Федор Метлицкий - Драма в конце истории Страница 2

Мама уже приготовила мне привычный завтрак — овсянку и бутерброды к кофе.

Не замечая, сую в рот какое-то вещество, приготовленное для роста организма, с элементами космической таблицы Менделеева. С утра желудок наполняется с ощущением неудобства. Смотрю на чашку и ложку — из каких материалов залетевшей кометы они сделаны?

Проглотил таблетку от простуды, то есть вещество для исправления моей колонии генов.

Странно, взгляд стороннего наблюдателя во мне избавил от жгучего чувства оскорбления.

Мы молчим — о чем говорить? Знаем друг о друге все, и потому мне отрадно и скучно с ней.

3

Выхожу на работу в семь а. м. по мировому времени, в сыром сумраке. Иду через Нью-сити на окраину, к метро, чтобы попасть в нашу отчужденную зону.

Под бесстрастной зарей, словно входом в веющий холодом космос, полукружьем над заливом Нью-сити спасительно сияет огнями громадных зданий с кривыми поднимающимися и спадающими серебряными крышами, со светящимися органическими светодиодами рекламных баннеров в перекрестьях прожекторов. Вот, из Чайна-тауна вырос кокон земного шара, окруженный смиренными терракотовыми китайскими воинами; огромная фотография самоуправляемого мобильного модуля BMW в окружении традиционных львов с надписью на китайском «bao ma» — «драгоценный конь»; снующие анимационные японские «тарелки» — помесь авто и летающих машин. Дальше — в высоте реклама на английском «Самые тонкие нано-презервативы, натуральный эффект!» с бегущей в объятия друг другу и страстно сливающейся парой…

После подтопления городов Соединенных Штатов и ряда городов Европы, исчезновения островов Японии, — от таяния льдов Арктики мировые рынки наводнили Китай и страны Американского континента.

Над зданиями неслышно скользят «тарелки», принадлежащие корпорациям. Какой-то чудак летел с аппаратом за спиной, как вещмешком, наклонившись головой вперед, с нелепо болтающимися ногами.

Прохожу мимо самого высокого здания, огромного вертикального кристалла со сталактитами по бокам — Центра Универсального Искусственного Интеллекта (ЦУИИ), его хранилище информации превысило объем информации человеческих мозгов всего мира. Его автономные космические центры посылают на другие планеты андроидов и насекомообразных роботов, вобравших в себя все удивительные приспособления для выживания в живой природе, которые умеют видеть во всех цветах спектра, убегать от угрозы и общаться друг с другом, находить поставленную цель. Наша планета превращается в самоуправляемый компьютер, распространяя свою логистику в космос.

Блестят на солнце прозрачные аэрозольные[1] здания корпораций олигархов — «народного достояния»; супермаркеты с гламурными китайско-индийско-американскими чудесами товаров внутри, с тихой отрадной музыкой, уводящей в покой немыслимого изобилия; жилые здания, где расслабленные семьи погружены в нирвану удобств технического прогресса, не видя за окнами теней спешащих замкнутых в себе людей.

Невольно возникает мысль: что будет, когда космос пожрет это спасительное зарево?

Но я смотрю на все это с предубеждением. Нет, меня там ждут, «ваше внимание для нас ценно!» Но противно в виду явного перевеса подозрительного интереса над подлинным радушием.

В свою «зону отчуждения» на окраине Нью-сити я еду на метро — оставшемся от прежних времен старинном непрестижном транспорте. Метро, дороги здесь до сих пор не в порядке, они потеряли былое значение с изобретением «тарелочного транспорта».

Бегом спускаюсь вниз по движущемуся эскалатору, глядя налево на поднимающихся вверх по эскалатору мелькающих людей, и кажется, шагаю семимильными шагами, прочь в неизвестность.

В вагоне хмурые люди, пожилые тетки сидят, задумчиво уставившись в себя, девчонки пляшут тонкими ногами, погруженные в наушники дисплеев. Меня поразила горделивой осанкой красавица напротив, под моим взглядом незаметно прикрывшая чудесные колени подолом плаща. В этом несоответствии открытых ног и длинного раскрытого плаща скрывается что-то глубоко женское и порочное.

Я углублен в себя, вижу себя началом и концом всего, где-то по краям мерцает иная жизнь. А в центре независимая гордячка, уверенная и знающая свою власть, — отрада, противостоящая холодной отчужденности серых людей. Я, единственный сам себе, смущенно-стеснительный и готовый на опрометчивое действие, отвожу глаза, прежде чем она посмотрит на меня. В ее гордой посадке головы, изящном движении руки есть что-то недосягаемо интеллигентное и порядочное, обещающее высшие наслаждения. Она беспокойно очнулась, смотрит мимо ровно.

