Нил Шустерман - Разобщённые Страница 2

Кто такая Риса Уорд?

Желаю вам нервомотательного, снопрогоняющего и мыслепробуждающего чтения!

Нил Шустерман 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НАРУШЕНИЯ

Единственный способ стать свободным в несвободном мире — это освободиться настолько, чтобы само твоё существование стало бунтом.

1• Старки

Когда за ним приходят, его мучает ночной кошмар.

Весь мир затоплен водой, и посреди всемирного потопа его рвёт медведь. Но он не столько напуган, сколько раздражён. Как будто одного потопа недостаточно, мрачные глубины его подсознания наслали на него ещё и разъярённого гризли!

И тут его за ноги выдёргивают из водного Армагеддона и челюстей смерти.

— Вставай! Быстро! Пошли!

Он открывает глаза. Спальня, которой полагается тонуть в темноте, ярко освещена. Двое юнокопов заламывают ему руки, в корне пресекая попытки к сопротивлению. Впрочем, какое там сопротивление — он же толком не проснулся!

— Эй, вы что? Спятили?!

Наручники. Сначала на правое запястье, потом на левое.

— Вставай!

Его вздёргивают на ноги, не дожидаясь, когда он сам встанет, как будто боятся, что он будет упираться. Он бы и упирался, если бы был хоть чуть-чуть пободрей.

— Да оставьте меня в покое! Что здесь творится?!

Но в следующее мгновение он уже настолько приходит в себя, что соображает и сам, что творится. Его похищают! Хотя нет. Какое же это похищение, когда подписан ордер — в трёх экземплярах...

— Подтвердите, что вы Мейсон Майкл Старки.

В комнате двое офицеров. Один невысокий и мускулистый, другой — высокий и мускулистый. Наверно, были бёфами до того, как пошли в юнокопы-сборщики. Для работы простым юнокопом нужно быть бессердечной сволочью, но чтобы забирать расплётов из дому, требуется вдобавок и полное отсутствие души. Тот факт, что его забирают на расплетение, потрясает и ужасает Старки, но он прячет свои чувства, потому что знает: юнокопы-сборщики тащатся от вида перепуганной жертвы.

Невысокий, явно поющий главную партию в этом дуэте, придвигает свою физиономию к лицу Старки и повторяет:

— Подтвердите, что вы Мейсон Майкл Старки!

— А с какой стати?

— Слушай, парень, — говорит другой сборщик, — мы всё равно сделаем своё дело, от тебя зависит только, будет тебе больно или нет. — Этот второй коп разговаривает помягче, наверно, потому, что губы у него явно чужие — без сомнений, раньше принадлежали какой-то девушке. — Ты же в курсе дела, так что кончай кочевряжиться.

Он разговаривает так, будто Старки знал, что за ним придут. Да разве хоть один расплёт когда-нибудь догадывается заранее? В глубине души каждый верит, что какие бы неприятности он ни причинял своим родителям, им всё же хватит ума не поддаться рекламам в Сети, на телевидении и на уличных щитах, внушающим: «Расплетение: разумное решение». Но кого он пытается обмануть? Даже без всех этих призывов Старки стал кандидатом на расплетение в тот самый момент, когда его положили на порог этого дома. Удивительно ещё, что предки так долго ждали!

Коп-«запевала» глубоко внедряется теперь в его личное пространство:

— В последний раз: подтвердите, что вы...

— Да, да, Мейсон Майкл Старки. Убери свою поганую рожу, у тебя из пасти воняет!

Личность подтверждена, и коп с девичьими губами достаёт три цветных бумажки: белую, жёлтую и розовую.

— Значит, вот как это делается? — Голос Старки слегка дрожит. — Арестовываете, значит? А в чём моё преступление? В том, что мне шестнадцать? А может, в том, что я вообще живу на этом свете?

— Тихо-не-то-транканём-и-всё, — говорит Запевала как будто в одно слово.

Старки отчасти хотел бы, чтобы его транканули — уснуть бы и, если повезёт, никогда не просыпаться. Тогда удастся хотя бы избежать дальнейших унижений; хватит и того, что его сорвали с постели посреди ночи. Впрочем, нет! Ему очень бы хотелось полюбоваться выражением лиц папочки с мамочкой. Вернее, ему хочется, чтобы они увидели выражение его лица, а если его усыпят, то родаки отделаются слишком легко. Им тогда не придётся смотреть ему в глаза.

Женогуб разворачивает перед ним ордер на расплетение и зачитывает позорный параграф 9, «Отказ от ребёнка»:

— «Мейсон Майкл Старки! Подписав этот ордер, ваши родители и/или законные опекуны подвергают вас ретроспективной терминации, задним числом датируемой шестым днём после зачатия, что делает вас нарушителем Экзистенциального Кодекса 390. В свете вышеизложенного вы поступаете в распоряжение Инспекции по делам несовершеннолетних штата Калифорния для незамедлительного введения в состояние распределённости, иначе именуемого расплетением».

