Нина Катерли - Сказание о Громушкиных Страница 19

Как жить мне самому, тоже непонятно. Но это уж мои проблемы. Ясно одно – Вас здесь быть не должно. Ну, хорошо, допустим на минуту, Вы, и вправду, являетесь из будущего. Но ведь являетесь. Сюда, в поселок, к дубу… Или, как в прошлый раз, на почту. И тут Вас, как миленькую, могут схватить, и тогда не знаю уж, что будет.

Вам же наверняка известно, что какие-то молодые ребята 14 декабря пытались организовать митинг на Сенатской площади. Среди них была, кстати, и Юлия Вознесенская, и тот поэт, чьи стихи мне так понравились – про совесть. Демонстрация эта была сорвана, кого-то забрали, кому-то не дали выйти из дома – словом, приняли меры. Очень надеюсь, что Вознесенская все-таки не Вы. Надеюсь, что именно Вас я видел из окна в пуховой шапочке с ушами. Но так или иначе, если играть в эти игры, Вас могут схватить и даже убить. В конце концов, могут изрядно нагадить Вашим родным, той маленькой Юле, что приезжает на дачу Громушкиных. Все несложно сделать, было бы желание. А оно есть!

Так что не пытайтесь меня переубедить – это письмо последнее.

Всего Вам доброго, милая моя "Юля из будущего". И с приближающимся Новым годом! Пусть для Вас он будет счастливым.

Прощайте

Ваш С. 3. 20 декабря. 1975 г.

II

Он даже начал было писать ей ответ, чтобы положить-таки в дупло. Даже если это попадет в чужие руки или сгниет там непрочитанным – что ж…

Начал, но тут же и бросил, получалось казенно, а иначе о себе писать он не умел…

Заставский откинулся в кресле, задумался. Сухие, безжизненные слова приходили в голову. Точно анкету собрался заполнять.

Он родился в Петербурге в 1910 году. Отец, Валентин Алексеевич Булгаков, был из дворян, мелких и небогатых, мать, урожденная Шишина, – из разночинцев, дочь революционера-народника Петра Шишина. В молодости в Нижегородской губернии учила крестьянских детей и всю жизнь, будучи романтической особой, преклонялась перед народом.

Отец до революции служил репортером в "Санкт-Петербургских ведомостях", был всегда абсолютно вне политики, чему научил и сына. И до революции, и после нее писал, в основном, о культуре и о ликвидации неграмотности. Просвещение народа считал самой главной задачей государства и каждого человека, в серости видел источник всех бед – в том числе, вероятно, и октябрьского переворота 1917 года, но об этом сын догадался много позже. В 1931 году отца уже не было в живых.

Мать умерла в 1942 году в Свердловске, в эвакуации.

Сергей, как и родители, считал самым главным просвещение. Окончив в начале тридцатых педагогический институт, попросился на работу в глухую вятскую деревню, где единственным образованным человеком был сельский врач, тоже молодой романтик. Оба они, каждый на своем месте, как могли, боролись с дикостью, грязью и варварством. Сергей начал писать статьи в районную газету "Социалистическая переделка". Писал о простых вещах – о том, что детей нужно учить, а больных лечить, о гигиене, о необходимости делать прививки и обращаться к доктору, когда болен. Все без толку – народ оставался диким, новшества воспринимал с боязнью.

Незадолго до войны Сергей вернулся в Ленинград, работал учителем истории. Женился. В сорок первом ушел в ополчение, служил на Ленинградском фронте, был ранен и в 1944 году демобилизован в звании капитана. Работал в Ленинграде, в военной газете вольнонаемным… Матери уже не было.

В сорок шестом написал свою первую повесть о войне и блокаде – очень искреннюю, на его теперешний взгляд – наивную. Но честную, да. Он взял псевдоним Заставский, подписываться Булгаковым показалось неудобным. Книгу посвятил памяти матери.

С первой женой расстались еще во время войны, мирно – просто она написала ему из Ташкента, где была в эвакуации, что встретила другого человека.

Через два года после первой книги вышла вторая – "Не сдадим!" – тоже о войне, принесшая похвалы в печати и некоторую известность. Ему предложили стать членом Союза писателей, и он с радостью согласился – "Отец был бы горд. И мама".

Впрочем, успех был недолгим – грянуло "Ленинградское дело". И тут выяснилось, что в повести "Не сдадим!" автор пытается представить подвиг Ленинграда чрезмерным, выпячивает мужество ленинградцев, ставит их выше других, недостаточно пишет о роли тов. Сталина. Могли посадить, тогда сажали многих, но обошлось – просто уволили из газеты.

