Владимир Кузьменко - Древо жизни. Книга 2 Страница 18

Теперь о Боге. Возьмём в пример историю. Понятие о Боге меняется по мере исторического развития общества. Первобытный человек верил в силы природы, обожествлял деревья, реки, вулканы, крокодилов, коров и тому подобное. Затем он очеловечил религию и сделал бога подобным самому себе, но всемогущим. Это Юпитер, Иегова, Шива, Вишну. Что мы видим при анализе такого представления о Боге? Людям стал ближе бог в человеческом образе. Это первый момент религии. Второй момент – могущество. Бог всемогущ!

Следовательно, могущественный человек может быть для остальных людей образом бога. Кто в нашей ситуации может стать богом? Естественно, я, как носитель всей полноты власти. Я вижу, вы меня поняли. Но не спешите. Вспомните, сколько веков христианство входило в сознание людей, вытесняя язычество. В наш век массовой информации этот процесс может протекать значительно быстрее, в сотни и тысячи раз. И назначение средств массовой информации я вижу главным образом в том, чтобы наши идеи вошли в массы, охватили их постепенно. Зная мою скромность, вы понимаете, что, делая такой шаг, я приношу личное в жертву нашим идеалам.

В этом благородном деле государственной важности своё слово должно сказать изобразительное искусство. Я имею в виду монументальное искусство. Именно оно отвечает нашим целям, ибо монументальное искусство возвеличивает могущество. Вспомните пирамиды Древнего Египта – они прославляли фараонов и после смерти, делая власть божественной и бессмертной. Пусть наш идеал вдохновляет художников. Но этого мало. Надо кое-что изменить в географии. К чему такие аполитические названия, как Тихий океан, Джомолунгма? Не лучше ли им дать новые, отвечающие задачам современности названия? Не мешало бы переименовать Париж, Лондон, Пекин… Однако подойти к этому надо с умом, сохраняя национальный колорит. Например. Лондон может стать Каупонитаун, а Пекин – Каупонистан, или как там по-китайски. В общем, вы меня поняли.

Потом надо заняться исторической наукой. Постепенно изъять из учебников все от конца матриархата до прихода нас к власти. Пусть люди усвоят раз и навсегда, что до нас ничего на свете не было: ни науки, ни культуры, что все, что они видят – от авторучки до автомобиля, – создано только благодаря нам. Это, конечно, произойдёт не сразу. Сменятся поколения, но в конце концов так и будет! Вы сами посудите, зачем людям какой-то там Рамзес? Можем ли мы обойтись без Рамзеса? Конечно, можем! Так в чем же дело? Кто нам мешает вычеркнуть из памяти Рамзеса, а заодно и Шекспира, Гёте и всяких там Байронов? В общем, так! Объявить пока историю лженаукой и основательно почистить все библиотеки. Я сам напишу краткий курс истории от первобытных времён до настоящего времени. Так, страниц на сорок. Этого будет вполне достаточно. Да и детям легче учиться. То, что следует запомнить наизусть, – выделим жирным шрифтом.

Кстати, мне снова пришла мысль о генетике. Почему мы должны запретить и забыть генетику? А потому, что если люди будут знать генетику, то они будут думать, что у нас с вами те же самые гены и хромосомы, что и у них. Можем ли мы это допустить? Нет, не можем. Поэтому ещё раз напоминаю вам: хотя мы пришли к власти под флагом генетики, но, завоевав власть, мы должны немедленно стереть в памяти людей все, что с ней связано, кроме названия, которое нам придётся сохранить, и того рационального зёрна, что нами взято, – селекции».

Восстанавливая в голове этот бред, генерал вспомнил некогда услышанную фразу: «Чем наглее ложь, тем она убедительней». Кто же это сказал? Впрочем, автор фразы не прав. Ложь только тогда становится убедительной, когда она подкрепляется страхом. Когда верить заставляют. Необходим страх. Великий страх. И этот страх принёс Железный Генрих. Генрих выступил с теорией прекращения политической борьбы и установления всеобщего благоденствия. Общество, писал он, достигло вершины социального развития. А раз так, то политическая борьба за власть автоматически прекращается. В связи с этим ликвидируются тюрьмы, отменяются наказания и, в первую очередь, смертная казнь.

«Мы, неогуманисты, являемся самой гуманистической организацией всех времён и народов. Но, – писал дальше Генрих, – общество должно быть защищено от насилия со стороны людей, которые в силу своего генетического предрасположения отстали в развитии от остального общества. Виноваты ли они в этом? Конечно, нет! Это больные люди, и в отношении них нельзя применять наказание. Их надо лечить. Но всегда ли можно надеяться на благоприятный исход лечения? Увы, нет. Медицина ещё не дошла в своём развитии до того прекрасного времени, которое, я верю, скоро наступит, когда все болезни будут успешно побеждаться. Мы стремимся к этому и проводим последовательную политику генетического оздоровления человечества. Но что делать с теми, которые пока не поддаются лечению? Можно ли позволить им совершать акты насилия по отношению к другим на том основании, что они больны? Следовательно, их надо изолировать? Но это опять-таки наказание, которого мы и хотим избежать. Надо что-то предпринять такое, чтобы не лишать человека жизни, даже если он убийца или потенциальный убийца, и не лишать свободы, если он грабитель и насильник. Мы располагаем сейчас методами предсказания поведения человека. Мы можем сохранить ему жизнь и свободу, если лишим его той незначительной части клеток мозга, которые, вследствие своего патологического развития, толкают человека на совершение преступлений. Это будет гуманно как в отношении самого человека, так и общества в целом.

