Владимир Хлумов - Санаторий Страница 17

Варгин поставил точку и задумался. В дверь постучали. Вошла горничная, с опаской поглядывая на Варгина. Тот решил загладить свою вину.

— Лизавета, давайте пить кофе. У меня есть отличные баранки. — Он полез в чемодан. — Вот, смотрите. С маком, — сказал он, доставая пакет. Ах, принесите еще чашечку.

Когда горничная вернулась, Варгин спросил:

— Хотите, я вам расскажу про Луну?

— Про луну, — повторила Лиза. — Что это?

— Луна — это планета такая необычная. Необычная, потому что у нее есть обратная сторона. Поверхность у нее шершавая, как язык у кошки. Она светит ночью.

— Кто, кошка? — засмеялась Лизавета.

— Нет, — улыбнулся Варгин и предложил девушке баранку.

— Понимаете, Лиза, это странная планета. На ней есть океан Бурь, в котором нет никаких бурь, есть море Кризисов, хотя никаких кризисов и в помине нет, есть даже залив Радуг, но никто и никогда не видел радугу на Луне.

— Кто же там живет? — спросила Лиза.

— Лунатики там живут. Страшные лгуны. Вот они говорят всем, кто ни приедет: хотите, мы вам покажем красивые горы Апеннины или Альпы? И правда, горы у них там есть, но ни снегов на их вершинах, ни прекрасных альпийских лугов нет и в помине. А все это они вам наобещают. И никто не может понять, зачем лунатики врут. Если им сказать, что они врут — начинают обижаться. Особенно у них развито сельское хозяйство. Огромные моря Плодородия. Вот бы Фарбера туда. Лиза, вы помните доктора Фарбера? Долговязый такой…

— С пятого этажа? — спросила горничная.

— Да, с пятого. Вот где ему раздолье. Никаких проблем с урожаем: хошь пшеницу сей, хошь бобы, результат один. Где он сейчас? Хороший мужик, только странный немного. Да, — Варгин замолчал.

— Не понимаю, — сказала горничная, — шутите вы или нет.

— Я сам уже не понимаю. Видите, какая смешная планета. Но есть у нее и обратная сторона, безжизненная, с гигантскими перепадами температуры. Вся в трещинах, в пыли. На ней не только никого нет, но и не было. Скучная там обстановка, потому что света белого с нее не видно. Ну ничего, не грустите, Лиза, придут и туда лунатики, перепашут все, перероют, счастливая жизнь начнется. Вот тогда возьмете отпуск и всей семьей на Луну, отдыхать, здоровье поправлять.

— Нет у меня семьи, — засмеялась горничная.

— Будет, — успокоил Варгин.

Горничная Лиза встала, поправила передник.

— Ой, мне же еще столько сделать надо. Я пойду, спасибо за чай-кофе. — Она собрала посуду и вышла.

Варгин вернулся к отчету о командировке. Несколько часов подряд он пытался привести в порядок впечатления, но ничего не получалось. Выходило как-то занудно и неправдоподобно. Чего-то не хватало. Уверенности не хватает, подумал Варгин, вот дрянь и получается. Он смял все написанное и посмотрел на часы — шел двенадцатый час. Варгин набрал номер Кэтрин.

— Алло, — услышал он голос Кэтрин.

— Это я звоню.

В трубке молчание.

— Это я, Варгин.

— Я поняла, — сказала Кэтрин холодным голосом.

Так, опять начинается, подумал Варгин, и спросил:

— Что опять случилось? Ты просила, я звоню.

— Ах, извините, я вас оторвала от важных дел.

— Где ты была?

— У Глоба.

— Ну…

— …

— Что он тебе наговорил?

— Вы — несчастный шпион. Наконец мне стало ясно, для чего я вам нужна.

— Так, все ясно, — сказал Варгин. — Сиди дома и никуда не уходи.

— Не смейте ко мне приходить, — закричала Кэтрин. — Я вас на порог не пущу.

— Только попробуй. — Варгин положил трубку, быстро собрался и вышел из отеля.

— Значит, Бычок — это и есть Ремо Гвалта? — спросил Фарбер.

— Это так же верно, как то, что Карлик и Фарбер — одно и то же лицо. Только Фарбер был нормальным отдыхающим, а Карлик, извиняюсь, дикарь, быдло, грязь, — пояснил Хлыщ.

Фарбер пыхтел как автоклав, переваривая обрушенную на него информацию. Ирония судьбы: оторванные от жизни дикари понимали в событиях, происходящих на Санатории, гораздо больше, чем он, Фарбер, человек, который мог свободно передвигаться, говорить с кем угодно, смотреть, куда захочет. Слепец, подумал Фарбер и сказал:

— Сверху прачечная, снизу синхрофазотрон, а что в ответе получается? Бр-р-р…

— Невесело получается, — подтвердил Корень.

