Письма из апокалипсиса - Татьяна Белова Страница 2

Больше не стреляли.

Сложно сделать шаг. Первый шаг. Заставить себя двигаться. Назад.

Дрожь в теле заставляет стиснуть зубы и сжать кулаки. Ветряки за окном смолкли, на уши давит неестественная тишина, Ирины вопли сменились тихим поскуливанием, вровень с сердцем идут часы.

Федя укутывает Иру в плед, сажает на колени и баюкает. Марина помогает Насте перевязать руку и злобно косится на Федю. Юля и девушка Аня, которая напоминает тень, достают и расстилают на полу одеяла и все на чём можно спать. Никто и не пытается обсуждать поступок Игоря. Что тут обсуждать. Не он первый, не он последний. Предпочесть мгновение прозрения неделям, месяцам, годам ожидания. Или же познать границу, самую крайнюю точку замерзания человеческой души – разочарование. Он выбрал и ушёл. Ира осталась. Надо думать о живых, да? Представь, что это просто смерть и думай о живых, так ты мне сказал перед отлётом. Ты всё ещё так считаешь?

Шум. Шаги. Босыми ногами по ламинату. Плохо положили. Скрипит. Вслушиваюсь.

Сажусь. В углу у батареи Федя, Настя и… пустота. Оглядываюсь. Марина, Юля, Аня…

Стараясь никого не разбудить, встаю и выхожу из комнаты. В ванной свет.

Ира— красное пятно на белом кафеле. Немая сцена из дурацкого кино.

Она смотрит на свои изрезанные руки и смеётся.

Тихо–тихо, потом все громче, а после уже истерично и навзрыд. Дешёвое пластиковое лезвие летит в стену, она закрывает лицо руками.

– Не буду. Клянусь, больше никогда. Не хочу умирать.

Она хватает меня за ноги. Обнимает и плачет. Резким рывком пытаюсь поднять её, не выходит, тяжёлая, с третьей попытки встаёт сама. Включаю воду. Ира подставляет под кран руки, ванная становится красной.

– Нелепо получилось. Извини.

Умывается. Всхлипывает.

Не могу говорить. Не могу и все. Свело горло. Мыслей нет. Тщательно вытираю ей запястья и лицо полотенцем, долго вытираю, она покорно стоит и смотрит на меня. Страшно смотрит. Обнимаю, прижимаю к себе. Плакать нельзя, мне – нельзя.

Утро.

Рукава. Главное найти что-то с длинными широкими рукавами.

Иркин шкаф напоминает вселенную в момент большого взрыва.

– Рубашку. Дай его синюю рубашку.

Ира стоит перед зеркалом и пытается заплести волосы.

– Уверена?

– Мне всегда нравились мужские рубашки, буду носить.

С кухни тянет фирменной Фединой яичницей с сыром.

Я встаю в дверном проёме. Ира быстро стягивает свитер и надевает рубашку.

Делать вид, что ничего не произошло.

Застёгивает пуговицы, руки дрожат. Спрашиваю:

– Тебе сегодня в больницу надо?

Бледное отражение в зеркале мотает головой.

Завтракаем в напряжённом молчании. За окном стучит дождь. Весна в этом году поздняя и мокрая. Небо все время затянуто облаками, а по ночам не видно звёзд. Обсерватория опять жаловалась, что график срывается, синоптики разводят руками, город не разводит мосты.

И все вроде обыденно и привычно.

Но.

Едим стоя, кроме раковины и плиты в кухне ничего нет.

Марина ставит пустую тарелку в раковину. Одёргивает пиджак.

– Ира, если что нужно, обращайся, – натянуто улыбается. – Мне пора на работу, девочки. И мальчики.

И уже из прихожей:

– А насчёт ипотеки не волнуйся, я сегодня же позвоню в банк. Проблем не будет.

Ира темнеет лицом. Сжимает вилку. Взгляд застревает на одной точке.

– Мне ничего от тебя не надо, Марина. И звонить никуда не надо. Я жить здесь не собираюсь и эта квартира мне больше не нужна.

Нервный смешок. Марина возвращается, порывисто бросается к Ире, пытается обнять:

– Ну что ты такое говоришь? Тебе же некуда идти. Я хочу…

Ира вырывается, бросает тарелку об пол, та разлетается вдребезги.

– Засунь себе своё «я» знаешь куда! И сама иди туда же! Мне не нужны твои грязные деньги.

– Ира! – немного стыдливо восклицает Федя. Руки в карманах, глаза в углу.

– И ты пошёл к черту! Все вы идите к черту! – кричит Ира. – Одна со своими божественными замашками, другой со своей фальшивой заботой! Вон!

Ира порывом солнечного ветра проносится по коридору, распахивает входную дверь.

– Вон!

Жар опаляет лица всех присутствующих. В оглушающей тишине раздаётся детский голос.

– Тётя Ира, здравствуйте!

Выхожу в коридор. На лестничной площадке стоит десятилетний Юра, с совершенно лысой головой, и прижимает к груди плюшевую игрушку.

Ира хватает Марину за её дорогой, красивый пиджак и подтаскивает к двери.

– Вот, смотри! Хочешь помочь? Ему помоги! – и смотрит ей в лицо. Марина выходит из ступора, отталкивает Иру, хватает сумку, вся красная выбегает из квартиры, шарахаясь от Юры, как от чумного. Игнорируя лифт, кидается вниз по лестнице. Ира даже вслед ей не смотрит.

– Здравствуй, Юра. Извини. Проходи. Хочешь чаю?

На лице мальчика отражается такая буря чувств, что я поддаюсь вперёд.

– Тётя, тётя Ира! А мы полетим на большую, большую звезду!

Всё внутри сматывается в тугой ком. Сердце разгорается как сверхновая.

Ира присаживается на корточки перед мальчиком.

– Юра…

На лестничной площадке появляется пожилая женщина.

– Валентина Петровна! – кидается в ней Ира.

Соседка не желает слушать, она хватает мальчика за руку и тащит вниз по лестнице. Тот растерянно упирается и оглядывается на Иру.

– ВАЛЕНТИНА ПЕТРОВНА! – кричит Ира.

– Не лезьте в нашу жизнь, Ирочка! Мы все решили!

Хлопает дверь подъезда.

Ира поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Мне кажется, что я горю.

Марина работает в фармакологической компании, которая производит лекарство от рака, оно стоит неподъёмных денег, а по статистике, после того, как мир сошёл с ума, а это случилось за пять лет до появления пирамиды, каждый второй ребёнок рождается больным. Статистика дело не надёжное, но Ира работает в больнице и видит таких детей каждый день.

Когда в новостях впервые передали про неопознанный летающий объект, зависший над Байкалом, Ира долго смеялась, потом плакала, а потом с надеждой спросила меня:

– Может они прилетели помочь?

Может быть.

Профессор Ильтман, заведующий нашей обсерваторией, тоже искренне верил, что чужой разум хочет нам помочь. Ещё тогда, на первых стадиях, я спросила его: зачем? Зачем им нам помогать? И зачем приписывать иной эволюционной модели человеческие качества?

Он не ответил, но она знала ответ, мир вокруг расходился по швам, и ему надо было во что–то верить.

Я пытаюсь и не могу вспомнить, как мы познакомились? Когда? Тренировочный лагерь, трава по пояс, кожа чёрная от загара, один лоб белый под банданой. В стеклянном аквариуме три сотни потеющих тел, протоптанные дорожки. Мы постоянно встречались в коридоре на пути в столовую. Девушка с мелким бесом рыжих волос раздавала при входе религиозные брошюры, я всегда брала, но выбрасывала их в урну,