Вадим Панов - Дипломатический вопрос Страница 2

На этой же базе находились и четверо двиаров, являвших собой временное представительство на Земле. Четверо инопланетян, которые с любопытством выслушивали истории землян, но молчали о себе.

Бор захлопнул меню, строчки которого переливались французскими, английскими, русскими, китайскими и японскими названиями, и попросил:

— Сначала грейпфрутовый сок, затем большой стейк с жареной картошкой, большую кружку кофе и два круассана.

Официант записал и удалился.

Цвейг, заказавший еще одну чашечку кофе по-турецки, отложил в сторону газету и внимательно посмотрел на Бора.

— Друг мой, я хочу вам кое-что сказать…

— Я не верю!

Висящий на стене телевизор невозмутимо демонстрировал снятую с вертолета картинку горящего города. Города ли? Ни одного уцелевшего здания, ни одного уцелевшего дерева, ни одного автомобиля. Лишь черная смесь, в которую сплавились камни, сталь и стекло. Местами еще горит. Местами дымит.

И ни одного человека.

— Я не верю!

— Придется поверить, господин президент.

А над черным пятном, некогда бывшим городом, неподвижно завис чужой корабль. Как автограф злого художника, написавшего беспощадную картину.

— Согласно последней переписи, там жило около четырехсот тысяч человек…

— Энергетическая вспышка огромной мощности…

— Мы не можем понять, чем они ударили…

— Размеры инопланетного корабля составляют…

— Они не выходят на связь…

— Это Голливуд, мать вашу! — прорычал президент. — Голливуд договорился с CNN и гонит эту чушь! Это реклама нового блокбастера!

Сжав кулаки, он сидел за столом и не сводил взгляд с телевизионного экрана. Звук отключили — чтобы все понять, достаточно было видеть.

— Боюсь, господин президент, это не Голливуд, — тихо произнес стоящий позади Гендерсон.

— Это вторжение! — рявкнул генерал. — Война!

— Инопланетяне более не предпринимают враждебных действий и не выходят на связь, — по-прежнему негромко напомнил Гендерсон.

— Ну и что?

— На то, чтобы появиться в нашей системе, достичь Земли и уничтожить город, у них ушло меньше пяти минут. С тех пор прошло еще двадцать, а они ничего не предприняли. Я полагаю, наши гости пребывают в некоторых сомнениях…

— Чушь! Это вторжение!

— Срочное сообщение! — В Овальный кабинет ворвался офицер. — Приближаются еще три корабля!

— Когда они будут здесь?

— Если сохранят свою скорость, то не меньше, чем через два часа.

— Первый удар продемонстрировал мощь, — немедленно отреагировал генерал. — Теперь не спеша подтягиваются главные силы. Они знают, что мы их видим, и не торопятся. Дают нам возможность осознать, что война проиграна.

— Проиграна? — Президент жестко посмотрел на военного. — Она еще не начиналась!

— Так отдайте приказ!

Их взгляды встретились на фоне картинки горящего города. Четыреста тысяч погибших. Черное месиво из камней и стали.

Гендерсон покачал головой и чуть склонился, намереваясь прошептать президенту несколько слов, но тот уже принял решение:

— Что у нас есть в этом районе?

Генерал расцвел в улыбке.

— Неподалеку стоит ударная авианосная группа. План уже разрабатывается…

— Сколько времени потребуется истребителям, чтобы достичь цели?

— Полчаса.

— Мы атакуем!

— Им потребовалось пять минут, чтобы уничтожить целый город, — напомнил Гендерсон.

— Мирный город, — отрезал генерал. — Теперь им предстоит встретиться с военными.

— Приступайте к операции!

— Но это территория другой страны, — бросил свой последний козырь помощник президента. — Суверенитет…

— Что за страны? — поинтересовался президент, но прежде, чем Гендерсон произнес название государства, продолжил: — Впрочем, не засоряйте мне голову деталями. Генерал, вы получили приказ!

— Есть!

— Гендерсон, немедленно тащите сюда CNN и напишите мне короткую речь. Что-нибудь о том, что наша страна встает на защиту мировой цивилизации, дает отпор агрессорам и бла-бла-бла в том же духе. Пусть госдеп свяжется с туземным правительством и сообщит, что через десять минут его границу пересекут наши истребители. — Президент покосился на телевизор. — И принесите мне диск с «Днем независимости»!

