Джеймс Стивенс - Кувшин золота Страница 20

Так рассуждая, Философ случайно поднял взгляд от земли и вдалеке увидел одинокую фигурку, сливавшуюся с землей в лощинах и снова появлявшуюся в другом месте.

Перемещения этой фигуры были такими странными и причудливыми, что Философу оказалось чрезвычайно трудно следовать за ней, и он никогда не догнал бы ее, если бы ему не повезло, и та не двинулась в его сторону. Приблизившись к фигурке, Философ увидел, что это — маленький мальчик, танцующий там и сям по траве. Кустистый холм скрыл его на мгновение, а потом они вдруг оказались лицом к лицу и поглядели друг на друга. После минутного молчания мальчик, которому на вид было лет двенадцать, прекрасный, как утро, поздоровался с Философом.

— Вы заблудились, сэр? — спросил он.

— Все тропы, — ответил Философ, — лежат на земле, и поэтому заблудиться нельзя — но заблудился мой обед.

Мальчик прыснул смехом.

— Чему ты смеешься, сынок? — спросил Философ.

— Да тому, что я несу вам ваш обед, — ответил мальчик. — Я как раз думал — что это меня понесло в эту сторону? Ведь обычно я гуляю дальше к востоку.

— Мой обед? — спросил Философ заинтересованно.

— Ну да, — ответил мальчик. — Свой обед я съел дома, а ваш положил в карман.

Я подумал, — пояснил он, — что проголодаюсь, если забреду далеко.

— Сами боги тебя ко мне послали, — сказал Философ.

— Это бывает, — согласился мальчик и вынул из своего кармана небольшой сверток.

Философ немедленно сел, и мальчик передал ему сверток. Философ развернул его и нашел в нем хлеб и сыр.

— Это славный обед, — сказал он и приступил к еде. — А ты, сынок, не съешь кусочек?

— Кусочек съел бы, — ответил мальчик, сел рядом с Философом, и они с удовольствием поели вместе.

Покончив с едой, Философ возблагодарил богов, а потом сказал, обращаясь больше к самому себе, чем к мальчику:

— Еще бы немного воды, мне было бы больше нечего желать.

— Здесь в четырех шагах ручей, — сказал его спутник. — Я принесу воды в своей шапке, — и исчез.

Через несколько мгновений он появился снова, бережно неся свою шапку, и Философ взял ее и напился воды.

— Теперь мне нечего желать во всем мире, — сказал он, — кроме как поговорить с тобой. Солнце светит, ветерок приятен и трава мягка. Посиди со мной еще немного.

И мальчик сел, а Философ разжег трубку.

— Ты живешь далеко отсюда? — спросил он.

— Недалеко, — ответил мальчик. — Дом моей мамы вы могли бы увидеть отсюда, если бы были высоким, как дерево, — да и с земли можно увидеть струйку дыма над нашей хижиной.

Философ посмотрел, но не увидел ничего.

— Глаза у меня не такие хорошие, как твои, — сказал он, — ведь я уже почти состарился.

— А как это — стариться? — спросил мальчик.

— Как будто отвердеваешь, — сказал Философ.

— И все? — спросил мальчик.

— Не знаю, — ответил Философ, подумав немного. — Ты можешь объяснить мне, как это — быть молодым?

— Почему нет? — ответил мальчик, и тут задумчивость пробежала по его лицу, и он поправился. — Нет, пожалуй, не смогу.

— Молодые, — сказал Философ, — не знают, что такое годы, а старые забывают, какой была молодость. Когда начнешь стареть, всегда старайся помнить о своей молодости, потому что старик, которому нечего вспомнить, — это жизнь, прожитая зря, а вспоминать стоит только наше детство. Я расскажу тебе кое-что о разнице между старостью и молодостью, а потом ты сможешь поспрашивать меня, и так мы рассмотрим этот вопрос с обеих сторон. Во-первых, старик устает быстрее, чем мальчик.

Мальчик подумал немного и возразил:

— Это небольшое отличие, потому что мальчик устает очень сильно.

Философ продолжил:

— Старику не хочется есть так часто, как мальчику.

— И это небольшое отличие, — возразил мальчик, — ведь они оба хотят есть. Вы назовите большое отличие.

— Я его не знаю, сынок; но я всегда думал, что большое отличие есть. Может быть, оно в том, что старик помнит о том, о чем мальчик даже не догадывается.

— Но они оба помнят о чем-нибудь, — сказал мальчик, рассмеявшись, так что это тоже небольшое отличие.

— Это верно, — согласился Философ. — Может быть, такого уж большого отличия и вовсе нет. Расскажи мне, чем ты обычно занимаешься, и мы посмотрим, могу ли я заниматься тем же.

— Но я не знаю, чем это я занимаюсь, — сказал мальчик.

— Как это — не знаешь? — спросил Философ. — Может быть, ты не знаешь, как расставить все это по порядку. Самое главное во всякого рода опросах — в том, чтобы знать, с чего начать; у всего, что мы можем делать, есть две точки: начало и конец. С любой из этих точек можно посмотреть таким образом, чтобы охватить все, что между ними. Поэтому начнем с того, чем ты занимался сегодня утром.

