Ника Ракитина - Время отправления... Страница 2

— Что ты собираешься со мной делать?

Сережка взялся за голову.

Он не представлял, что собирается с ней делать.

И зачем принес в этот погреб, не представлял.

Хотя нет. Ему хотелось услышать ответы на свои вопросы, пока она не сбежала. Пока кто-то не освободит ее. Те, кому она подала сигнал тревоги.

Здесь человека трудно найти.

Дом стали разрушать еще весной, но ничего на этом месте не построили. Говорили, в почве имелся какой-то плывун, и бизнесмен, влезший в долги и купивший участок под восемнадцатиэтажку, скончался от инфаркта, узнав об этом. Интересно, кому осталось положенное ему время — государству или безутешным родственникам?

Сад зарос бурьяном и крапивой, сюда наведывались местные жители, обрывая недозрелые груши и яблоки, сломав ради ведра дармовых ягод несколько вишен: не свое — не жалко. Но в развалинах никто не поселился. Не поселился надолго. И не устроил пожар. Может, дом охраняли призраки съехавших жильцов. Или сумасшедший домовой, не согласный на переезд. Печку бы затопить… На улице было тепло и солнечно. Но Сережке хотелось увидеть огонь. Хотелось погреть руки над пламенем и, может быть, понять, что же он наделал такое. И во что влип.

Женщина сидела у кирпичной стены погреба, кутаясь в свою белую куртку. Та уже перестала казаться элегантной.

— Меня будут искать, — сообщила похищенная с угрозой.

— Хорошо.

Сережка вылез наверх и убрал доску. Погреб был глубоким. Даже он не смог бы выбраться оттуда без доски.

— Я должен узнать правду.

— Какую?

— Разве их много? — Сергей хрипло рассмеялся.

— По-твоему, одна.

— Только шесть мальчишек-охранников кинулись разбирать завал. Только шесть. Хотя их там было раз в десять больше. Просто Вы    отдали приказ не вмешиваться, и кто-то оказался достаточно циничен, чтобы его исполнить.

Женщина молчала. Сережка не знал, как заставить ее говорить.

Пытать? Загонять иголки под ногти? И, как в прошлом веке, напоследок закатать в бетон? Сережку затошнило. Но дальше этого не пошло, когда он согнулся над ведром с очистками. Очистки высохли и ничем не пахли.

Среди ночи он вздернулся от кошмара, который тут же забыл. Кинулся в заброшенный дом. Прибежал, задыхаясь, не понимая, чего боится больше: что пленницу обнаружили и вытащили, или что она умерла. Сунул в погреб доску и, не надеясь на ее гнилую прочность, упершись рукой в край ямы, сиганул вниз. Зажег спичку. Красный язычок прошелся по темным углам. Женщина скорчилась под блеклой курткой — мешком, брошенным в угол. Сережка стал лихорадочно трясти пленницу, та недовольно замычала сквозь сон. И он испытал самое яркое на свете облегчение — она не умерла, она просто заснула. Хотя как она, изысканная, могла спать в подобных условиях, в запахах гнили и испражнений?

«Не приняв душа на ночь», —

поиздевался над собой Сергей, отступая, дрогнув небритым подбородком, не понимая теперь, отчего он всполошился так. Никуда она не делась. Не могла деться. И умереть не могла. Ей же до смерти лет тридцать осталось. А она не похожа на тех, кто раскидывается временем. Ну, может, только простудилась. Хотя, говорят, женщины выносливее мужчин. Оттого им и срок жизни подлиннее намерили. Семьдесят два, а не шестьдесят, как мужикам. Вот он, Сережка, точно бы простудился, лежа в погребе на сыром картоне и обломках кирпича… Зато выстроить их в пирамиду, чтобы убежать, никак бы не хватило. И слава Богу. Парень не хотел затыкать люк: боялся, что жертва задохнется.

Спичка обожгла ладони. Сережка удивился, сколько сумел передумать за время, которое она горела. Увидеть и запомнить. Как тогда, на станции. Дежурная, осевшая в аквариуме, словно проколотый воздушный шарик. Глухой рев, треск, падение хрустальных блоков пандуса, мальчики, прыгающие через турникеты… Если бы они с Ликой свернули в другую сторону. Там выход к церкви, и там опора не треснула…

— Что тебе нужно?

— Ничего.

Сережка сел на пол, механически подложив под себя кусок картона.

— Тогда проваливай. Я буду досыпать.

— Хрен тебе.

Пленница пожала плечами.

От нее уже начинало смердеть. А потом она станет черной, как земля. Как Лика в своем невестином гробу, если содрать косметику.

