Нил Шустерман - Беглецы Страница 21

Лев понимает, что оставаться во дворе опасно. Если он не уйдет с теми, кто еще здесь, полицейские рано или поздно обратят на него внимание.

Он убегает, чувствуя себя абсолютно беспомощным. Подкидыш, оставленный на крыльце, и тот чувствует себя увереннее. Лев даже не знает, кого винить за то, что случилось с ним. Пастора Дэна, давшего ему волю? Самого себя за то, что предал двоих ребят, своих единственных друзей? Может быть, Бога за то, что ниспослал на его долю такое тяжкое испытание? Ты можешь стать кем угодно, сказал пастор. Но сейчас, Лев это чувствует, он — никто. Он уже не Леви Иедидиа Калдер, такого мальчика на свете больше нет. Осознание этой горькой истины и есть одиночество в чистом, незамутненном виде, без примесей.

19. Коннор

Антикварный магазин, в который ребята пришли по совету Ханны, расположен в старой части города. На улице растут большие деревья. Прямо над дорогой их ветви сплетаются самым причудливым образом и растут под такими углами, каких никогда не увидишь в дикой природе. Всему виной вмешательство человека — ветви просто вынуждены уступать дорогу грузовикам с высоким кузовом, часто проезжающим по улице.

Мостовая засыпана желтыми и красными осенними листьями, но и на ветвях их еще немало — не все деревья готовы сдаться по первому требованию осени, и над дорогой, как и летом, висит призрачный шатер, защищающий прохожих от дождя и солнца.

Малышка сделалась совсем безутешной, рыдает без конца. Коннору ужасно хочется посетовать на непрекращающийся плач, но он вынужден держать жалобы при себе — ведь если бы не он, никакого ребенка с ними не было бы.

Народа на улице немного, но прохожие попадаются нередко. По большей части старшеклассники, болтающиеся по округе без особого дела и, вероятно, рассказывающие всем желающим жуткую историю сегодняшней террористической атаки Хлопков-камикадзе на школу.

— Я слышал, это анархисты.

— А я слышал, что сектанты.

— А мне говорили, что они делают это просто так, без особой цели.

Кстати, Хлопки считаются такими опасными именно потому, что никто не знает, за что они, собственно, выступают.

— Хорошая тебя мысль посетила, — хвалит Коннор Рису по пути к антикварному магазину. — В смысле Хлопками прикинуться. Я бы никогда не додумался до такого.

— Ну, ты же додумался вырубить того инспектора в лесу при помощи его же собственного пистолета.

Вспомнив этот героический эпизод, Коннор улыбается.

— Я действую инстинктивно, а ты обдуманно. Мы друг друга прекрасно дополняем.

— Да уж. Правда, без Льва нас стало меньше.

Услышав имя мальчика, Коннор чувствует новый приступ гнева. Потирая руку, он понимает, что она еще не зажила в том месте, где в нее впился зубами Лев, но это сущие пустяки по сравнению с тем, что он сделал сегодня.

— Ладно, давай забудем его. Он больше не с нами. Мы вышли сухими из воды, так что его стукачество повредит только ему самому. Теперь его отправят на разборку, как он и хотел, а значит, мы его больше не увидим.

И все-таки Коннор испытывает жалость. Он рискнул жизнью, чтобы спасти Льва, сделал, что мог, но успеха не добился. Если бы я обладал даром убеждения, думает мальчик, сказал бы ему что-то такое, что заставило бы Льва встать на их сторону. Впрочем, что бы я мог ему сказать? Лев знал, что его принесут в жертву, с самого рождения. Нельзя изменить тринадцатилетнего мальчика жалкой двухдневной промывкой мозгов, этого мало.

Антикварный магазин находится в старом здании. Фасад совсем облупился, деревянная входная дверь вся в белых чешуйках краски. Нажав на ручку, Коннор открывает дверь, и помещение оглашается мелодичным звоном колокольчиков. Старинная аналоговая система сигнализации, оповещающая владельца о приходе посетителей.

Покупатель в магазине только один: мрачный пожилой джентльмен в твидовом пальто. Он смотрит на вошедших без особого интереса, но с легким раздражением, — вероятно, его беспокоит плач ребенка. Удовлетворив любопытство, он уходит в дальний угол помещения, заставленного всевозможным старьем, чтобы укрыться от раздражающих звуков.

В магазине можно найти предметы, произведенные в любую эпоху не слишком длинной американской истории. На старинном кухонном столе с хромированными краями разложена целая экспозиция плейеров iPod и других миниатюрных коробочек, бывших в моде, когда дедушка Коннора ходил в школу. На экране антикварного плазменного телевизора разворачивается действие какого-то допотопного фантастического фильма. Судя по всему, речь идет о техногенном будущем, которое так и не наступило: седовласые сумрачные гении и летающие машины остались фантастикой.

