Анатолий Домбровский - Черная башня Страница 20

— Какой ужас, — тихо проговорил Клинцов, подняв на ноги Селлвуда.

— Да, — ответил Селлвуд и попросил Клинцова застегнуть мешок.

Потом они заложили кирпичами вход в склеп. Селлвуд долго отдыхал, а точнее, пытался побороть в себе отчаяние, которое овладело им при виде надругательства, учиненного над могилой Денизы. Он сидел на полу, лицом к стене, запиравшей вход в склеп, уронив голову на грудь. Клинцов молчал, стоял рядом. Фонарик можно было бы выключить, но что-то мешало Клинцову сделать это: то ли детский страх перед могилой, то ли боязнь за Селлвуда, которому в темноте могло стать еще хуже.

— А у студента Толика клаустрофобия, — вдруг сказал Селлвуд.

— Что? — не понял Клинцов. То есть он, конечно, понял, что речь идет о студенте Ладонщикове, он знал даже, что такое клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства, он не мог лишь согласиться с тем, что здесь, у могилы Денизы, после всего случившегося возможен этот разговор. Клинцов даже подумал было, не ослышался ли он, не почудилась ли ему эта фраза о клаустрофобии Толика. — Ты что-то сказал, Майкл? — повторил он с опаской свой вопрос.

— Да, — ответил Селлвуд, поднимаясь с пола. — У студента Толика — клаустрофобия, боязнь замкнутого пространства. Я это давно заметил: он не хотел работать в штольне. Поэтому он так настойчиво требовал, чтобы ему и его другу разрешили вести открытые раскопки на холме. Я не хотел тебе об этом говорить, жалел студента. У одного моего друга была такая же болезнь: он не мог войти в пирамиду, когда мы работали в Египте. Он вынужден был в конце концов бросить археологию. У студента на этой почве истерика. Он будет рваться наружу. Хочу, чтобы ты учел это.

— Ах, Майкл, — вздохнул Клинцов. Пока Селлвуд говорил, он успел переварить в себе непонимание, разобраться в своих чувствах. Теперь он понимал Майкла Селлвуда, жалел его и восторгался им: едва переборов свое горе, он уже думал о товарищах. А может, тем и переборол горе, что постоянно думал о них. — Ах, Майкл. Разумеется, я все учту. Но как помочь тебе, Майкл?

— Останься живым, — ответил Селлвуд.

Они снова отправились на поиски ч у ж о г о. Шли в том же порядке, как и прежде: Селлвуд с включенным фонарем впереди, Клинцов в десяти шагах за его спиной. Но уже через минуту-другую Клинцов сократил эту дистанцию: он подумал, что, если ч у ж о й выстрелит первым и ранит или убьет Селлвуда, он не успеет пробежать десяти шагов до того, как Селлвуд упадет и выронит пистолет, что пистолет ему понадобится немедленно после первого выстрела ч у ж о г о, иначе второй выстрел также будет принадлежать ч у ж о м у…

— Здесь ответвление, — предупредил Клинцова Селлвуд и остановился. Клинцов подошел к нему почти вплотную, на расстояние вытянутой руки. — Если он также охотится за нами, — тихо продолжал Селлвуд, — то оттуда, из бокового коридора, стрелять всего удобнее. Этот, по которому мы идем, кончается тупиком. Тот смыкается с новым лабиринтом. Дальше пойдем без света, прижимаясь к стене. У бокового проема остановимся. Затем ты прыжком преодолеешь его и уже оттуда, с другой стороны проема, осветишь его, выставив руку с фонарем из-за угла. Сам не высовывайся. Я выгляну из-за этого угла и, если там кто-то окажется, выстрелю. Возьми фонарь в левую руку. Все понял?

— Все.

— Тогда, Степа… Как это ты там говоришь? Ага, вспомнил: айда. Тогда — айда, Степа.

Предосторожности оказались напрасными: боковой коридор был пуст.

— Жаль, — сказал Селлвуд. — Я так хорошо продумал операцию. Окажись ч у ж о й здесь, он не ушел бы от нас.

— Да, Майкл. Ты все хорошо продумал. Куда теперь? Дойдем до тупика или сразу перейдем в другой лабиринт?

Они дошли до тупика и вернулись к боковому коридору.

— Послушай, Майкл, что я подумал, — сказал Клинцов, когда они углубились в боковой коридор, — а если ч у ж о й идет следом за нами? Почему мы решили, что он впереди?

— Да, черт возьми! — согласился Селлвуд. — Может быть, и так. Но что из этого следует?

— Из этого следует, что мы все-таки должны идти рядом.

— Пожалуй. Пойдем рядом.

Лабиринт привел их в зал, посреди которого лежала огромная куча облупившегося с потолка кирпича.

— Ого! — воскликнул Селлвуд. — Новость! Так вот, оказывается, где произошел обвал во время грозы. Хорошо тряхнуло!

Клинцов направил луч фонаря на потолок. То, что они увидели, поразило их обоих: в потолке зияла огромная дыра.