— Вполне согласен, — сказал мальчик.

Тогда Философ продолжил:

— Когда ты проснулся сегодня утром и вышел из дома, чем ты занялся первым делом?

Мальчик задумался:

— Я вышел, потом взял камень и бросил его в поле так далеко, как только смог.

— А потом? — спросил Философ.

— Потом я побежал за камнем, чтобы посмотреть, смогу ли я поймать его на лету до того, как он упадет.

— Так, — сказал Философ.

— Я бежал так быстро, что споткнулся и полетел в траву.

— А что потом?

— Я лежал там, где упал, и обоими руками захватил полные пригоршни травы, вырвал ее и бросил себе на спину.

— Потом ты встал?

— Нет, я зарыл лицо в траву и кричал, долго, прижав рот к земле; а потом я сел и долго сидел, не сходя с места.

— Ты думал о чем-то? — спросил Философ.

— Нет, я ни о чем не думал и ничего не делал.

— А зачем ты занимался всем этим? — спросил Философ.

— Да низачем. Просто так, — ответил мальчик.

— Вот, — сказал Философ торжествующе, — вот отличие между старостью и молодостью. Мальчишки делают что-то просто так, а старики — нет. Стоит подумать, не становимся ли мы стариками оттого, что делаем все по какой-либо причине, а не из инстинкта?

— Не знаю, — ответил мальчик; — ведь все состаривается. Вы, сэр, идете издалека?

— Я скажу тебе, — ответил Философ, — если ты назовешь мне свое имя.

— Мое имя — МакКушин[19], — сказал мальчик.

— Этой ночью, — сказал Философ, — когда я выходил из обители Ангуса О'га в Пещерах Спящих Эринн, мне было велено сказать человеку по имени МакКушин, что у Ангуса О'га и его супруги Кэйтилин родится сын, и что Спящие Эринн повернулись на своих ложах.

Мальчик пристально посмотрел на Философа.

— Я знаю, — сказал он, — зачем Ангус О'г послал мне эту весть. Он хочет, чтобы я сочинил для народа Эринн стихи, и когда Спящие проснутся, они встретили бы друзей.

— Спящие уже проснулись, — сказал Философ. — Они вокруг нас повсюду. Они ходят между нами, но забыли свои имена и смысл своих имен. Ты должен назвать им их имена и род, потому что я старик, и мое дело уже сделано.

— Когда-нибудь я напишу эти стихи, — сказал мальчик, — и все ахнут, услышав их.

— Господь с тобой, сынок, — сказал Философ. Он обнял мальчика и продолжил свой путь.

Через полчаса нетрудной дороги он вышел на место, откуда далеко внизу увидел сосны Койлле Дорака. Мглистый вечер опустился на мир прежде, чем он добрался до леса, а когда он вошел в маленький домик, стало уже совсем темно.

Тощая Женщина с Инис-Маграта встретила мужа, и собиралась уже хорошенько отчитать его за долгое отсутствие, но Философ поцеловал ее с такой непривычной нежностью и заговорил с ней так ласково, что сперва изумление лишило ее дара речи, а потом восторг вернул ей речь, причем такой, какой она давно уже не бывала.

— Жена, — сказал Философ, — не сказать словами, как я рад снова увидеть твое милое личико!

Тощая Женщина сперва не нашлась, что ответить на это приветствие, однако с невероятной скоростью поставила на стол горшок супа, начала печь пирог и постаралась поджарить картошки. Потом она заплакала в голос и заявила, что во всем мире нет равного ее мужу по доброте и сердечности, и что сама она — грешница, недостойная благосклонности богов и такого супруга.

Но когда Философ обнял Шеймаса и Бригид Бег, дверь вдруг с грохотом распахнулась, в маленькую комнатку ввалились четверо полицейских, а после минутного оцепенения удалились снова, уводя с собой Философа, который должен был предстать перед судом по обвинению в убийстве.

КНИГА V

Полицейские

Глава XIV

Пройдя немного по дороге, полицейские остановились. Ночь настала еще до того, как они захватили своего пленника, и теперь, в сгущавшейся темноте, им было не по себе. Прежде всего, они знали, что дело, которое они делали, не очень-то подобает человеку, как бы оно ни выглядело для полицейского. Арест преступника может быть оправдан определенными доводами, такими, как здоровье общества и охрана собственности, но никто ни при каких обстоятельствах не хотел бы вести в тюрьму мудреца. Помимо того, их тревожило то, что они находятся в самом сердце многонаселенной эльфийской страны, и что стихийные воинства, может быть, уже выстроились вокруг них, готовые обрушить на них жуть сражения или еще более жуткое — свою насмешку. Путь, что вел к полицейскому участку, был долог и вился длинными аллеями между деревьев, которые кое-где разрослись над дорогой так обильно, что даже свет полной луны не мог пробраться сквозь их ветви в густую черноту. При свете дня эти люди арестовали бы хоть архангела и, если бы пришлось, оглоушили его дубинками, но ночью тысячи страхов охватили их, и тысячи шорохов со всех сторон заставляли их вздрагивать.