Виталий Каплан - И силуэт совиный Страница 2

Сегодня бабки не было, и немудрено – талончик у меня на половину двенадцатого. И никого же тут не парит, что в разгар дня, что самое рабочее время. Кстати, приходить нужно не к назначенному часу, а намного раньше. Потому что вызвать могут когда угодно, а не пришёл – значит, прогулял… Будешь возмущаться – в лучшем случае ответят «это ваши проблемы».

Проблемы… те ещё проблемы. Григорьич ругался как актуальный художник, и я вполне сочувствовал бедняге-прорабу. Лето сырое, осень тоже, поплыл фундамент, пока укрепляли, вышли из графика, сдача 20 ноября, отделку хоть убейся веником, а сделай на уровне, каждый человек на счету, а я кидаю такие подлянки. Он, Григорьич, не тухлый – нормальный мужик и всё понимает, но всякому пониманию есть свой предел.

Сейчас тоже лило, оконное стекло иссечено струйками дождя. Зонтик я, конечно, забыл. Вечером Лена по этому поводу много чего интересного скажет.

Я пробовал читать, но здесь это невозможно, мысли расплываются. Всё здесь давит на мозги – и стены, грубо выкрашенные масляной краской – зелёный низ, белый верх, и стенды с картинками про толерантность, и запахи. Вот спроси меня, чем именно пахнет – не скажу, а стоит раз вдохнуть – и уже никогда не забудешь. Всё сошлось в этом букете – и пыль, и хлорка из туалета, и люди из очереди, похожие на промокших ворон. Да я и сам такой же, на взгляд стороннего наблюдателя.

– Белкин! – раздалось из динамика над белой дверью. Ну, считай, повезло, не прошло и часа. Прочитав мысленно Иисусову молитву, я вошел в кабинет.

– Добрый день, Антонина Львовна!

Кураторша тряхнула гривой накрашенных волос и милостиво кивнула:

– Садитесь, Белкин.

Я присел на хлипкий стул, стоявший боком к письменному столу. Интересно, а как выдерживает он воистину тяжёлых подопечных?

Антонине Львовне под полтинник, но, похоже, сама она считает, что только-только перешагнула рубеж тридцати. Лицо в косметике, всё как положено стильной современной женщине – и зелёные тени под веками, и лиловая кайма над бровями. На лбу – красное пятнышко размером со старый, вышедший из обращения рубль. Похоже, Антонина Львовна увлеклась какой-то индуистской оккультятиной.

– Что скажете, Белкин? – выдержав длинную паузу, произнесла она. И я как-то сразу понял, что ей скучно, что впереди у неё длинный муторный день, что зарплата маленькая, а очередную серию «Тайн парижской любви» она сможет посмотреть только в платной записи – потому что пока доберётся с работы в свой Павлов Посад, или Чехов – без разницы, будет уже десятый час. А главное – её никто не любит.

Ничего нового, короче. И, кстати, ещё не худший вариант. Вот у Лены эта её мадам Жукова – уж крыса так крыса.

– Ничего нового, Антонина Львовна, – я разглядывал кактус на окне. Большой, ухоженный. Наверное, она верит, что кактусы оттягивают на себя вредное компьютерное излучение.

– Работаете всё там же?

– Да, Антонина Львовна, – сказал я. – Компания «Домострой». Строитель-отделочник.

– А ведь программистом были, Белкин, – она скорбно поджала густо накрашенные губы. – В вашем досье написано, что руководили интернет-проектами. Делали полезное обществу дело. И не стыдно? До чего докатились!

– Так это не я докатился, – позволил я себе небольшую дерзость, – это меня докатили.

– И правильно докатили! – прошибить кураторшу было невозможно. – Общество вынуждено защищаться от личностей с ущербным, экстремистским сознанием.!

– Понимаю, – изобразил я лицом сознательность. – Таких не берут в программисты.

– И правильно не берут! Мало ли какую вредоносную закладку в программе сделаете, а потом поезда с монорельсов падают, куры гриппом заражаются. От вас, религиозных фанатиков, всякого можно ждать. Вам же мало вашего конституционного права исповедовать тот или иной религиозный культ в стенах культового учреждения! Вы же проповедовать рвётесь, хотите протащить своё мракобесие в общественные и социальные институты…

Тавтологии она, разумеется, не чувствовала.

– Антонина Львовна, ну не надо так, – вежливо заговорил я. – Да, не спорю, в церковной среде есть разные личности, в том числе и неадекватные. Но они ж погоду не делают. Подавляющее большинство – вменяемые граждане, точно так же болеющие за благо родной страны…

Подавляемое большинство – хотелось мне сказать. Но не стоило.

