Секция плавания для пьющих в одиночестве - Саша Карин Страница 17

У столовой они попрощались. Молохов вручил ей зонт, и Лиза взяла его, понимая, что Молохов не примет отказа.

– Ну, беги, может, и не промокнешь, – с усмешкой сказал Молохов, а потом добавил: – Подумай о нашем разговоре и не забывай: спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Он сказал это, конечно, в шутку, но у Лизы похолодело внутри. Она едва заметно кивнула, развернулась и быстрым шагом пошла через двор. В воздухе громыхнуло. Начиналась гроза, и где-то вдалеке сверкнула молния.

У дверей жилого корпуса зонт вырвало у нее из рук – смятый, изуродованный, он полетел по аллее, подгоняемый неистовым порывом ветра. Лиза проводила его взглядом, потом прислонилась спиной к стене под козырьком, медленно сползла вниз и заплакала.

~ ~ ~

Утром выпиваешь чашку кофе, а вечером кто-то умирает. Истина печальна и неизменна: и первый микроорганизм, и доисторический осьминог, и кость, и камень – всё в конце концов погружается в воду. В воду летит двадцатилетний мальчишка-камикадзе, направляя груженную бомбой боевую машину во вражеский флагман, чтобы обратиться пеплом на волнах, чтобы спустя три четверти века стать грозовой тучей над Подмосковьем. С этим можно только смириться. Но смириться, конечно же, невозможно.

2014, зима

Железнодорожную станцию Переделкино засыпает снег. И зимой и летом на платформе не прекращается течение толп людей, но вокруг станции царят вечные тишина и безлюдье. Стоит пересечь рельсы, выйти на двухполосную асфальтированную дорогу, пройти вдоль небольшого затора у переезда – и окажешься на распутье. Дорога налево ползет по холму – там, на высоком берегу реки Сетунь, у писательского поселка, располагается знаменитое Переделкинское кладбище. Эта земля стара и отравлена величием покоящихся в ней трупов: Пастернака, Чуковского, Арсения Тарковского и многих других плодовитых мертвецов. В ясную погоду некрополь освещает неоновый крест над загородной резиденцией патриарха Кирилла.

Но если пойти по дороге направо, окажешься в неприметном жилом районе, где вокруг небольшого, но глубокого пруда в тени старых деревьев доживают свой век старики и старухи. Теперь это территория разросшейся до неприличия Москвы, а раньше это был какой-то поселок. Детские площадки пусты и ржавы, нет здесь автобусных остановок, а ближайший сетевой продуктовый магазин находится на станции, но быстрее до него добраться все же, если срезать путь по тропинке через поле. Едва-едва ощущается здесь присутствие жизни. Иногда на балконах ветхих пятиэтажек сушится белье, а на облупившихся скамейках поодиночке сидят пенсионеры. В их пустых, по-голубиному отрешенных взглядах, направленных в пространство, замурованы души бывших юношей и девушек.

Прямо за поселком находится кардиологический санаторий. За обвитой плющом кирпичной аркой в лес убегает длинная аллея, по которой Лиза часто гуляла с братом Ваней.

Много лет назад она сама нашла этот одинокий уголок. Вернее, ее привела сюда дорога. Ей нравилась печальная красота Мещерского леса, кирпичная кладка арки, свободная от человека местность, постоянно царивший холод, от которого даже летом мерз кончик носа; приятно ее наполняли здесь пустота и тихие, спокойные мысли. Было в этом желании уйти вдаль нечто исконно русское – какая-то вечная тяга человека болотистых низин и сырых лесов к мглистости, туману и мху. И если бы знала она тогда, что эта дорога словно замыкается кольцом и спустя время снова приведет ее к дверям санатория, все равно Лиза бы шла по ней, словно преследуя влекущий ее в глушь таинственный лесной огонек.

Их семья жила довольно далеко, в построенном в начале девяностых спальном районе по другую сторону рельс. Путь к старому поселку был неблизкий, и, хотя до станции отправлялся один редкий автобус, Лиза предпочитала идти от самого дома пешком.

Давно уже она отыскала, выверив каждый шаг, самый живописный, самый длинный маршрут: сначала нужно было пройти вдоль линии многоэтажек, потом мимо ограды детского бассейна. А там вскоре начиналась выложенная камнем дорожка, вилявшая по элитному поселку, постепенно уводящая к станции, по другую сторону которой начинался старый сосновый лес. Раньше гуляла она одна, по три-четыре часа, а потом Ваня стал напрашиваться идти вместе с ней. Разница в возрасте между ними была большая – неполные одиннадцать лет. Но шестилетний Ваня, пыхтя, всегда упрямо следовал за сестрой и ни разу не пожаловался на усталость.

Поначалу присутствие брата Лизу раздражало, но вскоре она привыкла – привыкла брата не замечать. Был он тихим ребенком и глупыми вопросами не доставал. Кажется, он подсознательно понимал, что во время этих прогулок следовало молчать, как во время священного паломничества, в конце которого все труды и жертвы будут вознаграждены тем далеким прудом, той аркой и той таинственной темной аллеей. Там проходила для него граница изведанного мира. Иногда по пути, где-нибудь у входа в лес, он находил палку и молчаливо играл с ней или лепил снежок. Своими тихими играми он ни разу не помешал Лизе, ни разу ее не отвлек, и это обоих устраивало.

И в тот раз как будто ничто не предвещало беды.

Начало зимы выдалось дождливым. Поздно пришли морозы, то и дело сменявшиеся потеплением. Девственный лед едва успел сковать озеро у Мещерского леса. В тот роковой день выпал снег и ровным слоем прикрыл этот еще не окрепший, тоненький лед. Лиза, как обычно, шла впереди, а Ваня немного отставал. Был уже вечер, когда они достигли пруда. Ваня остановился, словно завороженный последними лучами солнца, серебрившими ровно очерченный круг безупречно чистого снега. Он спустился по крутым бетонным плитам и вышел на лед. Снег приятно хрустел под ногами, никем почему-то не тронутый; принадлежал этот снег ему одному.

Когда Лиза вошла под кирпичную арку, Ваня дошел до середины пруда. Он снял варежки, чтобы удобней было играть, разгреб вокруг себя снег и, сидя на коленках, всмотрелся в свое чуть искаженное отражение в зеркале льда.

Без всякого предупреждения лед под ним треснул, и он оказался в воде. Лиза была уже далеко, шла по аллее – здесь она обычно сбавляла шаг. Вокруг было темно и спокойно; так приятно было вокруг… Она шла с полузакрытыми глазами, в наушниках играла музыка, над ней смыкались снежные своды на ветвях сосен, и сердце билось ровно и тихо…

Незаметно, исподтишка подкрадывается страшное. Вечером четверга, пока родители в театре, пока не сделано домашнее задание, пока зубная боль портит настроение и нужно уже, пожалуй, признаваться родителям, чтобы завтра звонить стоматологу, чтобы дважды не ездить – записаться на осмотр всей семьей…

Бессмысленно и странно приходит смерть. Не как в кино она приходит,