Марина Дяченко - Пандем Страница 18

Иногда он приземлялся на запасках. Повисал на скалах, цеплялся за острые ветки деревьев, дважды или трижды ломал ноги; врачи в госпиталях знали своё дело. Омар возвращался в строй.

Три месяца ему пришлось пробыть в зоне военных действий. Девушки думали, что шрам на Омаровой скуле и его сломанный нос – следы боевых ранений; он таинственно улыбался и не говорил им, что это его в увольнении избили четыре подонка. Но он тоже, помнится, здорово их отметелил…

Демобилизовавшись, он устроился работать на одну турфирму. Развлечение называлось «Прыжок смерти»; теперь Омар прыгал не со скалы в море, а с парашютом в глубокую расщелину, и воздух свистел в его ушах, но свистел иначе – наверное, он слышал эхо своего полёта, отражавшееся от каменных стен.

Он никогда не брал запаски, зная, что всё равно не успеет раскрыть второй купол. Однажды парашют раскрылся в тридцати метрах над землёй, Омар не успел вырулить на ровную площадку, грохнулся на камни и сломал ногу в двух местах. Его подняли наверх лебёдкой, он провёл три месяца в госпитале, а когда выписался – появился Пандем.

Омар поначалу не придал ему большого значения. Он верил в духов и очень мало – в Бога; когда выяснилось, что Пандем не собирается причинять Омару вреда, Омар почти забыл о нём. И снова вернулся к своим прыжкам: падая в пещере, в полной темноте, успевал сделать двойное сальто, какая-то телекомпания сняла о нём фильм…

А потом к расщелине пришли три белых мужика со снаряжением и сказали: мы тоже хотим прыгнуть.

Он удивился. Прежде желающих, кроме него, почти не находилось.

Мужики боялись, но прыгнули. И у них получилось.

В следующий раз приехала целая группа с любительскими кинокамерами. Здесь были не только мужчины, но и женщины; они прыгали один за другим, всё у них шло как по маслу, и тогда Омар понял.

Они же неуязвимы!

Они не разобьются о камень, не свернут шею и даже не сломают ногу. Пандем бережёт их; они будут делать сальто – безопасно, как в спортзале. Полёт на самодельных крыльях, сумасбродный, свободный, на грани жизни и смерти полёт заменён теперь комфортабельным «рейсом» в кресле с подлокотниками, с соком в стакане, с кнопкой вызова услужливой стюардессы…

– Зачем? – спросил Омар у Пандема.

«Потом поймёшь», – ответил Пандем.

Ничтожество возделывало свой сад. Ковыряло тяпкой, разрыхляя землю у подножия каких-то кустов, выдёргивало траву, пыхтело и казалось очень увлечённым своим делом.

Макс подошёл и остановился у ничтожества за спиной. Окликать не стал – пусть сам заметит. Пусть повернёт голову.

За те несколько месяцев, что они не виделись, садовник – Макс жёлчно скривил губы – постройнел и поседел. Слипшиеся от пота перья волос на затылке были какого-то воробьиного цвета – это против прежней-то вороньей черноты!

Пандем молчал. Вот за что Макс ценил Пандема – за понятливость.

Садовник выпрямился, хмыкнул, переводя дыхание, и краем глаза заметил Макса. Оглянулся, едва не выронив своё орудие.

– Наигрался? – мягко спросил Макс. – Поехали. Машина у ворот.

– Добрый день, Максим Петрович, – глухо пробормотал хозяин куста и тяпки.

– Добрый, – Макс сдержался. – Ты мне нужен. У меня есть для тебя работа. Живее.

Хозяин тяпки переступил с ноги на ногу:

– Разве… Мы не переговорили уже обо всём?

– Дерьмо! – рявкнул Макс, и с ближайшего дерева стайкой слетели перепуганные синицы. – Я не для того убил на тебя столько лет, чтобы ты сейчас рыл землю, как свинья под берёзой! Живо со мной, я трачу на тебя время, Базиль!

–  Это моя работа, – Базиль снова взялся за тяпку, и в движениях его была такая решительность, что Макс не удержался.

– Ах ты!..

«Осторожнее, Макс. Ты сломаешь ему руку».

Базиль был на двадцать лет моложе. После пятиминутной борьбы он всё-таки высвободился; Макс наступил на тяпку, вминая её в разрыхлённую землю. Он сломал бы её об колено, если бы мог. И плевать на драматизм и опереточность. Если бы не Пандем – он задушил бы ученика-предателя собственными руками…

«Макс, в доме девочка. Не ори. Напугаешь».

«Ну так отвлеки её! Пощекочи пяточки!»

«Макс…»

– Максим Петрович, – Базиль говорил очень тихо и внятно. – Вся ваша наука…

– «Ваша» наука?!

