Ольга Голосова - Преобразователь Страница 20

– Т-ты… в-вы… к-кто? – разбитые губы парня опухли, а от выброса адреналина в кровь он заикался.

– Доброжелатель, – я улыбнулся и утер тыльной стороной ладони пот, заливавший мне лицо. Нормальный человеческий пот. От соленой влаги немедленно защипали содранные костяшки пальцев, и я с сожалением заметил, что с моей правой руки содрана кожа. Проклятие! Так можно и столбняк подхватить: кругом ведь сплошная антисанитария! Мне стало жаль моей красивой загорелой руки, и я озабоченно подул на щипавшие ранки.

– Что вы сделали с ними? – голос его срывался на фальцет, и я незаметно пихнул его в бок.

– С кем, мой юный друг? И вообще, не подобает служителю истины так нервничать по пустякам. Подумайте о вечности.

Юноша вдруг зарделся и опустил голову.

– Я не священнослужитель, я студент Духовной семинарии. Правда, меня скоро могут в дьяконы рукоположить, – отчего-то добавил он и снова покраснел.

– Ну, прости, друг.

Я снова оглядел свою руку, обнаружил грязь на чистеньких джинсах, и внезапная усталость охватила меня. Какого черта я все время попадаю в какие-то истории? Прямо уже Ноздрев какой‑то. И чего я туда поперся, и зачем я в это вляпался? Или как в том анекдоте? «Хоть какое‑то развлечение», – подумал узник, когда к нему пришел палач. К тому же во всем есть свои плюсы. Надо затащить экспонат к Анне: пусть приведет себя в порядок, а я отмажусь от секса и задушевных разговоров. А потом вытолкаю его восвояси, учиню допрос и… Ладно. Поживем – увидим.

– Поедем в одно местечко, – обратился я к семинаристу, пытающемуся осторожно ощупать физиономию. – И перестань елозить – тоже мне Хома Брут.

Про себя я отметил, что, кажется, этот сезон в моей жизни протекает под эгидой русской классики. То Грибоедов, то Гоголь… Дальше, вероятно, начнется Достоевский.

– Поехали в одно местечко, там умоешься, переоденешься и поедешь по своим делам. Нечего форму дискредитировать – я кивнул на его перепачканную рясу.

– Мне нельзя, мне ко всенощной в монастырь надо, – пробормотала жертва межконфессиональной розни в одностороннем порядке.

– Во сколько всенощная?

– В шесть.

– Поздравляю: ты не успеешь.

Я достал телефон, к счастью не пострадавший:

– Время – семнадцать ноль-ноль. А с такой рожей, эншульдигунг зи мир битте 19, вам на всенощную лучше не ходить. Вас там не поймут.

– А как же исповедь? – спросил он у меня.

Я подумал.

– Придется в другой раз.

– А завтра праздник, все причащаться будут…

– Я не богослов, мой смелый друг, но мне кажется, что участие всех еще не повод для участия в празднике лично тебя. Кстати, ничего, если мы на «ты»?

– Ой, я забыл вас поблагодарить… – он посмотрел на меня, как красавица на рыцаря. – Вы спасли… спасли мне жизнь.

– О, какие пустяки, не стоит благодарности. Подумаешь, повздорили с неверными по поводу одного местечка из Блаженного Августина 20…

Он вдруг рассмеялся.

– А как же кузина-белошвейка?

– Тс-с, мы к ней и едем.

– А…

– Все будет тихо и благоговейно. Она мне как сестра.

О… Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.

Почему-то своей полудетской физиономией с не отмытой безжалостным временем невинностью на лице юноша напоминал мне новорожденного. И вообще, люди любят тех, кому причинили добро. Или я опять перепутал цитаты?

Квартира Анны ничуть не изменилась, как и сама Анна. Под тихий скулеж жертвы межконфессионального конфликта, которую, кстати, звали не Федором, а Петром, я настырно звонил в дверь минуты три, пока не услышал лязг и скрип отпираемой двери.

– Ты? – в ее голосе не было ни особого удивления, ни особой радости. Только усталость. – Проходи, – но, заметив за моей широкоплечей фигурой чудо в подряснике, она на секунду потеряла дар речи. Однако оперативненько взяла себя в руки и, не скрывая изумления, поинтересовалась:

– А это еще кто?

– Мой друг, Д′Эрбле 21. Готовится стать аббатом.

Петр запунцовел, а Анна, скептически хмыкнув, оглядела его округлую фигуру, отчего синюшно-багровая физиономия моего свежеобретенного друга приняла апоплексический оттенок.

– Берегись инсульта, – я пнул юношу, и он, переступив через порог, застенчиво огляделся.

На этот раз Анна была облачена в длинное синее платье-рубаху с вышивкой вокруг выреза и по краям широких рукавов. Эта тряпка необычайно шла ей, подчеркивая восточную красоту.