Вся моя тоска исчезла в чем-то податливо счастливом, ушли чужие неуютные громады зданий. Я воображал ее, как она ищет меня и, увидев, широко открывает молящие глаза, а я пренебрежительно отворачиваюсь. И потом, на улице, снова встречаю ее молящие глаза, и снисхожу. Воображаю, как читаю ей мои дивные стихи, и они льются прямо в ее бездонные жаждущие глаза, и мы понимаем друг друга до каких-то невероятных глубин, и сливаемся в поцелуе.

Я не надеялся ни на что, у нее своя жизнь, и она была для меня мгновением душевного счастья, которое больше не повторится, но всегда буду помнить и тосковать о нем.

На моей остановке она отчужденно вышла, и я за ней. Она быстро исчезла.

Механически перехожу улицы, забитые нетерпеливо спешащими био-автомобилями. Никакой отрады! Вообразил неведомый город, куда входишь, как в родное лоно, где все открыто тебе и улыбается, — уютные улицы с зелеными тенистыми деревьями по сторонам, на каждом углу дружелюбные уличные кафе под навесами веселенького цвета.

Вспомнил дачу с тихим шелестом листвы и одиноким небом, дачников в старом тряпье, вытащенном из сундуков, вольный стук работ. И с радостью представил, как уеду туда с мамой в выходные.

Не люблю эту облезлую окраину, да и чопорный Нью-сити тоже. Никак не могу свыкнуться с этим холодным неуютным местом на высоком холме, на самой розе ветров. Широкие неуютные улицы и площади, торжествующие громады под серым небом. Они как будто вдвинулись в мозг, безнадежно отрешенные от моей жизни, и так будут торчать до самого конца. Как будто люди не думали друг о друге, общем уюте, а преследовали какие-то другие собственные цели.

Может быть, это тусклый свет северной страны, а мои предки были южане? Я, как все, не помню своей родословной. Обожатели города могут на меня окрыситься, но чувства, как и времена, не выбирают.

В загаженном дворе облезлый пятиэтажный дом без лифта, забираюсь по сколотым ступенькам лестницы на последний этаж. Там, в большой комнате наша некоммерческая организация.

Она находится в зоне отчуждения, мало отличающейся от условий начала века, и пользуемся мы остатками его устаревших технологий — древними компьютерами и планшетами. Такие зоны остались как отработанный материал прошлой цивилизации, но которые еще могут приносить пользу. Неутомимые местные художники покрыли ее строения пестрыми красками и разрисовали граффити, зона стала похожа на музей старых трущоб.

Наше заведение — типичное явление самоорганизации общества, нежелательное и не финансируемое экономической элитой, вечно требующее чего-то наносящего урон мегакорпорациям. Обнаружилась естественная черта корпоративной власти: они могли, словно по чьей-то высшей воле, мгновенно прижать протестную организацию, не прибегая даже к прокуратуре и суду — отключить по естественным экономическим соображениям то, что в их собственности — свет, воду, кнопки информации и рекламы.

Мой шеф-идеалист, уже не молодой, но такой же романтик, как я, затеял проект — создание экологически чистых районов. Это была мечта о сплошном экополисе на нашей земле. Он затевал это не ради денег. Они должны были валить валом как побочный продукт прекрасной идеи.

Мы хотели сделать «зелеными» зоны отчуждения, объявленные умирающими из-за нехватки средств. Ибо все сосредоточилось в мегаполисах. Расширение мегаполисов объяснялось удобствами кучковаться подобно муравьям, и экономией. Так что, мы прозябали. Без первоначального капитала нечего было рыпаться.

Но Нью-сити всегда был готов принять из гетто тех, кто сумеет принести пользу. «Выплывайте, и примем». Мы были на листе ожидания с нашими экологическими программами. Наша надежда была на то, что искусственная продукция, в том числе радиоактивная и генетически модифицированная, которую производят новые технологии, начала уходить из потребления, и в цене сейчас все экологически чистое.

Сначала мы преуспевали, удавалось дурачить себя и наивных провинциалов. Но, как стало понятно, еще не пришла настоящая востребованность нашей идеи, общество было занято чем-то более важным. И денег, естественно, было мало.

Мой шеф говорил: