Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ) Страница 21

Он с удовлетворением отметил, что Туралеев застыл.

— Вот как, — документ свежо хрустнул в туралеевских пальцах. — Ряды этой, как вы выражаетесь, полиции открыты?

— В смысле? — не понял Гныщевич. Туралеев издал еле слышный вздох разочарования.

— Вы изволили учредить новую институцию. А это значит, что кто-нибудь захочет вступить в её ряды. Верно ли я понимаю, что это невозможно, а набор производится по национальному признаку?

— Вот когда придут желающие, тогда и обсудим, — быстро ответил Гныщевич. — Что у меня в первой половине дня? Просители?

— Первая половина дня свободна. Можете разобрать корреспонденцию.

— Я сам решу, что мне можно. Как это «свободна»? Никто не желает увидеть градоуправца?

— Желающие есть, но… мы с господином Приблевым пригласили всех значимых просителей к себе. — Улыбка Туралеева в который раз взяла новые высоты неискренности. — В конце концов, у вас много бумажных дел, да и вряд ли вам так уж интересны все эти мистеры флокхарты, мсье жюмьены и так далее. Я, конечно, могу всё переиграть…

— Не стоит, — оборвал его Гныщевич, — вы свободны.

Ему потребовалось отвернуться к окну и даже прижаться к холодному стеклу лбом, чтобы выпустить пар. Шляпа мягко скатилась на ковёр. Господин Туралеев simplement и со смехом демонстрировал, что градоуправец — это такая девица в танце, и задача любого порядочного человека — ей вертеть. Особенно паршиво было то, что ему это удавалось.

Гныщевич никогда не боялся интриг и сплетен. Интриги и сплетни — это очень просто: главное — не забывать, чего именно ты хочешь, не позволять сбить себя с курса. Не позволять кому бы то ни было навязать тебе свою волю.

Но перед Управлением торчали не только конторские дурни с лагерем. Там бесконечно вились девицы без танцев, умолявшие черкнуть им пару строк в альбом, а то и на платке, а то и просто на руке — не боялись же острого пера! В первый же день к исполняющему обязанности градоуправца господину Гныщевичу пришёл на поклон сам Пржеславский. Союз Промышленников предпочитал отделываться перепиской. И ещё много — beaucoup de monde! — много людей, много здравых предложений. До исполнения обязанностей градоуправца Гныщевич и не знал, сколько в Петерберге любопытных начинаний, разработок, задумок. Всем им хотелось помочь.

И ему было тесно. Он готов был сжать зубы и стерпеть необходимость подписываться чужим именем. Но стараниями господина Туралеева неповоротливое Управление замедляло все процессы, а Охрана Петерберга… На Охрану Петерберга у Гныщевича имелись куда более серьёзные виды, ан не вышло.

Да, они отказались вдруг ехать за котлами, когда Гныщевич по привычке думал ссудить барону Репчинцеву солдатский конвой, но обидно было не это — обидно было то, как легко им удалось стряхнуть в сторону власть, авторитет и вообще всё, что должна была théoriquement давать факсимильная печать с именем графа. Кучку авантюристов под названием Временный Расстрельный Комитет они слушали, плюнув на чины и клятвы, а законный градоуправец им никто? Всё потому, что по новому порядку выходило так: градоуправец занимается делами города, а генералы — делами армейскими. А когда те пересекаются, выходит, что слово градоуправца ничего не весит.

Но Гныщевич не любил, когда у него ни с того ни с сего отнимают ресурсы, и уж точно не собирался сдавать те без боя. Охрана Петерберга вкусила самостоятельности? Раз так, решил Гныщевич, мы создадим нормальную гражданскую force de police, отвечающую градоуправцу. Негоже шибко самостоятельных пускать в патрули, когда командование всё время проводит на строительстве своих бессмысленных полигонов. Патрули Охраны Петерберга — пережиток прошлого, свободному городу к лицу свободная полиция. Куда по свободному же выбору вступят солдаты. Генералы ведь в любом случае намереваются обучать новых людей? Вот пусть и обучают. Гныщевич готов был предложить перебежчикам хорошее жалование, разобрался, где их поселить вместо казарм и чем ещё задобрить. До победы оставалась сущая мелочь: воодушевить. Увести у генералов не одних лишь жадных до денег и комфорта, но и толковых, сердцем болеющих за Петерберг. А сердцами солдат, как известно, умел владеть Твирин.

Всё в этой задумке ладилось, кроме одного.

Ничьими сердцами Твирин больше владеть не умел. И вообще ничего не умел. Он сидел в подсобной комнатушке у Коленвала и перерисовывал какие-то таблицы, склонив над ними испитое лицо. Это зрелище само по себе было таким жалким, что Гныщевича брала злость.

Когда он, ворвавшись на биржу, изложил свою затею, Твирин даже взгляд не поднял. Только грустно покачал головой.

