Лазарь Лагин - Патент АВ Страница 20

Поэтому первой мыслью, которая мелькнула у Огастеса Карба, когда утром второго сентября раздался телефонный звонок, была мысль, что вернулся хозяин. Ему вдруг стало грустно: кончились золотые денечки спокойной жизни без «клеща».

Он потянулся к телефону, прокашлялся, взял трубку.

Неизвестный баритон спросил:

— Господин Карб?

— Да, это господин Карб, — холодно ответил Огастес.

Теперь он был расстроен, что звонил не хозяин. Черт знает, куда это он запропастился!

— Надо быть повежливей, господин Карб, — пожурил его баритон.

— С кем имею честь? — надменно спросил Карб.

— С вами говорят по поручению господина Аврелия Падреле…

— Патрон приехал? — встрепенулся господин Карб.

— Разрешите вам заметить, сударь, что перебивать в высшей степени неприлично! — строго заметил ему баритон.

— Прошу прощения, сударь! С кем имею честь? — переспросил Огастес значительно вежливей.

— Я уже сказал вам, господин… э-э-э… Краб…

— С вашего позволения, не Краб, а Карб, — поправил его Огастес.

— Я уже сказал вам, господин Краб, — многозначительно повторил баритон, — что с вами говорят по поручению вашего патрона господина Аврелия Падреле. Надеюсь, вам известно это словосочетание?

«Новый секретарь! — с ужасом подумал господин Карб и обмер. — Ну, конечно, „клещ“ вырос и взял себе другого секретаря».

Карб почувствовал себя в положении человека, который с большим трудом вскарабкался на самую высокую перекладину многометровой лестницы — и вдруг лестница накренилась и стала падать.

— Прошу прощения, сударь! — простонал он в трубку. — Я вас слушаю, сударь!

— Возможно, что я не скажу вашему патрону, чтобы он вас выгнал, — великодушно обещал ему баритон.

— Я покорнейше прошу прощения, сударь! — пролепетал Огастес Карб, который, как и его хозяин, умел говорить только в двух регистрах: или надменно, или подобострастно.

— Я вас жду через полчаса в ресторане «Кортец», — сказал баритон.

— Но как я вас там найду? Ведь я вас не знаю в лицо.

— Это вас не должно беспокоить. Вы остановитесь в дверях, и я вас позову. Я вас отлично знаю. Господин Падреле просил вам указать, чтобы никто, даже его брат, не знал о нашем разговоре, — жестко заключил баритон и повесил трубку.

Ровно через полчаса порядком встревоженный Карб вошел в прохладный зал ресторана «Кортец». К нему приблизился официант с манерами церемониймейстера и повел его к отдаленному столику, за которым сидели неизвестный мужчина лет тридцати с выдающимся подбородком и чуть приплюснутым носом и молодая миловидная брюнетка, посмотревшая на Карба с нескрываемым интересом.

— Это вы мне звонили, сударь? — осведомился Огастес Карб, стараясь припомнить, где и когда он видел этого незнакомого и в то же время странно знакомого человека.

— Рад отметить, — промолвил незнакомец резковатым баритоном, — вы точны, как всегда.

— Я вас не имею чести знать, сударь, — смущенно сказал Огастес Карб. — Весьма сожалею, но я не могу припомнить…

— Вы меня имеете честь знать уже по крайней мере шесть лет, — сурово заметил незнакомец, но не выдержал, и его лицо расплылось в довольной улыбке. Очевидно, его от души потешала эта сцена.

— Весьма сожалею, сударь, но я никак не припомню, где я вас встречал, — смущенно стоял на своем господин Огастес Карб.

Теперь к его искреннему замешательству прибавилась и игра. Неизвестному, он видел, доставляло удовольствие его смущение, и было бы глупо не сыграть на этом.

— Мы с вами встречались в Мельбурне, — подсказал ему незнакомец и подмигнул даме, приглашая принять участие в его торжестве.

На лице дамы мелькнула слабая улыбка.

— Весьма сожалею, сударь… — сказал Карб. — Мне, конечно, непростительно, но…

— Мы с вами виделись каждый день во время вашего пребывания в Париже, — продолжал напоминать ему незнакомец, — в Женеве, в Венеции, в Валенсии, в Кейптауне, в Лондоне и Монте-Карло, в Праге и в Калькутте…

— Вы не должны на меня сердиться, сударь, — сокрушенно промолвил Огастес Карб, — но я все-таки никак не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь с вами встречался. Я попросил бы разрешения задать вам один вопрос.

— Спрашивайте, — сухо согласился незнакомец. Он был слегка обижен, словно его отрывали от приятного развлечения.

