовавшееся при написании повести, похоже, сдалось и объявило забастовку. С полчаса он кряхтел в туалете, взгромоздившись над "очком" и напрягаясь до истошной, мутящей слабости. Зараза, думал, ведь и не ел ничего! А затем еще какое-то время стоял, не в силах двинуться, у туалетной двери. Перед глазами плыло. Пальцы покусывало, будто после долгого сжимания в кулак. Симптом, хотите — не хотите. Неспроста. Какая ирония — сдохнуть, отдриставшись! Виктор Павлович, вы оригинальны, не можете без коленца.

Или это обещанный Фролом инсульт?

Нет, ладно бы, молоко и огурцы… Но вот чтобы натощак?

Кое-как доковыляв до веранды, Виктор присел на лавку. Подобрал с земли пустую сигаретную пачку, смял, пачкая ладонь. Пальцы сделались влажными. Подумал, что краска на вагонке снизу уже облупилась, и надо вновь красить. Да и железо на крыше хорошо обновить, порыжело все, дожди, похоже, кислотные.

Живот отпускало.

Виктор встал, добрался до не закрытой калитки, щелкнул шпингалетом, цепляя его за трубу забора, сдвинул ветку рябины.

— Виктор Палыч, здравствуй!

Лидия, в синем ватнике на халат, в зеленых резиновых сапогах, тянула по просохшему коляску с молчаливым, укутанным в плед Егором.

— Куда это вы? — спросил Виктор.

— Так по гостям, — Лидия остановила коляску. — К Торгаевым зайду, затем к Сытниковым. Может, и до Нинки Северовой прокатимся.

Егор не пошевелился.

— А что Егор? Спит?

Лидия усмехнулась, заправила под платок выбившуюся рыжую прядь.

— Куда там! После разговора с тобой два дня всего и продержался. Как Гудермес этот по телевизору увидел, так и забыл про новую жизнь.

Виктор почувствовал, что пальцы схватились за прутья калитки — не разжать. Пропал камешек, канул без волн.

Эх, Егорка, Егорка!

— Запил?

— Так Васька с Федькой браги наварили, как же не поделиться с инвалидом! Последние три дня чуть не вусмерть опоили. Вчера уж оглоблей отоварила и того, и другого.

— А я думал…

— Да и не бери в голову, Виктор Павлович! Подошью я его, балбеса, в следующем месяце. Договорилась уже, свезут в Ногинск.