— Майкл! — ахнул Клинцов. — Да ведь это проход в белую башню!

— Да, да, — вздохнул Селлвуд. — Только вряд ли мы туда попадем: у нас нет ни лестниц, ни веревок. А сама судьба открыла нам вход в белую башню. Какой подарок, черт возьми! Неужели мы не примем этот щедрый подарок?

— Что можно сделать: сложить лестницу из кирпичей. Если этих, — Клинцов указал лучом на кучу, — не хватит, мы разрушим часть стены.

— Ничего нельзя разрушать, — сказал Селлвуд. — Это первый закон археолога.

— Ну, Майкл! — засмеялся Клинцов. — Конечно же, нельзя. Но как мы тогда попадем в белую башню?

— А зачем нам белая башня? Что мы там забыли?

— Тебе не хочется туда заглянуть? — удивился Клинцов. — Но ведь ты сам только что радовался подарку судьбы…

— Я и теперь радуюсь. Только там, думаю, ничего нет. Такие же пустые и темные лабиринты. Все далекое прошлое, в сущности, лишь пустые и темные лабиринты. Человечество выползло из них и устремилось к свету, к радости, к счастливой многолюдной толчее — к будущему. А кто-то взял и погубил будущее… Зачем теперь нам прошлое?

— По-моему, Майкл, мы пришли к единому мнению, что катастрофа локальна. Или ты думаешь иначе? Но зачем тогда все твои наставления, советы?

Селлвуд не ответил. Он заговорил о другом. О трагедии цивилизации.

— Благо есть мера, гармония. Надо собирать человека. Не раскапывать, а лепить. Не разлагать, а синтезировать. Спасение — в гармонии духа и тела. Эпоха анализа слишком затянулась. Человечеству пора вступать в эпоху синтеза. Мы все еще рабы Рима, мы самозабвенно повторяем вслед за ним его губительный принцип: разделяй и властвуй. А нужен другой: соединяй и блаженствуй. Соединяй разумное, доброе, прекрасное. Нужны не люди, не племена, не классы, не государства, не народы, не расы — требуется человечество.

— Майкл, — осторожно остановил Селлвуда Клинцов. — Мы забыли о ч у ж о м.

— Спасибо, — произнес кто-то за спиной. — Мне было интересно послушать. Но это были запоздалые мысли.

Клинцов и Селлвуд оглянулись. Их ослепила короткая вспышка света, раздался выстрел. Селлвуд повалился на Клинцова. Пистолет, выроненный Селлвудом, ударил Клинцова по ноге. Клинцов опустил Селлвуда на землю, нашарил рукой пистолет. Он ждал второго выстрела, но второго выстрела не было. Тогда он включил фонарь и осветил вход, через который они вошли сюда и откуда стрелял ч у ж о й. Там никого не было.

— Ты жив, Майкл? — Клинцов посветил на лежащего у его ног Селлвуда.

Селлвуд не ответил. На губах его пенилась кровь.

Страха не было. Было оцепенение, отупление, как от сильной усталости. Он не знал, что делать, потому что об этом не думалось: в мыслях было пусто и сонно.

Кнопка включения на его фонарике была с пружинкой. Фонарик светил, пока Клинцов нажимал на кнопку пальцем. Но стоило лишь убрать с нее палец или хотя бы ослабить нажатие, как фонарик выключался. Именно так случилось тогда, когда Клинцов оглянулся на голос ч у ж о г о; палец инстинктивно отпустил кнопку, и фонарик погас. Иначе он увидел бы его, хотя не смог бы выстрелить, потому что пистолет был у Селлвуда. Но надо было хотя бы увидеть — кто это, что это, в каком облике, в человеческом ли? Если в человеческом, то почему?..

Это была его первая мысль, когда он очнулся от отупления, сидящим в темноте рядом с убитым Селлвудом. Включил фонарик. Селлвуд лежал неподвижно, в прежней позе, на боку, одна рука была неловко подвернута. Клинцов повернул его на спину, высвободил из-под тела подвернутую руку, расстегнул на его груди куртку. Рубаха во всю грудь была пропитана кровью. Клинцов ощутил ее запах — запах ржавчины и сырой воды, знакомый ему с детских лет: в маленьком белорусском селе, откуда он родом, в сорок втором году фашисты расстреляли партизана и бросили его в воронку из-под разорвавшегося снаряда, на дне которой стояла вода; вместе с мальчишками он бегал смотреть на убитого — вода в воронке была ржавой и странно пахла…

— Что же мне делать с тобой, Майкл? — спросил Клинцов, как будто Селлвуд мог ответить ему. — Какая ужасная судьба…

Последние слова Клинцова касались не только Селлвуда, они были и о нем самом.

Он принес тело Селлвуда и положил на пол у алтаря.

Все молча обступили его, ждали, что он скажет. Хотя каждый, наверное, догадывался, что произошло в лабиринте.

— Мы не убили ч у ж о г о, — сказал Клинцов то, что должен был сказать. — Ч у ж о й убил Майкла. Мы похороним его рядом с Денизой.