Было уже поздно, но дикари не спали. Не спали оттого, что наконец появилась хоть какая-то надежда. В блоке установилась лихорадочная атмосфера. Корень с трудом сохранял спокойствие. Последние три недели непрерывных издевательств, бессонницы и ожидания вестей измотали и его.

— А что Желудь, что с ним? — спросил Фарбер.

— Аварийный останов, — сказал Хлыщ и многозначительно повертел пальцем у виска. — Раньше был толковый мужик, слесарь-рационализатор.

— Больной он, давно уже, — подтвердил Корень и поправил Желудю воротник.

Тот спал.

— Счастливчик, — сказал Серый.

— Я не понимаю одного, — перешел на шепот Фарбер, — почему они меня к вам поместили?

— Можешь не шептаться, — сказал Хлыщ. — Если Желудь уснул, его ни одной пушкой не разбудишь. Поместили сюда, потому что все вокруг переполнено. Кроме того, они помешаны на идее повсеместного постоянства. Возникла дыра — заполнить ее.

— Но ведь я про землянина вам рассказал, — возразил Фарбер.

— Эх, Карлик, Карлик, не понимаешь ты всей специфики. Сюда войти можно, а выйти — никак, — объяснил Серый. — Они уверены: отсюда выбраться невозможно. И они правы.

— А как же Бычок? — спросил Фарбер.

— Ха, Бычок, это же невероятнейшая комбинация обстоятельств. Такое раз в жизни бывает. Бычок сам вероятность прикидывал. Нужно, чтобы совпало, — Хлыщ стал загибать пальцы, — во-первых, коридорный заболел, во-вторых, назначили вместо него лопуха, в-третьих, чтобы смена караула задержалась, в-четвертых, вывоз чистого белья попал на смену, в-пятых, чтобы тюки в машине брезентом накрыли, а для этого нужно, чтобы дождик пошел. Итого, мало получается. Мы три года ждали, пока эта комбинация не состоялась. Документики нарисовали. Художник в соседнем блоке, к счастью, заметь, оказался. Вот так и бежал Бычок, под брезентом. Второй раз такой номер не пройдет.

Скрипнула дверца смотрового окошечка на двери. Послышался голос коридорного:

— Ну народ, с жиру бесится! Нет, ты посмотри, — неизвестно к кому обращаясь, говорил он, — разрешили им спать, спите. Нет, не хотят они спать, хотят интересные беседы при свечах вести. Наговоритесь еще, братья по разуму, времени хватит. Еще так наговоритесь, самим тошно станет, кусаться начнете, как тараканы друг друга перекусаете.

— Мы не спим, ладно. А вот ты чего не спишь, коридорная крыса? — сказал Хлыщ.

— Пользуешься, Хлыщ, ты моей добротой, — мягко отвечал коридорный. — Люблю я тебя, собаку, грешным делом. А ну, как я тебя пожалею, а всех остальных заставлю до утра зарядку делать? Что запоешь тогда, добродетельный человек? Но я, может быть, тоже не лишен этой самой добродетели. Ты думаешь, коридорный — сволочь, административный восторг среди беззащитных проявляет? Вы что же думаете, я тут ради собственного удовольствия торчу, с вами подвальным перегаром дышу, ем, можно сказать, из одной миски? Вместо этого мог бы отдыхать как все остальные, по Санаториуму прогуливаться, женщин любить, нарзаном баловаться.

— Что это он? — оглянувшись на дикарей, спросил Хлыщ.

— Не поймешь ты, Хлыщ, и братия твоя не поймет. Я бы мог давно работу чистенькую найти и вкушать плоды. Не могу я уйти, не могу, потому что нет у меня уверенности, что толкового на мое место поставят. Кретина какого-нибудь найдут, кретин на такую работу всегда найдется. Он вас быстро или замордует до смерти, или проворонит. Проворонит, как пить дать проворонит, ротозей. Нельзя этого допустить. Не дай бог. Вы же все разрушите, потому что нет у вас даже понятия о нравственности и ответственности, потому что дикари вы.

Хлыщ хотел что-то сказать, но Корень знаком показал, чтобы тот молчал. Коридорный, не встречая видимого сопротивления со стороны обитателей блока, захлопнул дверцу и ушел.

— Вот черт, как он неслышно подобрался-то, — удивился Серый. — Поосторожнее надо быть. Ишь, зараза какой выискался, демократ подвальный.

— Карлик, — окликнул Серый, — как он выглядит, землянин?

— Нормально выглядит. Хороший мужик, — коротко ответил Фарбер.

Он был занят какими-то своими мыслями.

— Ладно, давайте спать, — предложил Корень.

В блоке наконец стало тихо. Слышно было, как посапывал Желудь. Корень, засыпая, думал, что хорошо бы все еще раз обмозговать. А вот Карлик лежа не мог думать. Точнее, он думал, но только об одном — долго ли ему еще спать на этой короткой кушетке. Хлыщ размышлял над странным признанием коридорного. Серый просто глядел на потолок, где в желтом свете загаженной лампочки извивались, словно кобры под музыку, длинные нити паутины.