«Ничего не выйдет».

«Почему не выйдет? — не сообразил Гныщевич. — От тебя многого не нужно. Ты по поводу своего косого выстрела грызёшься? Брось, все уже забыли. Солдаты тебя послушают. А ты будешь главой моей полиции, un chef de police! Это же лучше, чем сидеть в этом… чулане!»

«Мне не дадут. Не позволят».

«Да кто тебе помешает, шельмочки зелёные? Ты совсем чокнулся, побратавшись с бутылкой, mon garçon».

Твирин наконец-то оторвался от таблиц и долго смотрел куда-то сквозь Гныщевича. Потом его губы дёрнулись.

«Ты не понимаешь. Даже удивительно, что ты не понимаешь, это же так просто. Они уже всё решили — и за тебя, и за меня. Меня почистили, отряхнули от пыли, кое-как смазали и поставили… действительно, в чулан. До лучших времён, — он деланно, точно против воли усмехнулся. — А ты… Ты пока что можешь играть в градоуправца. Но это закончится, как только твои действия перестанут вписываться в их планы. Я не знаю наверняка, но думаю, что раскол Охраны Петерберга на армию и полицию как раз не впишется. По плану солдаты должны строить укрепления на границах…»

«Ты бредишь», — с тоской признал Гныщевич. Твирин не отвечал, поглаживая пальцами гвоздь, зачем-то лежавший у него среди письменных принадлежностей. Это mouvement nerveux раздражало.

Но ведь нельзя же тронуться умом так быстро — по крайней мере, если ты не граф? Да, Твирин всегда был странный парень, однако не до откровенного ведь бреда.

Всё проклятая пьянка. И ведь столько у них перед глазами примеров.

«Я бы хотел тебе помочь, — вдоволь помучив паузой, всё же разомкнул уста Твирин. — И не буду врать, что солдаты бы меня не послушали. Наверное… Быть может, я и сумел бы».

«Но?..»

«Но не стану».

Autrement dit, Твирин тронулся — а вернее, лихо, за пару недель умудрился допиться. Увести солдат в полицию не получилось, но и оставить этого дела Гныщевич не желал. Пришлось удовлетвориться таврами.

— Вторая Охрана, — сказал Плеть, и Гныщевич сообразил, что всё ещё спускает пар лбом к стеклу; эдак на себя никакого пара не останется. — И ты, и Цой Ночка, и господин Туралеев забыли упомянут’ Вторую Охрану.

— Я не знаю, где она, — отмахнулся Гныщевич. — Либо разбежалась, либо уехала с этими… кружком отличников.

— Именно, — Плеть медленно кивнул. — Я проверил, вся канцелярия по ним была у Мал’вина. Тепер’ мы не знаем даже, кто во Второй Охране состоял. Не знаем, сколько их тут осталос’…

— Да хоть все! Полицией их не сделаешь, у них ни навыков, ни дисциплины. Какое они вообще имеют значение?

— Никакого, — ответил Плеть тоном человека, полагающего ровно обратное.

— Вот именно.

В ворохе просьб, увещеваний и приветов неведомо откуда повылезших студенческих друзей примечательными были всего два письма. Первое, за авторством Хикеракли, почему-то обращалось к Гныщевичу не по чину, а лично. «Не знаю, на чьё имя писать, так что передай кому надо», — взывал он, а потом многословно извещал о том, что сыскал наконец в бескрайней Вилонской степи подходящее место для тюрьмы.

Местные — ты ведь соображаешь, да, что тут есть местные? — называют его дурным, ибо под ногами оно разверзает всяческие хляби и прочие проклятия древних. Кличут «Колошма». А раз им оно дурное, то нам — самое что ни на есть, сужу я! Драмин утверждает, что построиться тут легче, чем кажется, а грифончиками нас снабдили — мы уж заказали в Куе материалы, кой-чего привезли и начали, как говорится, закладывать фундамент. Скромно, своими ручками, но споро. Так что везите резервных пленных, уже можно.

Низ листа был оторван, а подпись прибавлена сбоку. Видимо, мало у них там, в дурном месте, бумаги. А вот с адресатом Хикеракли очень метко угадал, по-хикераклиевски. Гныщевичу даже подумалось, что он малость скучает.

Второе письмо было куда короче и менее цветисто, зато и интереснее по сути. «Господа генералы Охраны Петерберга, а именно Н. К. Йорб, П. В. Каменнопольский, Р. В. Скворцов и Б. Б. Стошев, желают незамедлительно встретиться с господином исполняющим обязанности градоуправца Свободного Петерберга С. Г. Гныщевичем и сообщают, что оный может явиться без уведомлений и предварительных договорённостей. Господа генералы имеют честь ожидать его в Северной части казарм Охраны Петерберга, в личном кабинете генерала Б. Б. Стошева».