Евгений Кривенко - В землях Заката Страница 17

Наконец служба закончилась, и они вышли из церкви.

— Тебе понравилось? — спросила Джанет, когда попрощалась с многочисленными знакомыми. — Я как-то не подумала, что ты христианин. Только потом вспомнила про твою мать.

— Гм, — сказал Варламов. Мать часто читала ему английскую Библию, рассказывала о Христе, и Варламов привык уважать её взгляды, но, выйдя за порог дома, погружался в обычную мальчишескую жизнь — игры, драки, вылазки в лес, — и о христианстве не вспоминал. Однако разуверять Джанет не хотелось.

— Я верю во Христа, — дипломатично сказал он. — В Кандале тоже ходил в церковь, только православную… — Он вспомнил об удобных стульях и искренне добавил: — Но у вас мне понравилось больше.

Джанет довольно улыбнулась, а потом поглядела на пустую стоянку и вздохнула:

— Теперь до вечера город словно вымрет. Все уткнутся в свои телевизоры. У вас тоже так?

Варламов покачал головой:

— Женщины пойдут заниматься хозяйством, а мужчины будут складываться на троих и пить водку по лавочкам. Зимой сидеть в пивных… А это что?

Он показал на здание в стороне. Оно имело странный цвет — тёмно-глянцевый, словно ствол ружья, да и видом напоминало три составленных вместе ружейных ствола. Здание увенчивали три острия, центральное выше других — эти шпили напомнили Варламов антенны на самом высоком здании мёртвого Чикаго.

Не ответив, Джанет села за руль, а вместо племянницы заговорил Грегори:

— Церковь Трехликого. Есть такая новая секта….

Джанет фыркнула:

— Дядя, это просто сатанинская церковь! — И тронула машину.

— Не знаю, Джан. — Грегори покачал головой. — Это верно, там поклоняются некоему воплощение Люцифера, но кроме него Лилит и Тёмной Воинственности… Лилит — это что-то из иудейской мифологии, а культ Тёмной Воинственности заимствован у китайцев. Эти божества будто бы являются поклонникам через Интернет и цифровое телевидение…

Грегори помолчал, а потом продолжил:

— В Америке давно стали отходить от христианства, а после войны тем более. Большинство верило, что Бог любит Америку и с ней ничего не случится. А когда произошло несчастье, то обвинили Его в предательстве и стали искать других богов. Ведь люди нуждаются в вере. Кто-то верит в Бога, кто-то в деньги, ну а кто-то предпочёл дьявола…

— И много верующих в этого… Трехликого? — поинтересовался Варламов.

Грегори пожал плечами:

— В основном поклоняются дома — перед телевизорами и дисплеями, а церковь посещают по ночам. Но многие носят значки с изображениями Трёх ликов и клянутся их именами. Да и церковь поставили открыто, чуть не рядом с христианской. А у вас есть поклонники этого культа?

— Не слышал, — пожал плечами Варламов.

Остаток пути проехали молча.

Дома Джанет подала праздничный обед, и под конец нечто необыкновенное — малиновое желе, покрытое белоснежным кремом с ягодами черники и земляники. Потрясённый Варламов сказал, что ничего вкуснее в жизни не ел. Джанет порозовела от удовольствия. После визита в церковь она стала смотреть на Варламова заметно добрее — словно признала отчасти своим.

Во вторник позвонил Сирин с предложением сходить в бар — попить пивка и обменяться впечатлениями об Америке. По дороге с работы Варламов попросил Джанет остановиться в центре. Увидев вывеску бара, та негодующе фыркнула:

— Ты опять не напьёшься? Видела бы твоя мама, каким был после вечеринки!

Варламову стало неловко:

— Я не собираюсь пить. Хочу только повидаться с Майклом.

Хлопнув дверцей, Джанет уехала. Варламов зашёл в бар — Сирин уже сидел там в углу за батареей бутылок. Евгений оглядел помещение: длинная стойка, люди на высоких табуретах, суета с мячом на большом телеэкране — непривычная обстановка после скромных пивных Кандалы.

Сирин был в той же клетчатой рубашке, руку пожал вяло, да и выглядел неважно: мешки под глазами, волосы вокруг лысины непричесанны.

— Выпей, — подвинул бутылку пива.

Желудок подпрыгнул к горлу, Варламов чуть не подавился едкой горечью.

— Нет уж, — пробормотал он и сходил за кока-колой. Джанет дала денег на мелкие расходы.

— Ишь ты, — удивился Сирин. — Скоро совсем американцем станешь. Одну кока-колу хлестать будешь.

— Они тоже бухают, — поморщился Варламов. — Просто после вечеринки так тошно было… А ты как? Выглядишь неважно.

