Владимир Рыбин - С нами крестная сила Страница 17

Андрей тоже торопился: подгоняло внутреннее нетерпение, какое-то беспокойство, но он заставил себя поотстать от женщины: впереди дорога лесом, не испугать бы. Шел и все оглядывался на одинокую березу в поле, откуда прошлый раз появился тип с квадратной головой, потом куда-то исчезнувший. И в ту сторону поглядывал, где померещилась ему голая девка. Но никого теперь не было, совсем никого, то ли у пришельцев выходной, то ли без Гиданны им неинтересно устраивать свои спектакли. Благостная тишина поля немного успокоила Андрея. Раздражавшая дрожь во всем теле, не оставлявшая его с того самого момента, как проснулся и нашел в рюкзаке проклятую книгу, поослабла и давала знать о себе лишь лег им ознобом, время от времени пробегавшим от затылка к ногам. И мыслей никаких, даже Гиданна не вспоминалась. Был он вроде бы как сам не свой, глядел вокруг, а не видел ничего, перед глазами быстрым каледоскопом мелькали картины-горящий сарай, разбитый «газик» на дороге, белое, как мел, лицо майора Демина, незнакомый гараж под вывеской «Свет». И еще какойто пожар пламя кроваво отражалось в близкой воде, — и дед Епифан, бабка Татьяна, кто-то еще с молитвенно протянутыми перед собой руками, и опять, и опять пожары, пламя белое, бездымное…

— Мил человек!

Андрей вздрогнул, замер на месте, увидел женщину, сидевшую в траве, ту самую, что вместе с ним сошла с поезда. Теперь он разглядел ее — старуха. Голос хоть и тонок по-молодому, а лицо все в морщинах, как печеное яблоко.

— Гляжу, будто видела где. Возьми меня с собой.

— Куда? — удивился Андрей.

— В Епифаново тоже. Хоть и не боюсь, а все боязно одной-то.

— Да мне что.

— Я быстро хожу, не бойсь.

Старушка резво поднялась с земли, отряхнулась и засеменила вперед по тропе. Через минуту сбавила прыть, пошла рядом, искоса взглядывая на Андрея.

— Что-то ты, мил человек, не в себе как?

Он пожал плечами и ничего не ответил.

— Вроде тута ты и вроде нету тебя.

— Нету меня, — сердито сказал Андрей.

Его на чинал раздражать этот не в меру назойливый "божий одуванчик".

— То-то я гляжу…

И опять старушкиного молчания хватило на минуту, не больше.

— А ты не из тех ли, что за Приходящими охотятся?

— Не из тех.

— И слава Богу. Все одно их не понять. Они, как мой муж покойный, царство ему небесное. Выпьет, бывало, и говорит, говорит, а чего-одному Богу известно.

— А вы их видели, Приходящих? — спросил Андрей.

— Как тебя вот. Последнее время, почитай, каждый вечер. Или утречком пораньше, особенно если туман. Любят они, когда туман-то. Выйдешь в огород, а он тут. Стоит прозрачный весь, ветром его качает, будто неделю не ел, сердешный. И говорит тихо, будто в ухо нашептывает.

— Что говорит?

— Поди пойми. Своего-то, когда выпьет, было не понять, а этого и подавно.

— Про книжку спрашивал?

Старушка дернулась, вроде запнулась, но больше ничем своего испуга не выказала.

— Какие у меня книжки? Псалтырь есть, старый, так жалко отдавать-то. Принесла задачник, что внучек оставил, — не взял.

Миновав березняк, прошли еще одно поле и еще один перелесок. Скоро должен был и лужок открыться, возле которого Андрей провел однажды дивную ночь. Воспоминания о той ночи стали для него вроде как спасательным кругом для утопающего. Все мучившее душу вмиг улетучивалось, стоило представить себя лежащим на сене возле речушки слушающим нежные веселые голоса. Так было. Вплоть до вчерашнего дня. Вчера, после того злополучного пожара, будто совсем отвернулась от него радость, захлестнула неведомая прежде подозрительность. И вдруг с поражающей внезапностью понял он — КНИГА, которую, не задумываясь, открыл и, сам не зная, унес с собой. В ней все дело. В голове не выстраивалось никакой логической цепи, подтверждающей эту версию, он просто знал, и все. Точно знал: все дело в КНИГЕ. И невольно прибавил шагу, заставив старушку поотстать. Внезапный восторг толкнулся в грудь, и Андрей решил: это от близости бочажка, возле которого живет радость. Вот оно, это место, только обойти темный косячок ельника — и будет. И в этот момент, когда он, расслабившись, торопил глаза и уже видел светлый изгиб речки, зеленый склончик к воде, стожок сена, в этот самый миг из-за ельника донесся истошный вопль:

— Постою-у-у!.. На краю-у-у-у!..

И захлебнулся на истеричной высоте, словно кричавшему внезапно зажали рот.

— Батюшки, волки! — ахнула старушка.

— Какие здесь волки! — сказал Андрей, сам на миг похолодевший от сатанинского визга, — Магнитофон орет.

