Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ) Страница 2

Только и хрустнули, да-с.

Метелин заморгал в недоумении.

— И каков же финал?

— Финал? — Хикеракли почти рассмеялся, только вот не тянуло его что-то на веселье. — Не знаю. Хотел бы, да не знаю.

— Ну и сказки у тебя нынче! Лучше б к прежнему шутовству вернулся. Впрочем, леший даже с этим. Сказке, Хикеракли, полагается внятный финал с изменением одного состояния на другое. Итак, отдал ему мальчик брата… А что волк?

Вот ведь человек! Ни шиша ж не понял, а вопрос как-то сыскал самый правильный, самый, как говорится, благородный. Вечно все про мальчика да про мальчика, а что волк?

Почему никто никогда не интересуется волком?

Хикеракли хотел бы Метелину голову свою перецепить, да не перецепляется; хотел бы хоть словами объяснить, да пьяный язык ворочался без охоты. И потому он раскинул руки как можно шире, чтоб указать разом на все соседние лавки, на весь «Пёсий двор», на весь Петерберг, и, как уж смог внятно, ответил:

— А волк — вот он, Саша.

Глава 1. Птицы разного полёта

Пятьдесят минут, то есть почти час, в сутки — это шесть часов в неделю, недовольно говорил ему Юр. Шесть часов в неделю — половина рабочего дня. Если бы Сáндрий тратил то время, что занимает дорога от Института имени Штейгеля до исторической Академии, на чтение профильной литературы, сложностей с квалификацией бы не возникало. Начинать всегда тяжело; терпение и труд — лучшие союзники молодого врача. Не следует забивать себе голову всякой чепухой. Тем более — той, одна дорога до которой занимает лишний час в сутки.

Сáндрий мог бы парировать, что широкое образование ни в коей мере не следует называть чепухой, но Юр был в своём праве. Сам он пять лет не разгибал спины и сумел закончить Штейгеля с почётной грамотой и рекомендацией, открывавшей ему самые солидные двери Петерберга. Пожалуй, даже чопорные Ройши не осмелились бы выгнать юного доктора с подобной бумагой. Впрочем, спешить Юр не стал, а вместо этого предпочёл задержаться в аспирантуре, благо отцовской практики семье хватало на безбедную жизнь.

Пять лет Юр находил время и на то, чтобы давать брату весьма серьёзное образование. Уже на второй день учёбы, пробежав глазами перечень литературы, Сандрий понял, что обгоняет своих однокашников почти на полтора курса. Он мог бы заметить, что это несколько развязывает его руки и даёт определённое право посещать не все лекции.

Терпение, труд и практика, строго говорил Юр. Особенно в отсутствие природной склонности к медицине. Вводные лекции с эффектным препарированием лягушки, должные очаровать молодых студентов, пожалуй, и в самом деле можно не посещать, но освободившееся время следует потратить на чтение профильной литературы. У Юра в кабинете её хватает, он дал брату копию ключа.

Октябрьское солнце пекло Петерберг в уютной печи, и Сандрий в который раз почувствовал, что воротничок мучительно пилит его успевшую уже вспотеть шею. Как страницы учебника по общей морфологии человеческого тела, улочки и лесенки Людского района норовили увести в сторону и закончиться чем-нибудь неожиданным — не то тупиком, не то светлым сном про жизнь, которая не пилит шею воротничком.

Сандрий до сих пор не пропустил ни одной значимой лекции. Но в прошлый четверг препарирование очередного лягушонка демонстрировал молодым студентам сам Юр, и это оказалось немного слишком. Сандрию было неловко. В большой аудитории нетрудно затеряться, и Сандрий не был единственным, кто не поднял руки, услышав очередной несложный вопрос, призванный скорее наладить связь со слушателями, чем всерьёз проверить их знания. Пожалуй, подними он руку, вышло бы только хуже: полагалось ли Юру спросить именно его? Полагалось ли предпочесть кого угодно другого?

И всё же Сандрию было неловко.

В прошлый четверг он не поднял руки. В четверг нынешний Юр за завтраком окинул его очень прямым взглядом и сухо сообщил, что дворами можно дойти за двадцать пять.

Всегда предусмотрительный, всегда точный, он даже успел набросать простенькую схему.

Теперь же, отражаясь в неожиданных стёклах доселе невиданного им кабака, что спрятался на цокольном этаже одного из домов, и созерцая, как из-за угла выплывают желтоватые стены Йихинской исторической Академии, Сандрий думал, что от этого негласного позволения ему вовсе не стало легче. Пожалуй, даже сложнее. Пока посещения дополнительного учебного заведения были его юношеской забавой, эдаким бунтом против жизненного уклада, тем они и оставались: забавой. Развлечением и отдыхом от перечня костей человеческого черепа. Но теперь — теперь ничего не изменилось, но в то же время Юр будто признал, что способно.