– Наша наука, – сказал Базиль после паузы. – Это… потеряло смысл. Это… конец науки, конец знанию, конец вообще всему. Это приход нового каменного века. Я хочу встретить его достойно – с мотыгой в руках, как и подобает… как и подобает обитателю новых пещер. Благоустроенных. Зачем… если можно просто спросить Пандема?!

– Всё сказал? – Макс отряхнул ладони. – Теперь я скажу. Мне надо, чтобы ты делал для меня работу. Которую я не могу поручить Питеру! Он-то мужчина, а не попугай, он учёный, но он ни черта не может пока… он пацан. Слушай, сволочь, целая лаборатория работала на тебя столько лет, а теперь ты меня кидаешь, как шулер, как истеричная бабёнка?! Теперь, именно теперь, когда у нас появилась уникальная…

– У нас ничего не появилось, мы всё потеряли… Мотивации…

– Пандем, идиот! Пандем – универсальное орудие, большой вопрос, он же ответ, он же супертестер, он же сверханализатор, он же вселенная, он же микроволновка и подставка для пробирок…

Базиль молчал.

– Так ты едешь или нет? – спросил Макс, внезапно ощутив усталость.

Базиль молчал.

– Как я жалею, что взял тебя тогда в аспирантуру, – сказал Макс, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Как я жалею, что поверил в тебя, ничтожество. Ты не учёный. Пошёл вон.

И, не дожидаясь, пока под Базилем разверзнется земля, Макс развернулся и двинулся обратно. Целый день улетел псу под хвост, ничтожество оказалось непоколебимым в своей слабости, Макс всегда знал, что не умеет убеждать. Они либо шли за ним, либо не шли. Базиль был тщеславен… А он, Макс, никогда не умел разбираться в людях… Приживала под брюхом науки! Ну ничего, в Питере-то Макс не разочаруется. Двадцать три года, но молодость – быстро проходящий недостаток, уж Питер-то не бросит Макса, даже если Пандем напишет на большом листе ватмана все ответы на все вопросы и повесит их перед входом в Максову лабораторию… Пусть так, в любом задачнике есть страница с ответами… Но полагать науку задачником?! Базиль – идиот. Путь к ответу… Тёмный лабиринт, освещаемый мыслью, будто фонариком. Вопросы неисчерпаемы, Пандем несовершенен… Да, несовершенен, поэтому он существует. В несовершенстве своём Макс подобен Пандему, а Пандем – Максу… За полгода пройден путь, на который прежде уходили десятилетия… Почему Пандем не объявился раньше?!

Машина – Пандемов подарочек на универсальном топливе – завелась беззвучно и сразу.

«Макс, погоди. Две минуты».

– Чего тебе?

«Во-первых, Элла стоит на крыльце. Во-вторых…»

Макс оглянулся. Девочка-подросток (сколько ей теперь? Четырнадцать? Тринадцать?), дочка Базиля, действительно стояла на крыльце, и миловидная мордашка её была бледнее мела.

«Я же просил – отвлеки её!»

«Она не младенец, чтобы её отвлекать».

«Ну скажи, что я сожалею… Скажи что-нибудь за меня».

«Погоди, Макс. Базиль сейчас придёт».

– Что-о?

«Он решится секунд через тридцать. Подожди его. Полминуты – не так долго, правда?»

– Максим Петрович? – слабым голоском спросила девочка от калитки. – Может, вы бы… чаю?

«Соглашайся, дурак».

– Сам дурак, – шёпотом сказал Макс.

Тяжесть, много дней лежавшая у него на душе, покачнулась, как плохо закреплённый мешок на спине вьючной лошади. Гнёт, готовый свалиться.

Сито пошарил руками, ругнулся разбитым ртом и не очень уверенно поднялся на четвереньки. Зрение возвращалось медленно; прямо перед ним был корявый ствол, о который его приложило минуту назад. А что было вокруг – трава, кусты, туман, – сливалось, будто на большой скорости.

«Ты понял, кто тут хозяин?»

Сито потрогал передние зубы. Подбородок был мокрый. Капало на рубаху.

«Я вижу, понял не до конца».

– Я понял, – прохрипел он, мотнул головой, роняя капли, снова потерял равновесие и шлёпнулся в прелую листву.

«Ладно. На первое время будем считать, что понял. Сейчас я выведу тебя на дорогу, там остановится машина, довезут тебя куда надо. Адрес – Овражная, семь. Скажешь, что пришёл работать. Тебе дадут самосвал, сядешь за баранку и будешь пахать, шоферюга. Наказывать буду не то что взгляд кривой – мысль кривую… Понял, сынок?»

– Да, – Сито поднялся, держась за дерево.

«И благодари, сука, что мордой твоей деревья пачкаю. Тебе бы мозги подкрутить – так нет же, обращаюсь с тобой, как с человеком… А будешь ли человеком, Лёня Ситник?

Сито задрал лицо к низкому пасмурному небу, выматерился, покачнулся, устоял.