— Тьфу, нечистая сила! Развелось их…

Ускорив шаг, Андрей увидел знакомую речушку с темными неподвижными заводями, но чистый лужок весь был в странных белых пятнах, стожок сена, прежде такой аккуратный, радующий глаз, весь был разбросан. Обломанные кусты у бочага, черное пятно дымящего кострища, измятая, запачканная трава — все это Андрей разом охватил взглядом, И еще ничего не поняв, но уже готовясь кинуться на помощь кому-то, чему-то, оглянулся на спутницу. Старушка сидела на земле, тыкалась пальцами то себе в рот, то в грудь, то в плечо. Казалось, ее внезапно разбил паралич, забыла, как надо креститься.

— Не бойтесь, — сказал он. Но тут сам испугался, разглядев, что белые пятна на лугу — это человеческие тела, разбросанные в разных позах, совершенно голые. Одно из тел приподнялось, и стало ясно, что на траве валяются, загорают раздевшиеся донага парни, недоростки, дебилы, подонки… Слова одно злее другого вертелись на языке.

— Эй! — крикнул Андрей и пошел к парням. — Прикройте срам-то!

Один, лишь один из четверых приподнял голову, посмотрел на Андрея равнодушно, как на тень облака, и ничего не выразилось на его лице. И тут магнитофон взревел совсем уж оглушительно. Будто гора кастрюль и тарелок обрушилась на кухне и десяток испуганных кухарок разом заорали в испуге. Звуки, иными обалдуями называемые современной музыкой, были не столь уж редки в наше обезумевшее время, но, взревевшие в этом тихом оазисе, они вызвали противную дрожь во всем теле. Не в силах унять волну раздражения, Андрей шагнул к лежавшему на траве черному квадрату магнитофона, крикнул:

— Озверели?! Убавьте звук! Не одни вы тут!

Наклонился, крутнул попавшийся под руку маховичок. Магнитофон взревел еще громче, чуть не сшиб с ног немыслимыми децибелами. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Андрей злобно пнул магнитофон. Парни вскочили. Трое сразу кинулись к Андрею, а четвертый запрыгал на одной ноге, натягивая пятнистые от заплат джинсы. Он мог применить приемы, какие знал, но замешкался — мальчишки же. А потом ослепительно вспыхнуло в голове. И погасло. И упала тьма. Лежащего, его топтали и пинали. Подбежал тот, что успел надеть джинсь, заорал:

— Петькин маг-то, Петькин! Плати теперь!

Он сдернул с Андрея рюкзак, зубами стал развязывать туго затянутый узел. Очнувшись, Андрей попытался встать, на него навалились, принялись связывать ремнями и выдернутым из рюкзака шнуром. Связывали неумело, мешая друг другу. Перед лицом мелькали голые животы, ляжки…

— Откушу! — крикнул он. От него отскочили, примолкли. Тот, что был в джинсах, крутил ручки магнитофона. — Петькин маг! Петька за маг, знаешь?!

Схватил рюкзак, вытряхнул содержимое. Красная книжка люминесцентно светилась в траве, привлекала внимание.

— Не трогай! — крикнул Андрей. — Не открывай!

Но перень уже открыл книгу. В тот же миг загрохотало в небе, и все, что было на лугу — брошенная одежда, рюкзак, сечо, даже, казалось, сама земля вспыхнуло белым сильным огнем. Близкое пламя обожгло бок, Андрей изогнулся, но и с другого боку что-то горело. Он видел, как вспыхнула на нем рубаажа, попытался вскочить на ноги, но опять упал во что-то черно-огненнее, закричал от безумной боли, но все же сообразил, покатился через бездымный огонь вниз, к воде.

…Боль! Какая боль!..

У боли же охранительная миссия, зачем же она растет беспредельно, доводит до беспамятства, до шока?.. Тяжко всплыла мысль об исцеляющей биоэнергии. Если болезнь — результат биоэнергетического дисбаланса, то боль — это подсознательное усилие привлечь внимание высших энергораспределительных центров организма к тому месту, которое болит. Сколько раз в жизни мы исцеляемся сами по себе, благодаря лишь внутреннему целенаправленному распределению биоэнергии? Ушибемся — и руки сами тянутся к ушибленному месту, трогают, гладят. А если боль растет — значит, организму надо, чтобы мозг забыл обо всем, кроме нее, чтобы всю биоэнергетическую мощь сосредоточил на ней, на болевой точке…

Кто это? Зачем говорят о боли, о которой хочется забыть?..

Опоминаясь, Андрей видел перед собой дощатый потолок избы, напряженные лица Епифана, бабки Татьяны, старушки, с которой шел от станции, еще кого-то, хотел спросить, почему они держат его тут, а не отправляют в больницу, но только шевелил губами и снова впадал в беспамятство. И снова видел близко чьи-то безумные глаза. Растрепанные волосы спадали на лоб, бледные губы шевелились, произнося какие-то слова, которых он не слышал. Гиданна?! Кто-то водил над ним руками, точно так же, как Гиданна тогда в институте над чьей-то голой спиной, и Андрей чувствовал тепло, расслабляющее покалывание, стекающее с этих рук, глаза закрывались сами собой, и он засыпал. Во сне у него ничего не болело, во сне он ходил по чистому лугу у речки, а то и летал над ним, всему радуясь, все понимая. Во сне был другой мир, в котором он чувствовал себя хорошо и, зная, что предстоит возвращаться, не желал возвращения. Во сне встречал он легкую, прозрачную, как туман, женщину, ту самую, которую видел в окне своей комнаты, и вел с ней премудрые беседы.