– Вы мне, Белкин, этот жалкий лепет бросьте! – встопорщила перья кураторша. – Вам тут не старое время, не путинская диктатура! Московская Федерация стоит на пути прогресса и общечеловеческих ценностей, мы строим толерантное общество, в котором никому не будет позволено развращать опасными бреднями чужие умы! Мы не против веры, но вера дело глубоко личное, интимное, религия же – это институт общественный! И социальный! Поэтому общество вынуждено защищаться! Хотите верить в Бога – верьте у себя под одеялом! Ну, или в рамках зарегистрированной религиозной организации! Но эта ваша Церковь! Это же дикость, средневековье!

– Антонина Львовна, – вздохнул я, – ну мы же много раз про всё это говорили…

– И ещё будем говорить много раз, пока вы, наконец, не сделаете правильные выводы. Вот почему до сих пор не поставили подпись за Пафнутия? Приличный же человек, не узколобый, уважает общечеловеческие ценности, идет в ногу со временем…

«Венчает гомиков, рукополагает баб», – чуть не сорвалось у меня с языка. Слава Богу, удержался. А то Львовна точно понизила бы мой социальный индекс единичек на десять. «Вопиющее, демонстративное проявление нетолерантности».

– Не могу, – тихо ответил я. – Совесть не позволяет.

– У вас извращённая совесть, Белкин! – сейчас же взвилась кураторша. – Почему-то она, эта ваша совесть, позволяла вам совершать психологическое насилие над сыном! Ещё немного – и вырос бы такой же тёмный религиозный фанатик. Вовремя ювеналы спохватились…

Вот это действительно был удар ниже пояса. Несколько секунд я сдерживал дыхание. Нельзя! Нельзя ничего сейчас возражать! Для Кирюшки это будет только хуже.

Антонина Львовна задумчиво взглянула на круглые часы над косяком двери. Похоже, уложилась в норматив. И запись, если что, подтвердит, как ревностно она относится к служебным обязанностям.

– Короче, Белкин, – закруглилась она, – подумайте над своей жизнью и сделайте правильные выводы. Перестройте своё сознание, избавьтесь от экстремизма, сделайтесь полноценным членом общества. И всё у вас наладится. В следующий раз явитесь… – она пощёлкала клавишами, – явитесь четвёртого ноября, в 16.30. Талон возьмёте в регистратуре. Всё, свободны.

И она надавила кнопку. Там, в коридоре, механический женский голос вызвал очередную ритуальную жертву толерантности.

Выйдя из-под козырька здания, я сразу попал в плотный серый дождь. Видимость – не больше десятка метров, и спустя несколько шагов Центр контроля социальной лояльности растворился, как сахар в чае.

Когда я нырнул в провал метро, сухой нитки на мне уже не было. Ну, хоть то хорошо, что в бытовке можно будет принять душ и переодеться в рабочую униформу. Профсоюз надзирает за удобствами.

3.

Солнце, расплескавшись в цветных стёклах витражей, рисовало на гранитном полу цветы: алые, васильковые, пурпурные. Казалось, это не пол, а поле – дикое, никогда не знавшее плуга и бороны, взошедшее после обильных весенних дождей всяким разнотравьем.

Сколько я ни сидел здесь, в Палате Милосердного Суда, всякий раз удивлялся: до чего ж талантливые мастера её строили! Ей больше двухсот лет – но она вовсе не выглядеть чем-то древним… не то что имперские замки, возведённые до эпохи Вторжения. Даже отремонтированные, приведённые в полную боевую готовность, они всё равно навевают мысли о седой старине, о пыли веков, о песнях, которые большей частью забыты. Да и свитков того времени осталось всего несколько штук… Я вспомнил прохладные светлицы в библиотеке собора апостола Павла – там эти древности хранились в особого изготовления шкафах, недоступные ни влаге, ни жучкам, ни, разумеется, вездесущим крысам.

Я любил там бывать – в тишине, настолько плотной и густой, что любое слово, казалось, должно завязнуть в ней, точно ложка в сметане. Жаль, удавалось редко.

– Начнём, пожалуй, отцы и братья? – негромко сказал владыка Дионисий. – Вроде все в сборе?

Нагнувшийся над его ухом секретарь подтвердил, что да, собрался весь состав.

Мы поднялись с жёстких кресел (специально такие поставили, чтобы не уснуть ненароком) и хором спели «Царю Небесный», затем «Достойно есть» и, традиционно, «Да воскреснет Бог». На заседаниях Святой Защиты – совершенно нелишняя предосторожность. Когда я, молодой и зелёный, только начинал службу в Защите – мне рассказали историю о том, как благодаря пению «Да воскреснет Бог», этой главной бесогонной молитвы, удалось разоблачить оборотня, принявшего облик одного из членов состава. Не знаю уж, правда оно или нет, но вполне могло быть правдой.