— Что вас интересует? — спрашивает выходящая из глубины помещения, из-за конторки, на которой стоит кассовый аппарат, пожилая женщина, скрюченная, как знак вопроса. В руках у нее палка, хотя не похоже, чтобы она нуждалась в третьей точке опоры.

Риса качает ребенка, безуспешно стараясь утихомирить его.

— Мы ищем Соню.

— Вы ее нашли. Что вам нужно?

— Нам нужна… ну… как бы это сказать… ваша помощь, — объясняет Риса.

— Да, — подтверждает Коннор, — нам порекомендовали обратиться к вам.

Старушка смотрит на них с подозрением.

— Это как-то связано с сегодняшним происшествием в школе? Вы Хлопки?

— Вы считаете, мы похожи на Хлопков? — спрашивает Коннор.

Пожилая дама смотрит на него, недоверчиво прищурившись.

— А кто их знает, как они выглядят.

Коннор смотрит старушке прямо в глаза и щурится так же, как она. Сжав кулак, он изо всех сил ударяет им в стену, так сильно, что на костяшках пальцев появляются ссадины, а небольшая акварель, висевшая на гвозде, падает на пол. Коннор ловит ее на лету и кладет на стойку.

— Видите? — спрашивает он. — Моя кровь не взрывается. Если бы я был Хлопком, здесь все бы взлетело на воздух.

Пожилая дама негодующе смотрит на Коннора, но он, хоть и с трудом, выдерживает взгляд. Глаза у старушки усталые, но в глубине по-прежнему прячется неукротимая воля. Но Коннор не отворачивается.

— Видишь горб? — спрашивает Соня. — Я его заработала, защищая людей вроде тебя.

Коннор продолжает смотреть пожилой даме прямо в глаза.

— Что ж, значит, мы ошиблись адресом, — говорит он, бросая взгляд на Рису. — Пошли отсюда.

Он разворачивается, чтобы уйти, но в этот момент старушка ловко и больно охаживает его палкой по голеням.

— Не торопись, голубок, — говорит она. — Ханна звонила мне, так что я знала, что вы придете.

Риса, продолжая качать безутешную малышку, не выдерживает и испускает радостный вздох:

— А сразу вы нам об этом не могли сказать?

— Да это неинтересно совсем было бы.

К этому моменту посетитель с кислой физиономией успел уже обойти весь торговый зал, перебирая и трогая представленные в нем предметы с видом человека, испытывающего отвращение ко всему, что есть в магазине, и вернулся к стойке.

— Во втором зале у меня имеются великолепные старинные игрушки, — говорит Соня, бросая на пожилого господина осторожный взгляд. — Прошу вас, пройдите туда, я скоро к вам присоединюсь и все покажу. И бога ради, — добавляет она уже шепотом, обращаясь к Рисе, — накорми этого несчастного ребенка!

Вход во второй зал скрывается за дверью, задрапированной чем-то вроде старинной душевой занавески. Если в первом зале еще как-то можно перемещаться, то во втором вещей столько, что пройти практически невозможно. Чего там только нет: сломанные рамы для картин, ржавые птичьи клетки и прочее барахло, не признанное хозяйкой пригодным для продажи. Мусор, не попавший на помойку.

— Думаешь, старушка нам поможет? — спрашивает Коннор. — Да она, похоже, и со своими делами справиться не в состоянии!

— Ханна сказала, что поможет. Я ей верю.

— Как ты, человек, выросший в интернате, еще можешь доверять людям?

Риса сердито смотрит на Коннора и протягивает ему ребенка.

— Подержи-ка, — говори она, осторожно передавая заливающегося малыша из рук в руки. Впервые после появления ребенка она доверила его Коннору. Взяв девочку, он обнаруживает, что она гораздо легче, чем ему казалось. Странно, такое требовательное и громогласное существо — и почти ничего не весит. Малышка продолжает плакать, но уже не так громко, — видимо, силы на исходе.

Теперь их с ребенком ничего не связывает. Рано утром его можно снова подкинуть кому-нибудь… Подумав об этом, Коннор ежится, ему неприятно. Казалось бы, они ничего не обязаны делать для малышки. Она оказалась у них по его глупости, но они не ее родители. Коннору рано иметь детей, но мысль о том, что ребенка нужно отдать людям, которым малышка нужна еще меньше, чем ему, приводит его в бешенство. Усталость и грусть смешиваются и превращаются в ярость. Когда такое случалось с Коннором дома, он всегда попадал в неприятности: переставал адекватно воспринимать окружающих, бросался на людей, дрался, обзывал учителей нехорошими словами или нарочно выезжал на скейтборде на оживленный перекресток.