Звякнув браслетами, она запустила пальцы с длинными ногтями себе в шевелюру и яростно почесала голову.

– Нашлялся? – спросила она, моментально напомнив сварливую жену из сказок «Тысячи и одной ночи». – А другу кто рожу набил? Тоже ты? А то в прошлый раз тут полотенчико…

– Нет, злые черкесы, – перебил ее я. – Или кабардино-балкарцы. А может, даже и «друг степей калмык». Короче, басурмане. Кофе дашь? И ему компресс на морду?

– И коньяку, и какаву с чаем. И на морду примочку.

Она зевнула как кошка и тряхнула волосами.

– Проходите уж, чего торчать как гвоздь из ж…?

Я переобулся в тапочки и пошел на кухню. Семинарист Петр снял стоптанные черные ботиночки и прямо в носках нерешительно двинулся следом, явно не зная, куда себя деть.

– А ты – в ванну, – она подхватила Петюню за рукав и потащила в направлении санузла. Издалека я услышал его жалобные стенания и выкинул их обоих из головы.

Кухня Анны разительно отличалась от Машиной и размерами, и вещами, и запахами. Но было между ними и что-то неуловимо общее: приюты одиноких женщин столь же похожи друг на друга, сколь и обители одиноких холостяков.

– Выбросила бы ты эту дрянь! – преувеличенно громко сказал я и с ненавистью оглядел потертую клеенку на столе.

– Тебя не спросила. Тоже мне, эстет из Бобруйска, – послышалось из-за моей спины. Оказывается, Анна уже успела умыть жертву, и теперь капала из темной бутылочки на кусок марлички неприятную жижицу.

– На, приложи к морде, – она сунула фигуранту компресс, и тот, кротко кивнув, осторожно прижал его к лицу.

– Ой, щиплет, – прошептал он, робея Анны.

– Чем больше слез – тем больше облегченья, в слезах и заключается леченье, – процитировал я советского классика.

Анна посмотрела на меня, как на душевнобольного, а потом схватила за руку и прошипела в ухо:

– Где ты его взял? Ты что, окончательно рехнулся – тащить ко мне в дом наблюдателя?

– Чего-чего? Сама ты спятила! Какого еще наблюдателя? На рынке кавказцы били морду сопляку за то, что он в рясе. Я его спас от травматологии и челюстно-лицевой хирургии. У тебя что – мания преследования? Какого, к дьяволу, наблюдателя ты еще придумала? Из полиции нравов, что ли?

Анна посмотрела на меня, как на идиота:

– Ты еще поиздевайся!

Она раздраженно повернулась к семинаристу:

– Ну что, полегчало? И до чего только не додумаются твои воспитатели: пожертвовать рожей новицианта 22 во имя высшей цели – что ж, вполне в их духе!

Юноша нервно отнял от лица салфетку:

– Я н-не понимаю вас, – смущенно пробормотал он.

– Ну ладно, будем надеяться, на сегодня комедия уже закончена.

Анна отвернулась и, схватив со стола пульт, включила телевизор.

В очередной раз поразмыслив о том, что в последнее время мне все реже попадаются психически здоровые люди, я решил испить кофейку. Поставив чайник на плиту, я вспомнил, что неплохо бы позвонить Маше и сказать, что встреча затягивается на неопределенное время. Я удалился в ванную, расположенную в другом конце квартиры, и, присев на краешек чугунного монстра, включил воду и набрал «Машу-1».

Разговор не клеился. Я чувствовал себя немного виноватым, Маша чувствовала, что я чувствую что-то не то, и в итоге я, пообещав прийти к ней завтра, повесил трубку.

Когда я вернулся, Анна и вьюноша сидели не шелохнувшись, вперившись в телевизор. В очередном выпуске новостей малообразованная журналистская девушка с ужасным придыханием, путаясь в согласованиях и ударениях, вещала на журналистском жаргоне о имевшем быть черезвычайном событии на N-ском рынке.

– При невыясненных обстоятельствах крысы напали на людей. Это не удивительно, притом, что префект округа не проводил санэпидемобработки вверенной ему территории. Жизнь москвичей все более подвергается опасности, пока поголовье этих опасных грызунов неуклонно возрастает. Давно пора покончить с антисанитарными условиями на рынках столицы. Сегодня целые полчища крыс совершили нападение на нескольких рыночных торговцев, а потом стихийно хлынули на контейнеры и палатки, где хранились мясо и рыба. В тяжелом состоянии трое людей доставленны в больницы города, а один человек скончался на месте от множественных телесных повреждений и потери крови, вызванной укусами грызунов. Можно сказать, что пострадавший был буквально объеден грызунами. Есть подозрение на бешенство, вызванное возросшей популяцией крыс и необыкновенно жарким летом. Директор рынка господин Гайнутдинов Ахмет Шамильевич от комментариев отказался.