— Я?.. Всё прекрасно, как говорят американцы.

Сирин опустошил бутылку, ожесточённо двигая кадыком.

— Что-то ты злой, Миша. — Варламов смаковал кока-колу, пузырьки лопались на языке, совсем как у шампанского. Со стороны телевизора заорали: гол, что ли?

— Тошно мне, — Сирин со стуком поставил бутылку и потянулся за другой. — Как столпились вокруг нашего самолёта в Колумбусе и стали меня нахваливать, что ловко обошёл их противовоздушную оборону, так тошно стало, Евгений! Хоть волком вой. И зачем я это сделал? Там плохо было, а здесь ещё хуже. Верно говорят — от себя не убежишь.

Варламов смешался.

— Не переживай, — пробормотал он. — Зато о России напомнили.

— Напомнили, это верно, — в глазах Сирина ненадолго появился блеск. — Забегали они тут. Но мне перед своими стыдно. Ребята небось думают, что я самолёт за деньги угнал, китайцам.

Сирин припал к бутылке и не отрывался, пока не выпил до дна. Вид у него уже был осовелый.

— А тут деньги предлагали? — неловко спросил Варламов.

— Ага, — Сирин захрустел чипсами. — Но я отказался. Попросил только, чтобы разрешили жить в Америке. И то больше из-за тебя, хреново чувствую, что сюда приволок. Но ты приживёшься. Язык знаешь, тебя приодели, подстригли! Ещё женишься на дочке миллионера. Меня тогда не забудь, швейцаром возьми.

— Ну тебя, — пробормотал Варламов. — Разве что напарником на склад удобрений. Ты чем сейчас занят?

— Мелкий ремонт. — Сирин взялся за очередную бутылку. — За каждым словом приходится лезть в словарь, но инструмент и материалы здесь хорошие. Меньше халтурят, чем в России. Скоро фирму открою, назову «Русский привет».

— Всё шутишь. — Варламов допил кока-колу и огляделся. Народу стало больше, разговоры оживлённее, на них бросали взгляды: вряд ли часто слышали русскую речь.

Сирин поставил пустую бутылку, а две оставшихся рассовал по карманам.

— Хоть пива попью, — сказал с отвращением. — Пошли. Мне тут не по себе, ни хрена не понимаю.

На улице Сирин свистом подозвал такси — большого жука ядовито-жёлтого цвета.

— Ну, ты деньгами кидаешься, — покачал головой Варламов.

— А куда копить, Евгений? — Сирин откинулся на спинку сиденья. — И впрямь американцем становишься, они каждый доллар считают. Показывай, куда тебя везти.

Он махнул рукой, отказываясь от сдачи, сковырнул пробку о перила веранды и выпил пиво до дна. Воздух приятно холодил разгорячённое лицо, окна были темны — скорее всего, пожилые леди отправились в гости.

Он взялся за ручку двери, стараясь не моргнуть от упавшего на лицо света — женщины боялись грабителей и поставили замок со сканированием глазного дна. Усмехнулся — верят американцы во всякие электронные штуки.

Дверь бесшумно открылась.

Он пересёк полутёмную гостиную, поднялся в свою комнату и в дверях достал последнюю бутылку — надо было взять ещё пару! Нашарил выключатель…

Свет не зажёгся.

Он оглядел комнату, и по спине протекла ледяная струйка — над столом маячили три серых пятна.

Три лица!

Он не повернулся и не побежал — бесполезно. Вместо этого сковырнул пробку зубами и сделал глоток, не почувствовав вкуса.

— За ваше здоровье, — сказал он. — Хотя приличные гости без приглашения не входят.

— Не паясничай, — прозвучал холодный голос со странным скользящим акцентом. — Ты знаешь, зачем мы здесь.

— Без понятия, — солгал он, снова делая глоток и снова не ощущая вкуса.

Жаль — пиво хорошее, и никакого удовольствия. Глаза адаптировались к полутьме, и лица стали видны отчётливее — белые и одинаковые. Он попытался рассмотреть, что под лицами, но те словно плавали в воздухе. Впрочем, он знал, что не увидит ни одежды, ни оружия в руках, ни самих рук.

Лицо посередине искривилось в усмешке:

— Это плохо. Тогда ты умрёшь.

Он облизнулся, от горечи пива вдруг затошнило.

— Послушайте, я и вправду ничего не знаю. Зачем меня убивать?

Словно чёрная пиявка проползла по лицу слева:

— Неужели ты думал, что скроешься от нас в этой паршивой Америке?

— Ничего я не думал. — Он отхлебнул вновь и наконец-то почувствовал вкус, но это был горький вкус бессильной ярости. — Я не крыса, чтобы от вас бегать.