— Бла-бла-бла.

— «Все права гражданина, которыми вы наделены от имени округа, штата и федерального правительства, с этого момента официально и перманентно отзываются». — Он складывает ордер и засовывает его в карман.

— Поздравляю, — говорит Запевала. — Ты больше не существуешь.

— А тогда чего вы со мной разговариваете?

— Правильно, заканчиваем с болтовнёй.

Они дёргают его к двери.

— Можно мне хотя бы обуться?

Они разрешают, но при этом стоят у него над душой.

Старки долго-долго зашнуровывает ботинки. Затем копы выводят его из спальни и тащат на нижний этаж. Деревянные ступени жалобно стонут под их тяжёлыми сапогами. Такое впечатление, что по лестнице топает целое стадо буйволов, а не три человека.

Родители ждут в прихожей. Сейчас три часа ночи, но они полностью одеты. Видно, так и не ложились, ожидая прихода копов. На лицах — опасение, а может, облегчение, — трудно сказать. Старки прячет собственные эмоции за притворно-приветливой усмешкой.

— Привет, мам! Привет, пап! — тараторит он. — Догадайтесь, что со мной только что произошло! Ну-ка, с двадцати попыток!

Отец набирает полные лёгкие воздуха, собираясь толкнуть Великую Речь О Благе Расплетения, которую заранее готовят все родители «трудных» детей. Даже если им никогда не придётся её произнести, они всё равно готовят её, проигрывая в уме либо во время ланча, либо торча в уличной пробке, либо слушая придурка-босса, разглагольствующего о курсах акций, купле-продаже и всякой прочей чепухе — ну, что там ещё обсуждают обитатели офисных зданий на своих собраниях...

А что говорит статистика? Старки как-то видел в новостях. Каждый год мысль о расплетении посещает каждого десятого родителя. Из этого числа каждый десятый серьёзно взвешивает её, а из этих последних один из двадцати претворяет замысел в жизнь. Цифры удваиваются с каждым дополнительным ребёнком в семье. Подсчитай все эти красноречивые числа — и окажется, что каждый год расплетают одного из двух тысяч подростков от тринадцати до семнадцати лет. Шансы выше, чем при лотерее, и это если не принимать в расчёт детей из приютов.

Отец начинает вещать, держась, однако, от Старки на почтительном расстоянии:

— Мейсон, ты, наверно, сам понимаешь, что не оставил нам другого выбора?

Юнокопы держат Старки у подножия лестницы и не торопятся вывести его из дома. Таков обычай: родителям дают возможность провести ритуал перехода — дать дитяти этакий словесный пинок под зад.

— Драки, наркотики, угон автомобилей, а теперь тебя исключили из очередной школы. Что дальше, Мейсон?

— Ёлы-палы, пап! Да выбор-то огромный, я ещё столько всего могу натворить!

— Больше не сможешь. Мы слишком любим тебя, чтобы положить конец твоим проступкам прежде чем они положат конец тебе.

Услышав такое, Старки ржёт.

Но тут с верхней площадки лестницы доносится голосок:

— Нет! Вы не можете так поступить!

Там стоит его сестра Дженна — биологическая дочь его родителей — в своей пижамке с плюшевыми мишками, которая выглядит довольно странно на тринадцатилетней девочке.

— Ступай в постель, Дженна! — говорит мать.

— Вы отдаёте его на расплетение, потому что его принёс аист. Это нечестно! К тому же ещё и перед Рождеством! А если бы меня принёс аист? Вы бы и меня расплели?

Мать начинает плакать, а отец вопит:

— Хватит пререкаться! Марш в постель!

Но Дженна не слушается. Складывает руки на груди и с вызывающим видом садится на верхнюю ступеньку. Хочет всё увидеть собственными глазами. Пусть. Ей полезно.

Слёзы матери искренни, вот только непонятно, кого она оплакивает — Старки или всю семью.

— Все твои ужасные поступки — нам говорили, что это крик о помощи, — произносит она. — Почему же ты не позволил нам помочь тебе?

Ему хочется кричать. Как он может им объяснить, если они сами не понимают, не видят? Они не знают, что это такое: дожить до шестнадцати лет с сознанием, что ты нежеланный ребёнок! Он, Старки — неизвестно откуда взявшееся дитя непонятной расы, которого подкинули на порог этим людям цвета сиены[2], таким бледным — ну ни дать ни взять вампиры. Каково помнить тот день, когда тебе исполнилось три года, а твоя мама, только что родившая дочку и всё ещё в тумане от наркотиков, которыми её накачали во время кесарева сечения, идёт с тобой на пожарную станцию и умоляет забрать тебя и поместить в приют? А как насчёт утра Рождества, когда получаешь подарок, купленный не затем, чтобы доставить тебе радость, а по обязанности? А твой день рождения — ненастоящий, потому что никто не знает, когда ты родился; известен только день, когда тебя оставили на половике у двери, надпись на котором — «Добро пожаловать» — некая молодая мамаша поняла слишком буквально?