Он был тогда штатским и не членом партии, вообще не отличался политической активностью. Сам про себя тогда думал – так, серая мышь. И слава Богу. Надо делать свое дело, и этого достаточно. Однако нужно было на что-то жить, а работы в Ленинграде он не нашел. К тому же, "наверху" могли одуматься и все-таки арестовать. И он отправился в захолустный городок все в той же Кировской области, где лежал когда-то в эвакогоспитале, неподалеку от деревни, где в юности работал учителем. Снова преподавал историю, а потом постепенно начал писать в местную газету – все, как в прежние времена. Снимал комнату у старого доктора, хирурга, лечившего его во время ранения. Всю жизнь дружил с медиками. По вечерам играли в шахматы, гуляли по окрестностям, раскладывали пасьянсы… Природа там прекрасная, настоящая русская северная природа, которую Сергей любил всю жизнь – бесконечная тайга, река, по которой сплавляли бревна, синие лесные озера.

…Когда-то природа давала радость. Теперь радости не приносит ничто.

В 1952 году он снова женился. Женой его стала Ольга, дочь доктора, у которого он жил. Ему было уже сорок два, ей – двадцать два, работала у отца фельдшером.

После смерти Сталина и XX съезда вместе с женой вернулись в Ленинград. С работой было туго, в газеты не брали – о писателе Заставском все уже успели забыть – все, кроме разве что старых приятелей, которые служили в издательствах и журналах и давали ему рукописи-"самотек" на внутренние рецензии. Позднее – сочинения разных передовых рабочих или военачальников, написавших мемуары, которым требовалась так называемая литобработка. Жили скромно. Летом ездили в Дом творчества на Финский залив. Все те годы, что они с женой были вместе, Ольга была его единственным другом. От природы нелюдимый и замкнутый, он ни в ком больше не нуждался. Бывать на людях не хотелось. Быть дома – в городе или, позднее, на даче – с ней вдвоем всегда для него было счастьем. А для нее? Ему казалось, для нее тоже.

Шла "оттепель", "Ленинградское дело" забылось. Общественной жизни Сергей сторонился по-прежнему, не интересно ему это было. Казалось пустопорожней суетой. Пусть политикой занимаются те, кто к этому склонен. На здоровье! А он не способен. Знал, что многие его осуждают – дескать, ни рыба, ни мясо. Ну и пусть.

Если уж на то пошло, он, впутываясь в эти дела, не мог ставить на карту то, что было дороже всего на свете, свою семейную жизнь.

Однажды позвонил директор издательства, где он обычно получал заказы. На этот раз это была не литобработка, вообще – не халтура. Ему заказали книгу: "Ты же писатель. Член Союза. Прежние твои книжки уже забылись. Напиши новую, современную. О рабочем классе – тебе эта тема знакома, столько чужих рукописей перечитал! Хочешь, дадим творческую командировку на завод?" Он начал писать и даже увлекся. Сходил несколько раз на Кировский завод, поговорил там с рабочими, с начальниками цехов. Писалось легко… слишком легко… Фразы были округлыми, как голыши. Тогда он этого не замечал – писал себе и писал. Читал отрывки Ольге – хвалила. Книгу издали, а затем переиздали две первых. Появились какие-то деньги, на них была куплена дача неподалеку от Тосно.

После той книги Заставский не мог принудить себя к сочинительству. Из старых черновиков кое-как слепил небольшую повесть о сельском учителе, отдал в молодежный журнал, но она так и не была опубликована. Не печатают ее и сейчас, неизвестно – потому что слабая или по другим причинам… И, честно, говоря, не жалко – повесть, прямо скажем, не шедевр.

…Ольга утонула в 1972 году.

Этому предшествовало то, о чем Заставский в своих биографиях, естественно, не упоминал. А именно вызывающе-настырные ухаживания за Ольгой поэта Игоря Хрипунова, у которого был дом в том же дачном поселке. Ежеутренние букеты роз на крыльце дачи Заставских, стихи, из которых было ясно, кому они посвящены. Описания подробностей каких-то свиданий с женщиной, точь-в-точь похожей на Ольгу. Были эти свидания вымыслом или правдой? Об этом Заставский жену не спрашивал, считая, что это ее оскорбит… А сама она как-то сказала, что у Игоря – так звали Хрипунова – слишком, дескать, бурная фантазия, и он любит выдавать желаемое за действительное. Но сказала как-то неуверенно и продолжала с Хрипуновым встречаться. Тем же летом 1972 года Хрипунов взял псевдоним Олин. Был ли между ними роман?.. Заставский не знал и не хотел знать. Отношение жены к нему самому оставалось прежним, и это было главным. А если она даже увлеклась тем краснобаем… Что ж… Выйдя замуж в двадцать с небольшим, она лишилась того, что бывает в юности, – свиданий, ухаживаний, объяснений… Да, если что-то и было, ее винить нельзя. И, он был уверен, в конце концов, все прошло бы, само собой кончилось, и Ольга рассказала бы ему об этом. Да, в то лето она много времени проводила с Хрипуновым, ездила купаться на его "Москвиче", приезжали его друзья, собирались по вечерам у костра, читали стихи… Ольга иногда звала с собой мужа, он отказывался – неинтересно.