Рукой с обломанными ногтями жертва отвела со лба спутанные волосы. Сережка видел это в помаргивающем свете принесенной свечи. Слепом и теплом свете. Можно было бы взять фонарь. Но электрический свет не вписался бы в эстетическую парадигму подвала… Господи Боже мой, взмолился Сергей, как и о чем я думаю… Главное: как. Точь-в-точь две дворничихи, обсуждавшие распоряжение убрать с улиц мусорки, потому что те «не вписываются в городской формат». Хоть падай, хоть стой…

— Вы хотите, чтобы я нарушила профессиональную тайну.

— А Вы не можете?

— А Вы?

Собеседница смешно, точно кролик, пожевала губами:

- Откуда, по-вашему, взялось название «Ронсеваль»? Ну да. И ущелье. И речка, возле которой проходило маленькое древнее, всеми позабытое сражение. Если бы не один очень талантливый писатель, название этой речки никто бы и не помнил. Впрочем, ее давно загнали в трубу, совершенно спокойно. Построили коллектор. А речке вдруг захотелось оказаться живой.

— Правда, значит, что мертвые мстят, если строить на костях, все валится, портится, и происходят катастрофы…

— Нельзя строить на костях?.. — она фыркнула. — Что Вы! У нас все построено на костях. Тысячи лет истории. Сплошные войны. И разоренные кладбища. И бойцы последней мировой, кости которых до сих пор валяются в лесах и болотах. И никому не нужны. Разве в круглые даты. «Гамлета» помните? Затычка для бочки из черепа Александра Македонского. Кстати, когда при постройке моста археологи раскопали старинный общественный туалет, они нашли там мумию полицейского. В форме, при сабле-«селедке» и с гербовыми пуговицами. Видно, сильно досадил каким-то революционерам, раз так с ним обошлись, утопили в нужнике. Знаете, — она зевнула, показав розовое нёбо, — его просто-напросто закопали обратно. Умолив прессу молчать. Потому что патриархия не бралась хоронить за свой счет в «освященной земле». А у института средств на это не имелось. Думаете, полицейский теперь является им в страшных снах?

— Поверьте, — она усмехнулась, — покойникам в высшей мере наплевать на то, что происходит у них над головой. И у живых никакого злого умысла не было. Всего-навсего халатность, неразумие инженеров. Изменение уровня подпочвенных вод плюс усталость материала — так, по-моему, говорят? Плывун и вибрация от проходящих поездов. А отремонтировать пандус руки не дошли. Виновные наказаны по всей строгости — каждый лишением десяти лет жизни. Ну что, Вы довольны?

— Я Вам не верю.

— Ваше право, молодой человек. Утешайтесь тем, что девочки погибли не напрасно. Триста двенадцать лет, что они не добрали — это очень и очень много. Даже если исключить те тридцать, что пошли на компенсацию семьям, остального хватит, чтобы город превратился в цветущий сад. Это новые рабочие места, самые современные здания, высокие технологии, безотходные…

Он неловко, без размаха, мазнул женщину по лицу. Из ее носа потекла кровь.

Сережка яростно тер руку о джинсы. Ему хотелось завыть.

— Возьмите платок, — предложила она.

От платка все еще пахло духами. Хорошие, должно быть.

— Уходи, — сказал он. — Уходи. Через двадцать лет ты начнешь им завидовать. Они навсегда останутся молодыми. Не будут каждое утро вздрагивать, заглядывая в зеркало, из-за новых морщин. Им не нужно выдергивать или закрашивать седину… И зачеркивать в календаре каждый оставшийся до смерти день.

Бабушка, вспомнил Сережка. Одышливая старуха с клюкой и скверной привычкой оставлять в раковине выдернутые расческой волосы. Она тихо скончалась во сне, двух дней не дожив до семидесятидвухлетия. А потом в ее вещах среди пустых лекарственных пузырьков и скомканных колготок нашли календарики за три последних года с числами, перечеркнутыми дрожащими крестиками.

Пленница пожала плечами:

— Напугали ежа голым профилем. Чтобы вас потом совесть не мучила. Я родилась до того, как «упала Звезда».

— Что?..

— Мне сто девять лет. И я была одной из тех, кто принимал закон о пределе.     Кто раньше всех понял, что на роль всеобщего эквивалента годно только время. И от самого человека зависит длина тире между датами.

— Лике было девятнадцать.

— Мне крайне жаль, что ваша девушка попала под расклад. В тридцатых годах прошлого века районный отдел НКВД, а, может, ГПУ, право, не помню… — женщина улыбнулась, — получал разнарядку: за неделю обезвредить пятерых врагов народа. Никого не интересовало, действительно ли они враги. Грех не воспользоваться опытом, — она потянулась, точно большая кошка. — Существует такое понятие «черный сертификат». Лотерея. Шанс прожить не семьдесят, а, скажем, двадцать лет. Время не резиновое, и нам всегда нужны резервы. «Горячие точки», катастрофы, болезни не могут все перекрыть. Но ведь чаще происходит наоборот: пять дополнительных лет за прекрасную учебу, актуальное открытие, проявленный героизм. Или те же годы в качестве пасхального и новогоднего подарка.