— Я хотел бы узнать, возвратился ли из поездки мой патрон?

— Вы очень по нему соскучились? — иронически фыркнул незнакомец.

— В этом не было бы ничего удивительного, сударь, — произнес Огастес тоном, почти не отличавшимся от благородного. — Я имею честь служить его секретарем уже свыше шесть лет.

И тогда незнакомец воскликнул:

— Я вас не узнаю, Карб! Где ваша прославленная точность? Теперь уже сентябрь, а вы пришли ко мне впервые в субботу четвертого мая, то есть по крайней мере шесть лет и четыре месяца тому назад…

— Патрон?.. Господин Аврелий?! — воскликнул Огастес Карб, и такое неподдельное удивление отразилось на его фарфорово-белом румяном лице, что Аврелий Падреле не выдержал и самодовольно расхохотался.

Даже на невеселом лице его дамы на мгновение показалась улыбка.

А пока господин Падреле-младший наслаждался давно предвкушаемым эффектом, Огастес Карб вспомнил, наконец, кого ему напоминала изменившаяся физиономия его патрона: не хватало только бакенбард котлетками для полного сходства с его прадедом Урией, сыном основателя фирмы, портрет которого украшал кабинет Примо Падреле. И, кроме того, Карб успел восстановить в памяти все свои реплики во время предшествовавшего разговора и с удовольствием удостоверился, что они должны были убедить Падреле-младшего как в преданности его секретаря, так и в том, что он стал совершенно неузнаваем.

Вслед за этими приятными соображениями Огастесу, однако, пришло в голову, что, кроме голословного заявления незнакомца и, возможно, чисто случайного сходства с одним из давно умерших руководителей фирмы, он еще покуда не имел ни одного действительного достоверного доказательства того, что перед ним именно Падреле, а не самозванец.

— Боже мой! — воскликнул тогда Огастес Карб с предельным простодушием, которое он был в силах изобразить. — Боже мой! Вот уж никогда бы не подумал, чтобы человек мог за какие-нибудь полтора месяца измениться до полной неузнаваемости! Я не удивлюсь теперь, если окажется, что рассосался без следа и шрам на вашем пальце!

Речь шла о шраме на большом пальце левой руки, оставшемся после того, как восьмилетний Аврелий, решив самолично очинить карандаш, порезался до самой кости. Этот порез стоил его гувернантке места и дальнейшей карьеры.

— Ну, это вы уж слишком много требуете от науки, — вступился вдруг за науку господин Падреле. — Шрам, конечно, остался. Но он мне по-прежнему нисколько не мешает. И родимое пятно осталось. Помните, вы еще как-то приняли его за кляксу и предложили стереть носовым платком?

И он многозначительно, как делал все касающееся его персоны, продемонстрировал своему секретарю полукруглую серебристую полоску шрама на пальце и родимое пятно за правым ухом.

— Боже мой! — снова воскликнул преданный Огастес. — Силы небесные! Тото обрадуется ваш братец. То-то будет ему сюрприз ко дню рождения!

— Специально так и задумано, — доверительно поведал ему Падреле-младший. — И Примо узнает об этом только послезавтра и только из моих уст. Я полагаюсь на вашу скромность, Огастес.

Огастес молча наклонил голову, подчеркнув тем самым, что его скромность сама собой подразумевалась не только его характером, но и его служебным положением.

Аврелий Падреле подробно расспросил Огастеса о здоровье своего старшего брата и со счастливым лицом выслушал заверения о полном его благополучии. Потом, представив Карба своей невесте Беренике Мишелли, он с гордостью удачливо начинающего дельца сообщил своему секретарю, что у него есть на примете одно сказочно выгодное дело, которое в год-два может удвоить и даже утроить капиталы фирмы, а вложить надо будет для начала сущие пустяки: миллионов пять-шесть. Во всяком случае, не больше десяти. Правда, возникли кое-какие шероховатости, но он берется все уладить.

Но как Падреле ни был упоен собственной особой и деловыми планами, он не мог не заметить, что Огастес Карб хочет, но никак не может решиться задать ему какой-то вопрос.

В другое время он бы меньше всего с этим посчитался, но в данный момент он был счастлив и ему хотелось проявить небольшую внимательность к своему преданному секретарю.

— Ну, говорите, говорите! — подбодрил он Огастеса. — Вы, кажется, хотите о чем-то меня спросить?

— Чистое любопытство, сударь, — смущенно промямлил господин Карб, зная, что для его хозяина нет большего наслаждения, чем смутить зависящих от него людей каким-нибудь внезапным вопросом. — Уверяю вас, сударь, чистое любопытство… Если это, конечно, не секрет… во сколько обошлось вам это чудо?