Алексей Лукьянов - Книга Бытия Страница 18

— А если сикараська хамит? Она ведь тоже "тыкает"! — очнулся Уй. — Какое уж тут доверие?

— Пытается взломать твое личное пространство, — философ опять зевнул. — Так что между нами: доверие или дистанция?

Пока Диболомы решали сложный вопрос, Лой-Быканах уснул.

— Доверие! — радостно крикнули Уй и Дуй.

Ответом послужил могучий храп.

— Эй, а про смысл жизни? — возмутился Скип.

Но Уй убедил его не будить философа. В конце концов, куда он денется до завтра?

— Говори.

Патриарх не обернулся к Гыну, он продолжал о чем-то напряженно думать. Тем не менее визит мудреца не остался незамеченным, и Патриарх нашел нужным первым начать разговор.

— Я… — Гын попытался приветствовать Патриарха, но не смог.

Вопрос задать он тоже не сумел.

— Зачем пришел? — спросил Патриарх, не оборачиваясь.

— Я только посижу тут, рядышком… — пробормотал мудрец. — Я быстро…

Патриарх не ответил.

Мудрец плюхнулся задом на камни, тут же вскочил и поковылял обратно с максимально возможной скоростью. Он отчетливо понял, что не только не хочет знать, как устроена Среда Обитания, но даже более — яростно противится, чтобы узнали другие.

Гын вернулся к поверженным Рытркынам, и уложил Бздына рядом с Дыном. Малоприятное зрелище — наблюдать собственную разбитую голову в двух экземплярах. И чем они виноваты? Всего-то и хотели — узнать, как же все устроено в мире, а вон как получилось.

Вообще-то они и сейчас хотят. Это у них жизненная установка такая — хотеть. Все сикараськи хотят все знать, несмотря на то, что орешек знанья тверд, и тверд весьма. Но главным образом сикараськи хотят жить. Все их многочисленные хотения происходят от жгучего, словно блямба, желания жить.

Тяжело вздохнув, Гын покопался в складках своего плаща, потом обыскал Дына с Бздыном, нашел тинную труху — и густо засыпал раны.

Мироздание, думал он, осторожно ступая по мокрым круглым камням, оно ведь не только вокруг, оно и в словах. В этом все дело. Среда Обитания — всего лишь Среда. А слова — гораздо больше. Они гораздо больше, чем даже то, что за границей Среды.

Больше бесконечности!

Спустя какое-то время оба Рытркына зашевелились, а вскоре и очнулись.

— Ну надо же быть таким тупым! — простонал Бздын, разминая шею.

— Правда, Гын, ну зачем же так, — Дын ткнул пальцем в остывшие мозги, понюхал и аж заколдобился.

— Погорячился, — Рытркын-оригинал отвел взгляд. — Ладно уж, идите.

— А сам что? — Дын и Бздын, кряхтя и постанывая, встали на ноги.

Гын махнул рукой и побрел вдоль берега. Потом остановился, обернулся к недоумевающим мудрецам и попросил:

— Насчет слов у него спросите. Ну, если знает, конечно.

Не дождавшись ответа, Гын-Рытркын пошел своей дорогой, а совершенно обалдевшие Дын и Бздын — своей.

Целый этап экспедиция провела в брачных играх. Подключились даже клячи и Раздолбаи. И когда Тып-Ойжон наконец вспомнил, зачем они сюда попали и куда вообще шли, никто из попутчиков не выразил острого желания продолжить погоню. Великих трудов стоило мудрецу привести в чувство ходоков и воина:

— Вы что, не понимаете? Тут и так непонятные вещи творятся, а если мы ее не догоним, то вообще может наступить ВсеобщийКаюк.

Дол-Бярды не без оснований полагал, что если Каюк не наступил до сих пор, то вряд ли наступит когда-нибудь еще, но Ыц-Тойбол довольно быстро опомнился и стал готовиться в путь, глядя на него засобирался Гуй-Помойс… В конце концов чувство долга возобладало и над воином.

— Куда это вы? — удивилась Великая Матерь, когда на рассвете, подпинывая Раздолбаев и понукая кляч, путешественники выдвинулись из поселения.

— Смилуйся, Матушка, — запричитали Раздолбаи. — Уводят, бичи, на поиски глюка, а мы уже здесь любим…

— Какого глюка? Кто бичи? — у Матери защемило в груди от предчувствия вечной разлуки.

Вновь пришлось пускаться в объяснения, но тут уж мудрец пустил в ход все красноречие, которым обладал, ибо чувствовал — против любви долг бессилен.

— Если мы ее не найдем, — закончил Тып-Ойжон, — может случиться все, что угодно.

— Даже Всеобщий Каюк, — добавил воин, скорее, для себя, чем для Матери.

— Кстати, — осенило Ыц-Тойбола, — а она мимо вас не пробегала?

Великая Матерь долго переваривала услышанное. А потом начала:

— Раньше циритэли жили на Другом Краю Света…

— Я думал, он общий… — разочарованно протянул мудрец.

— Он думал, — передразнила бабища. — А потом как грохнет: Край лопнул, и в небо какая-то штуковина улетела. И горы начали расти.

Экспедиция напряженно ожидала трагической развязки.

— Мы сначала испугались, а потом пещеры нашли, жить там стали…

— А с Краем-то что? — спросил Ыц-Тойбол.

— Да кто ж его знает? Он же по ту сторону, а мы — по эту.

Казалось, Великая Матерь знает, что с Краем на самом деле, но не хочет говорить. Никто из путешественников не осуждал ее за скрытность: в конце концов, Матерь о них же заботится.

— Это она, макитра, — понял мудрец.

— Я? — глаза Великой Матери заволокло влажной пеленой.

— Да нет, — мудрец замахал крыльями, — нет, что вы… Это зловещая тварь, которую мы преследуем. Она таки провалилась сквозь Среду.

— А как она смогла в небо улететь, если провалилась? — насторожился воин.

— Не знаю, — огрызнулся Тып-Ойжон. — Я практик, мне эксперимент нужен, чтобы понять. Если исходить из того, что пространство — шар, а Среда — это пространство…

— А меня Гын-Рытркын учил, что Среда — это плоскость, — возразил Ыц-Тойбол.

— Это распространенное заблуждение! — вспылил мудрец.

Назревал научный диспут, но воин вовремя прервал дебаты:

— Короче, мы ее ловим, или здесь остаемся?

— Здесь! — в один голос крикнули Раздолбаи и клячи, а вместе с ними — Великая Матерь.

— Ловим! — очнулись ходок с мудрецом, и Гуй-Помойс их поддержал.

— Ну куда вы? — всхлипнула Матерь. — На небо ваша тварь улетела, и не вернется, поди.

— Есть, люсь, такое слово — надо, — Дол-Бярды ласково потрепал ее по щеке.

— Заскучаю я за тобой, — не унималась бабища. — Да и за всеми остальными…

Мудрец деликатно кашлянул:

— Прошу меня простить, но научная мысль никогда не стоит на месте. Мы уходим навеки, но останемся с вами навсегда…

С этими словами он откусил мизинец на левом крыле.

— Посыпайте каждый день тинной трухой, — вложив палец в ладонь онемевшей Матери наставлял Тып-Ойжон. — И вырастет новая сикараська, вылитый я.

Ходоки и воин по примеру мудреца так же оставили по частичке себя на утеху бабам и на посрамление мужикам. Раздолбаи с клячами тоже порывались чего-нибудь оставить на память о себе, но Ботве и Тым-Тыгдыму запретили себя калечить, а сами Раздолбаи как-то боялись себе вредить.

Великой Матери не осталось ничего, кроме как согласиться с решением возлюбленных чад своих. Она проводила путешественников до непримечательной щели, затаившейся в беспорядочном нагромождении каменных плит:

— Это тропа сквозь горы.

— Ничего себе, тропа, — возмутился Гуй-Помойс. — А чего такая кривая? Перпендикуляр где?

— Перпендикуляр в голове, крепыш, — вздохнула Великая Матерь. — Вернетесь?

— Обязательно, — соврал воин.

Экспедиция, сопровождаемая бесконечным нытьем Раздолбаев, брюл-брюла и пан-рухха, вклинилась в межгорное пространство. И когда наконец после пятидневного похода где-то далеко меж скал показался выход, Тып-Ойжон понял, что Великая Матерь похожа на Патриарха.

Это его несколько обескуражило, ибо философы прямо говорят, что Патриархи не живут среди сикарасек, не обжигают горшки, и уж тем более не рожают детей (о последнем философы, скорей всего, вообще ничего пока не знали). Патриархи всеблаги и всезнающи, Патриархи сотворили Среду и сикарасек, а потом ушли, что-то такое важное сказав напоследок… Что же они сказали? "Тащитесь и развлекайтесь"? или "Плодитесь и размножайтесь"? Мудрец понял, что совершенно не помнит последних слов, так что это вполне могли оказаться "Разделяй и властвуй" и "Рога и копыта"…

А еще Патриархи держат власть над миром.

Вспоминая все, что ему известно о Держателях Неба из обязательного курса философии, Тып-Ойжон совершенно не заметил, как их компания вышла из скальных нагромождений и оказалась на высоком песчаном холме.

— А может, вернемся? — Тым-Тыгдым жалобно заглянул в глаза мудрецу.

— Не думаю, — пробормотал тот, созерцая пейзаж.

Внизу шумела вода. Очень много воды. А у воды сидел Патриарх.