Заботясь о людях, об их полноценной духовной жизни, мы идём дальше. Разрушая у части людей центр агрессии, мы, естественно, чего-то лишаем их. Справедливо ли это? Нет, конечно! Если человек что-то отдаёт, то он взамен должен получить нечто другое, равноценное. Мы, партия неогуманистов, партия справедливости, подходим к таким несчастным людям не как к преступникам, а как к нашим братьям, обиженным судьбой. И если что-то мы вынуждены взять у нашего брата, то взамен мы должны дать ему нечто большее, что осчастливит его. Забирая у него возможность делать зло, мы взамен даём ему целый мир красочного воображения, мир, в котором он будет счастлив, мир, в котором он сможет совершать подвиги, мир, в котором мужчина станет обладателем прекрасных женщин, а женщина обретёт счастье в объятиях любимого мужчины. Приобретя этот огромный мир, пожалеет ли наш брат о том, что его лишили возможности красть, грабить, убивать, насиловать? Нет! Он будет счастлив! Так дадим же ему это счастье!»

Так появились мнемофильмы.

Первую партию преступников, среди которых были и убийцы, после проведённых операций выпустили на свободу. Их сразу же трудоустроили, т.е. поставили к конвейеру. Через неделю завод посетили журналисты. То, что они увидели и услышали от бывших узников, превзошло самые радужные надежды. Бывшие убийцы, насильники, воры со слезами радости на глазах рассказывали газетчикам, как им хорошо. «Мы не можем отличить сны от реальности, – говорили они. – Это прекрасно! За семь часов сна мы переживаем события длительностью в неделю, а то и в месяц. Мы счастливы и богаты». «У меня, – говорил один, – дома любимая жена и дети. После работы я „иду“ к ним на целую неделю. Мы проводим время вместе, катаемся на яхте, едим вкусную еду». «А у меня, – спешил высказаться другой, – вилла на берегу моря. У меня там живут две подруги. Каждая из них готова отдать за меня жизнь». И так далее и тому подобное.

Газеты пестрели заголовками: «Полицейские уничтожили тюрьмы» (Железный Генрих был шефом полиции), «Наказание счастьем», «Недельный отпуск после десяти часов работы», «Растлитель малолетних стал примерным семьянином», «Проститутка – эстрадная звезда». Всех не сочтёшь и не перечислишь. Затем в прессе появился проект закона об исправлении и профилактике преступности. Закон подвергся обсуждению и был принят. Спустя полстолетия большая часть населения земли днём стояла у конвейеров, а ночью смотрела мнемофильмы. Слово «профилактика» сыграло в законе главную роль. После такой профилактики уже не стоило никаких трудов разделить все общество на три класса и очертить их границы.

Преемник Каупони объявил о наступлении «золотого века». И вот теперь этот золотой век рушится. Рушится потому, что элита думает только о своих узких сиюминутных интересах. «Большой ошибкой было сужение границ среднего класса. – Генерал поморщился. – Элита погрязла в роскоши и разврате и не может взять на себя интеллектуальное бремя общества. Работать головой может только тот, кому эта работа даёт хлеб насущный. Это истина. Чтобы думать, надо быть хоть немного голодным. Когда сытость приходит сама собой, мозг начинает жиреть. Если головой работают с каждым годом все меньше и меньше людей, то происходит тотальная дебилизация общества. С этим надо кончать! Но как?

Против ли я существующего строя, против селекционных законов и разделения общества на элиту и прочих? Нет и ещё раз нет! Я сам принадлежу к элите и не могу хотеть её ликвидации. Следовательно, я не хочу возвращения к старому, ещё не селекционируемому обществу. Селекция необходима, но её надо проводить умно. Но как её проводить умно с этими кретинами, которые ничего не хотят понимать? Ими движет страх перед переменами. Стоп! Страх! Страх всегда, был самым действенным оружием. Надо только управлять страхом. Пусть боятся ещё больше. Следует ещё больше припугнуть их. Тогда они будут нуждаться во мне, а там посмотрим. Итак, я беру на вооружение страх. Создадим источник панического страха. И поможет мне в этом Мария. Нет, это перст судьбы, что она мне встретилась. Теперь следующее: мне нужны деньги, много денег. Брак с Марией даст мне их, но пока потрясём элиту, пусть она даст деньги на выкуп Генриха.