Млечный путь № 1 2017 - Песах Амнуэль Страница 17

Однажды Моргана слышит музыку, звучащую, будто ласковые ладони лазоревых волн снова и снова гладят дремлющий берег. Она делает себя невидимой и проникает в зал, где ее сын переборами пальцев раскрывает душу инструмента. Она застывает, не шевелясь, в текучем жидком серебре мелодии и впервые видит у Мордреда глаза Артура.

Через полгода ему надоедает музыка, и он забрасывает занятия, раздробив напоследок все инструменты секирой.

– Я не стал их разбирать. – Он азартно расшвыривает ногой обломки. – И без того знаю, что музыки внутри нет.

Мордреду одиннадцать, и единое королевство разваливается на мертвые разоренные земли, над которыми стоит глухой серый туман и раздаются горестные стоны.

Корнуолл – последнее место в Британии, где появляется солнце. Оно выкатывается на небосклон неохотно, стоит низко и греет слабо. Но это лучшее, что может сделать Моргана.

Спасаясь от голода, эпидемии старых и новых болезней, холодов и серого душка мертвечины в стылом воздухе, люди стремятся в ее владения, умоляя принять под свое покровительство.

– Скоро нам придется гнать их прочь, – заявляет Мордред, катая по столу спелую виноградину. – Корнуолл не может вместить всех, кто сбегает от отца. Кстати, – прибавляет он без особого интереса, – ты можешь сказать мне, мать, почему это происходит? Почему гибнут земли Артура?

– Потому что король и земля едины. А отец твой несчастен и тяжко болен.

– Хм. – Мордред с задумчивым видом раскусывает ягоду. – Интересно… Он скоро умрет, да? И с ним все королевство. Значит, это не просто аллегория?

– Это один из древнейших законов прежнего мира, и он все еще имеет силу. «И в каждом начале живет волшебство».[6]

– Вернее сказать, умирает волшебство, – ухмыляется Мордред и звонко хохочет, в восторге от собственной шутки. – Что ж, поглядим, как пойдет дело.

В одиннадцатилетнем ребенке есть что-то от рассудительного старика, для которого все лучшее давно кончилось.

Мордреду двенадцать, и он расчленяет в подвале замка трупы, чтобы лучше узнать устройство человеческого тела и выяснить, где в нем селится смерть.

– Они попали ко мне уже покойниками, – клянется он, и это может быть правдой, а может и не быть. – Вместо оскорбительных обвинений лучше помоги мне и наколдуй лед, чтобы они хорошо сохранялись. И прошу тебя, мать, сделай так, чтобы слуги не болтали. Какое-нибудь заклинание молчания, а? Не хочу, чтобы попы обвинили меня в чернокнижии, некромантии или еще каком-то абсурде.

Анатомия увлекает его дольше обычного.

Мордреду тринадцать, и в промозглый дождливый день, зябко ежась под шерстяным плащом, он жалуется на то, что климат портится даже в их владениях, температура снижается с каждым днем, и такими темпами Британия скоро превратится в территорию вечной мерзлоты.

Моргана не учила его этим словам и не объясняла их значения.

Мордреду четырнадцать, и он смертельно скучает. Всплески энергии сменяются у него апатией. В иные дни он оседлывает коня и едет на охоту с толпой сопровождающих, стараясь собрать вокруг себя больше людей, или упрашивает мать устроить бал, поэтический турнир, ярмарку с выступлениями лицедеев... В другие мрачно бродит в одиночестве по закоулкам замка и сада, отказывается от еды и спит только под воздействием сонного зелья («Три капли настоя для крепкого сна, пять капель для беспробудного в несколько дней»).

Одно время его занимала любовь. Какие-то служанки, какие-то дамы, какие-то мальчишки-пажи прокрадывались в его комнаты и уходили по утрам, стыдливо пряча глаза.

– Серия нелепых телодвижений и краткое животное удовольствие, – выносит он свой вердикт. – Право, куртуазная любовь, которую придумали в Камелоте, и то имеет больше смысла. Мой идиот-отец ухитрился изобрести что-то, имеющее смысл, а я не могу это использовать!

Несмотря на его цинизм, Моргана видит, что он действительно расстроен.

– О, если бы я только был способен влюбиться! – стонет он со слезным отчаянием. – Что же со мной не так, матушка?! Какой-то дефект души…

Моргана садится рядом с сыном, обхватывает за плечи и гладит по прекрасным иссиня-черным волосам.

– Это еще может произойти, – утешает она, но Мордред, конечно, слишком умен, чтобы ей верить.

И все же, глотая слезы, он – впрочем, недолго – выглядит обычным мальчиком, а не древним, измученным знанием и бесконечностью жизни полубогом, запертым из-за чьей-то злой шутки в юном человеческом теле.

Мордреду пятнадцать, и он бросает любое занятие, не доводя до конца. Он успел увлечься поэзией, целительством, обучением охотничьих соколов и даже земледелием, придумав, как обогащать истощающуюся почву, но, достигая во всем успехов, ни к чему не может удержать интереса.

– «Смотри, как разрушается от безделья ленивое тело, как портится в болоте от бездействия вода». – Моргана с немалым трудом выстраивает по памяти длинную фразу.

– «В озере», – поправляет ее сын. – Ты перепутала водоемы, мать. Это Овидий.

– Верно.

– Я знаю, что верно, – грубо говорит Мордред. – У меня исключительная память. А вот тебя она с возрастом уже подводит.

Она склоняет голову набок и прищуривается.

– Осторожнее, сынок.

Мордред вздергивает подбородок, намереваясь сказать что-то дерзкое, но под ее предупреждающим взглядом решает промолчать.

– Извини, – бормочет он, сплетая и расплетая нервные пальцы. – «Память слабеет, если ее не упражняешь».

– Высказывание Цицерона. Как видишь, у твоей старой матушки память еще не столь плоха.

– Сейчас проверим! – Мордред воодушевляется идеей, воспламеняется он всегда легко, лишь горит недолго. – «Строгость отца – прекрасное лекарство: в нем больше сладкого, чем горького».

– Если не ошибаюсь, Эпиктет.

– Ты не ошибаешься. «Любви женщины следует более бояться, чем ненависти мужчины. Это яд, тем более опасный, что он приятен».

– Сократ! – Моргана радуется, что побеждает в их маленькой стычке.

Без предупреждения о смене настроения Мордред зло усмехается, и его неправдоподобно красивые черты сминаются в уродливую гримасу.

– Жаль, бедняга отец не слышал этой мудрости. Ты ведь опоила его каким-то любовным ядом, чтобы зачать меня. Стоило спать с собственным братом ради этого?

Моргана замахивается и бьет сына по лицу.

Мордред вскрикивает, хватаясь за горящую щеку.

Пристыженная, она хочет кинуться к нему и попросить прощения, но что-то удерживает ее на месте.

«Он чудовище, или это я чудовище?..»

Они стоят, глядя друг на друга, и оскорбленный блеск в глазах Мордреда тухнет, сменяясь страшной тоской.

– Да, я тоже думаю,