Владислав Былинский - Француз и Дао Страница 2

Видеть в идоле бога -- одно, считать идола богом -- совсем третье.

Но, господа, о чем мы все-таки толкуем? Оставим звёзды звездочетам. Братишка, ты способен меня понять? Въезжаешь в тему? Короче: хочешь в мага перековаться? Кидай суеты мирские -- и босиком к гуру. Смирись заранее, что теперь ты ничто: болванка, которую нужно как следует отбить. Чем смиреннее к нему подъедешь, тем быстрее голеньким исходным нулём станешь и начнёшь форму принимать. Ибо пахать тебе с ним отныне и вовеки. Магия -- как дурь: приложишься -- не отпустит.

И никогда не поймешь до конца, ты ею заправляешь или наоборот: она тобой и наставником твоим вертит как хочет. В мистических реалиях с пониманием туговато.

Другое дело -- третий глаз. Это вам не мистика! Это изнутри, из ген.

Чертовски трудно с ним. Проблема не в том, чтобы окружающие на тебя не пялились: с этим нормально, умею я скрывать от посторонних кой-какие личные черты. Проблема -- не использовать его. Иногда, знаете, тянет.

Чересчур глазастые всегда несчастливы. Как и чересчур памятливые. Что ни говори, а память -- обыкновенный мусорщик: сгребает всякую дрянь в дурно пахнущую кучу. Прикроет листьями опавшими, камнями привалит. На переднем плане -- красивости, улыбочки, розы и мрамор. Но не суйся за ограду! Там черепа и змеи. Туда только слишком памятливые заходят. Босиком по грязи, по битому стеклу. На каждом шагу осколки, кучки срамные: увязнуть можно!

А с лишним глазом, дай ему волю, ещё хуже. Контрастный, жуткий мир. Обнаруживаешь на пустыре кровавый лес, трогаешь лепестки жестяных цветов, прячешься от слепящих молний, которые зовутся чувствами, и щёки горят от жара чужих грёз. И над всем, над светлым и над серым, вокруг и повсюду -- темнота, грязь, дурь и пакость. И сердце начинает биться о ребра, точно колокол.

К людям -- к другим людям! -- лучше и не приближаться. Сожгут и не заметят. А заметят -- не пощадят. А если и пощадят -- в спину дротик метнут.

Это хворь такая. Очковая болезнь. Что я получил? Колдовскую силу? Простые обряды -- бородавки зашептать, сердце надорванное заштопать или вредного чёртика из мозгов за хвост вытащить -- это да, могём. Только на кой такой кенарь приплетать сюда восточную премудрость? Полесские бабульки расправляются с подобными проблемами между делом, вернувшись с огорода, кабанчиков любименьких накормив. Судьбу предсказать? Да любая цыганка вмиг и до неприличных подробностей растолкует вам её выкрутасы. И возьмёт меньше.

Похоже, что гуру, наставник мой, плутоватый бессребреник, проницательный прохиндей, сознательно мешал все в одну кучу. Знахарские навыки -- и приёмы титулованных магов. Эффектные фокусы, пригодные для имиджа и только для имиджа -- и медиативные техники, незаметные, но безотказные. То, что для заработка полезно, и то, на чем сила стоит. И при этом не слишком заботился о цельности учения.

Между прочим, обычай молча сидеть, сонно дышать, таращиться на пламя свечи и ни о чём при этом не думать издревле знаком славянам. Дзен и йога славянина -- привычное состояние души, в которое впадаешь просто так, от мощи жизни. Не от этой ли привычки исходит наша неистребимая тяга к самокопанию? После первой мы не закусываем, а задумываемся. А после той, что уже лишняя, прозреваем вдруг.

Вероятно, он догадывался. Он понял, что обязан смешать высокое с низким, душу с глиной. Он хотел дать Голему небо. Возьми двадцатилетний саженец, влей в него знания и научи видеть -- вот и выйдет человечек. Такой как я. Хотя, конечно, могло бы и получше получиться, будь глина чище, а душа прямее. Вавилон строился из того, что под рукой оказалось.

Почему же меня Французом кличут? Не из-за рожи, как предполагают многие. Я ничего против франков-саксов не имею, напротив, уважаю и, за должное число условных единиц, записываю их на прием к Наполеону, однако виконтов в моём роду не было. Причина -- в моей приобретенной вавилонности, да простят мне боги столь жуткое определение. В привычках и, сами видите, европейском лоске. Лосканутый я немного: так надо для дела.

Деликатное дело -- общение с усопшими! Нужен навык, нужен выводок антител в крови. Осторожность и холодный ум. Наблюдай, верь глазам своим, но не приближайся! Замечтаешься -- вмиг истлеешь. Зазеваешься -- сам тенью станешь.