— Я знаю, вы бы никогда не спросили, что заставило меня изменить решение, — медленно произнес Цвейг. — Вполне возможно, вы бы подумали бог весть что о мотивах или… обо мне. А для меня очень важно, Бор, чтобы вы, именно вы, думали обо мне так, как я того заслуживаю.

— Поверьте, профессор, я бы никогда…

Но старик выставил перед собой ладони, останавливая молодого собеседника:

— Бор, прошу вас, позвольте мне закончить. Для меня это очень непростой разговор.

— Извините, — пробормотал Бор. — Конечно…

И отвел взгляд.

Цвейг взял со стола чайную ложечку, повертел ее, собираясь с мыслями, и продолжил:

— И ни в коем случае не думайте, что этот разговор я провожу по чьей-либо просьбе.

— Не буду.

На этот раз старик не отреагировал. Но паузу выдержал и, помолчав, произнес:

— Я изменил решение, друг мой.

— Я уже понял.

Профессор вновь не услышал собеседника. Он вертел чайную ложечку и твердил ей:

— Я изменил свое решение… Изменил…

А Бор смотрел на чистую льняную скатерть и хотел выпить джина. Без тоника. Без ничего. Чистого, неразбавленного джина.

В тот день Цвейг в одиночестве отправился в загородный гольф-клуб. Попрощался с женой, с внуками, пообещал на обратном пути заехать в супермаркет, вышел из дома, что стоял почти в самом центре города, сел в машину и поехал. Он не слушал радио, предпочитая управлять машиной под записанного на CD Листа, а даже если бы и слушал, то это ничего бы не изменило — по радио не успели ничего сказать. Он не видел зависший над городом корабль двиаров. И, разумеется, не заметил старта ракет.

Он радовался летнему дню, предвкушал интересную партию со старыми друзьями и слушал любимую классику.

А в какой-то момент вдруг почувствовал, что машину поднимает в воздух и несет. Вот и все, что Цвейг успел почувствовать до того, как взрывная волна швырнула «БМВ» в чей-то бассейн.

Профессору невероятно повезло. Как впоследствии выяснили эксперты, его подбросило первой волной, воздушной, и то, что машина оказалась в укрытии, в итоге спасло ему жизнь. Старик отделался несколькими переломами, ожогами и сотрясением мозга. А вот владельцы бассейна, находившиеся в этот момент в доме, сгорели заживо во второй волне, огненной.

А еще сгорели сын Цвейга, невестка, жена и три внука.

И еще четыреста тысяч человек.

— Какое-то время я жалел, что уехал из дома в тот день, — продолжил Цвейг. Считал, что должен был остаться. Или присоединиться к своим близким. В шестьдесят два года трудно смириться с тем, что жизнь… что все, чего достиг… — Старик чувствовал, что говорит не то, что к достижениям его беда не имеет никакого отношения, что если он не скажет правду, то исповеди не получится. Но как же трудно сказать правду! Трудно. Но можно. Цвейг сделал усилие и закончил: — Трудно смириться с тем, что остался совсем один. — Поднял взгляд на Бора. — Не сочтите кощунством, но мне кажется, что вам легче. Ведь я знаю, кого потерял. Помню сына в пеленках… помню, как привезли внуков из родильного дома. Все помню.

А Бор не помнил ничего. Вот только никто не давал гарантию, что однажды он не вспомнит… и никто не давал гарантию, что тогда случится.

— Вы молоды, вы можете начать… не с чистого листа, конечно, но заново. А я… А я обречен умереть, окруженный лишь своими воспоминаниями.

Исповедь Цвейга пока не объясняла причину, по которой он поменял свое решение, но Бор молчал, не пытался направить разговор в нужное русло. Захочет — скажет, не захочет… в конце концов, это его решение.

— Как я уже сказал, подобные мысли заставили меня подумать о том, чтобы присоединиться к близким. Как вы понимаете, я не делился этим замыслом с психологами, наоборот, старался делать вид, что их труды приносят успех, а сам разрабатывал план… Но… Но наша миссия заставила меня отложить его реализацию. У меня появилось дело, которое нужно довести до конца. В память о тех, кто жив только в моих воспоминаниях. О тех, кого я люблю. И то решение, что я принял на предварительных слушаниях, показалось мне правильным. Теперь же мне кажется, что оно стало результатом эмоций.