Дед Сандрия был врачом. Отец Сандрия — врач. Старший брат — врач.

Что может выйти из самого Сандрия?

Академия давала передышку. Там не было в числе лекторов молодого аспиранта Юра Придлева. Там не было скелетов из пластической глины, странных устройств для электрического воздействия на некоторые зоны мозга и тяжёлых, исписанных имперскими терминами конспектов. Туда приходили послушать интересные истории о жизнях людей, не обременённых воротничками. Туда — в отличие от Штейгеля — пускали всех желающих получить образование.

Сандрию казалось, что даже будь его дед историком, будь его отец историком, будь Юр историком, Академия всё равно не сумела бы обернуться скучной.

На широких гранитных ступенях, щедрым жестом выкатившихся из арки между колоннами, было почти пусто. Странно; впрочем, Сандрий быстро сообразил, что, сократив дворами путь на целых двадцать минут, он всё равно явился в середине лекции — да в такое время, когда пробираться на неё уже не имело никакого смысла.

Воротничок злорадно вцепился в шею.

В дальнем конце лестницы, между колоннами у самого входа, в совсем не уличном кресле сидел с книгой некий мужчина средних лет, высокий и недовольный — наверное, один из преподавателей. В ближнем лениво грелась на солнцепёке кучка студентов. Сандрий приходил в Академию далеко не каждый день, да и уходил быстро, сразу после лекции; ему почти не довелось завязать здесь знакомств.

Он растерянно повертел головой.

Попытаться позубрить перечень несчастных черепных костей? Глупо без наглядного пособия, да и не задержится ничего в голове, которую так приятно продувает тёплый октябрьский ветер.

Конечно, Юр прав. Разумнее было отправиться домой и там, без искушений, попытаться превратить лучших союзников молодого врача в настоящих друзей. Природа не наделила Сандрия талантом, но трудолюбие и прилежность от таланта не зависят. Ему ведь повезло родиться Придлевым — повезло родиться в приличной, уважаемой семье с хорошим именем. Повезло к совершеннолетию получить крепкое домашнее образование, тогда как далеко не все его сверстники умеют даже читать. Повезло родиться мальчиком и потому иметь шанс на образование институтское. Если он подружится с трудом и терпением, то будет вхож в аристократические дома как личный врач.

Если же он вместо этого продолжит бродить по ступеням Йихинской Академии, то только подведёт семью.

— Эй, Сашка, чего нос повесил? — разнеслось по двору. — Иди сюда, Сашка!

Сандрий не сразу и понял, что обращаются к нему. Кричал один из студентов; всего их было четверо, но трое просто стояли на ступенях, в то время как четвёртый вольготно разлёгся на парапете.

— Или тебя не Сашкой звать? — снова воззвал лежащий.

Пока Сандрий шёл в их сторону, он сообразил, откуда его могут знать по имени: одним из четвёрки был Коля Вáлов. Вáлов, как и сам Сандрий, в Академии не учился, а лишь посещал её время от времени; спеша как-то раз после окончания лекции по другим делам, они и заговорили. Коля по примеру собственного отца учился в Инженерно-кораблестроительном училище; в Академию же иногда заходил «с друзьями».

Видимо, пресловутые друзья Сандрия сейчас и подозвали.

Смотрелись они, надо заметить, весьма странно — пожалуй, даже экзотично. С Валовым Сандрий решился заговорить, потому что это показалось ему вполне уместным: он и сейчас был при хорошо выглаженном пиджаке и узком галстуке, в тоненьком, почти щегольском пенсне; разночинец и есть. Лица его не покидало выражение некоторой чрезмерной и почти комичной серьёзности; однако просидевший всё детство над книгами брата Сандрий подозревал, что дело тут попросту в плохом зрении: щегольское пенсне вынуждало Валова постоянно чуть запрокидывать голову, что придавало ему выражение не вполне естественного высокомерия. Не отталкивающего, впрочем.

К друзьям Валова Сандрий приглядывался теперь с изрядной долей любопытства, будто хотел обсчитать и взвесить сходства. Вот только дельных, говорящих сходств с наскоку обнаружить не удалось, в голову лезли сплошь глупости. К примеру, все здесь — кроме лежащего, коего рассмотреть не выходило, — были как на подбор светловолосы. Пепельная шевелюра самого Валова бросалась в глаза ещё при первом знакомстве; но и два друга его, пожалуй, могли бы называться блондинами — вот и вся общность. Один был коренастый, стоял в развалку и по рукам казался рабочим; простецкая его манера держаться могла бы смутить Сандрия, но впечатление сглаживал взор — наимягчайший и дружелюбнейший. Второй же — наоборот, весь какой-то узенький, бледный, с прозрачными травянистыми глазами; с учётом того, что безрукавый его сюртук был тем глазам в тон и словно бы шился аккурат под студенческий пояс, в нём угадывался человек состоятельный и благовоспитанный.