Незасохший человечек, угодив нечаянно под чёрное солнце, тут же расцветает пышными бутонами дурных снов. Вернулся, опомнился, вырвал, растоптал, освободился -- и успокоился. Но, между прочим, зря успокоился. Денек-другой -- вот и новые дурманные побеги зудят в глазницах. Снова на прополку… От такой жизни рассудок человечка переворачивается, хотения переиначиваются, -- можно ли теперь доверять подобному пижону? Ну а мы, парни от сохи, простые контактёры, если и того, то лишь малость того… в меру мы спятимши. Ровно настолько, чтобы в безумие своё одним глазом заглянуть и что нужно рассмотреть.

Да, судари, Вавилон -- не наш град! Гуру (и я вслед за ним) не употреблял крепких напитков. Восточная практика, устремлённая к воздушным и не слишком понятным вещам, отличается от нашей отсутствием спирта в крови. Но -- все мы люди! -- дозволялось пригубить немного красного вина. Натурального и обязательно с родословной. Гуру предостерегал от смешения стилей, по-разному ориентированных (при этом он, вероятно, полагал, что тибетские монахи и полесские ведьмаки принадлежат к единому направлению). Алкогольное остекленение и бдение духа над мельницей бытия разнятся более чем левитация сорвавшегося с моста забулдыги и невесомость гуляющего по волнам мастера дзен, -- учил он. Гуру прав, наверное. Он много знает.

Впоследствии я продолжал взятую генеральную линию на некрепленое красное -- почти натуральное, терпкое, с кислинкой, вино, пусть и без родословной, -- и братишки по умишку сперва дразнили меня Красным, а позже, ввиду явной моей аполитичности, приклеили кликуху Француз. С которой и живу на этом свете. Французы -- они с утра до ночи красным наливаются. Конец истории.

Итак, тренинг. Шарики по скатерти, рамка дугой. И что же? Месяц спустя вместо безмятежной мудрости и спокойной силы получил я, непонятно почему, изжогу и регулярные ночные видения убойной яркости. Почти еженощно долбили меня мощные и дикие впечатления. Ржавый автомат на битом стекле. Пьяная солдатня. На ветру радар.

Видения, в основном, оказывались сновидениями, поскольку по ночам я, в основном, сплю. Неожиданные картины, абсолютно мне чуждые, пугающие, бессвязные, но лишь потому бессвязные, что управлять их приходом я не умел, вторгались в память. Откуда взялись они?

– - Оттуда! С летающего блюда! -- ответил гуру. -- Ещё неделя, -- сказал он, -- ещё дней девять, и можно пытаться инициировать тебя. Вот что: займись-ка ты локальным сверхчувствием. Ты -- говорит -- всех нас за пояс заткнёшь в локальной сенсорике. Судя по темпам сдвигов твоих… Всё равно глобальную ты не вытянешь, так давай сразу по месту работать. Станем активно выявлять агентов всяких астральных, пришельцев негуманоидных и прочих нелегалов.

Смотрю я на него и печалюсь. У наставника и то крыша едет. А мы как? Мы же слабые, глупые. Долбанёмся совсем с чудесами нашими.

Но гуру и не думал уходить в непонятки.

– - Самое время погрузиться в этот бизнес, -- пояснил он. -- Сдаётся мне, что услуги такого рода станут популярными прямо на днях. Возникнет спрос, конкуренция. Пора готовить профессионалов. Сверхчувствие не должно попасть в грязные руки! -- внешне он был абсолютно серьёзен, но глаза мерцали, как Кастор и Поллукс в туманном морском небе.

– - Осмелюсь ли я, недостойный, задать вопрос, что это за зверь такой…

– - Осмелишься, думаю.

– - Ну и?

– - Как бы тебе… допустим, ты в толпе, и все что-то говорят, и всеобщий вздор вплывает в тебя; но ты нацелен на кого-то одного, и слышишь только его -- желания, мысли, внутренние знаки, в которых он поселился; более того, объект твоего внимания удаляется, уезжает, ты уже не можешь его слышать, а все-таки слышишь, потому что связь установлена и работает в дальнодействии…

Я изумился:

– - За десять дней? Сверхчувствие? Ну уж нет. Тут у нас полным-полно товарищей с высшим магическим, они на меня сверху вниз глядят, вот их и натаскивайте. А я слаб и грешен.

– - Молчи, пацан! -- вскричал Учитель. -- Верь мне! Дурачок, ты и сам не хуже. Глаз у тебя почти зрячий, дыхание почти поставлено. Конечно, лотос твой напоминает крик осла, из канала "даймай" доносятся стенания безвинно утопленных надежд, а когда белый журавль с твоей помощью раскрывает крылья, он рождает в воображении печальный образ новобранца, обделавшегося в строю. И морда у тебя вечно неадекватная, -- поморщился он, -- и взгляд у тебя харкающий. Не ученик предо мной, а ночная ваза, полная печали! Смирррна! -- по-армейски рявкнул гуру. -- Подобраться, втянуть анус, смотреть с почтением, урр-род!

Я автоматически подобрался, втянул что нужно, орлом глянул. Рефлекторно принял более-менее сносную позу, обозначив ею почтительное внимание, и спросил: