Лазарь Лагин - Патент АВ Страница 22

— С вашего позволения, сударь, вчера пошла седьмая неделя.

— Седьмая неделя — и ни одного письма! Преглупая манера — уезжать, не сказав, куда и на сколько!

Господин Падреле-старший сердито шагал по кабинету. В меру упитанный шатен, лысый со лба, в очках в золотой оправе, над которыми нависали сросшиеся на переносице брови, густые, как усы, он был и лицом и одеждой больше похож на провинциального адвоката средней руки, чем на одного из богатейших людей и вершителей судеб Аржантейи.

Из тяжелой рамы, тускло блестевшей на стене кабинета, с суровым сочувствием смотрел на своего правнука овеянный славой гениального комбинаторства и чудовищных преступлений Урия Падреле, сын основателя и второй патриарх могучего рода Падреле.

С не меньшим сочувствием смотрел на возбужденного главу фирмы и Огастес Карб. Он жалел господина Примо. Есть сорт людей, лишенных даже в малейшей степени чувства сострадания и жалости к тем, кто находится ниже их на общественной лестнице, но искренне приходящих в состояние умиления, когда им выпадает высокая честь быть свидетелями душевных скорбей людей более богатых и знатных, нежели они сами.

Вид Падреле-старшего, взволнованно шагавшего взад и вперед по кабинету, до такой степени растрогал Карба, а желание услужить великому финансисту стало настолько непреодолимым, что он сделал несколько шагов вперед, откашлялся и сказал:

— С вашего позволения, сударь, я имею вам кое-что рассказать!..

— Если это касается господина Аврелия, — остановился глава фирмы, — то пожалуйста. По другим вопросам я, к сожалению, лишен сейчас возможности уделить вам время.

— Это касается господина Аврелия, — сказал Огастес Карб.

— Я вас слушаю, друг мой, — промолвил Примо Падреле и с холодным интересом глянул на Огастеса. С фарфорово-белых щек последнего румянец исчез так быстро, словно его стерли ваткой.

— Мне очень больно видеть ваше волнение… — начал Огастес Карб, запинаясь, — и я решил поэтому нарушить обещание, данное вашему брату. Я прошу вас, господин Примо, не выдавайте меня… конечно, если вы сочтете это возможным…

Примо Падреле кивнул головой в знак согласия. Огастес Карб понял, что его откровенность может ему сослужить неплохую службу и, нисколько не повредив его хозяину, останется ему неизвестной. Огастес Карб повеселел, почувствовал себя уверенней и меньше чем в пятнадцать минут сообщил главе фирмы все, что могло его заинтересовать: он рассказал ему о переговорах с Томазо Магарафом, о цели поездки Падреле-младшего, о сегодняшнем разговоре по телефону, о свидании в ресторане «Кортец», о том, как выглядит сейчас господин Аврелий; о том, как выглядит его дама; о том, что эта дама — невеста господина Аврелия и что зовут ее Береника Мишелли; о том, что она, очевидно, имеет на господина Аврелия большое влияние и что он, во всяком случае, очень дорожит ее мнением; о том, что у господина Аврелия на примете какое-то очень выгодное дело, которое потребует затраты не более десяти миллионов и может в несколько лет утроить капиталы фирмы; о том, что господин Аврелий с большим волнением и любовью расспрашивал о здоровье своего любимого брата и был счастлив узнать, что он в отличном состоянии.

Словом, Огастес Карб ничего не утаил. Он умолчал только о конфликте господина Аврелия с неизвестным доктором, а следовательно, и о записке, которая у него, Огастеса Карба, лежала сейчас в боковом кармане пиджака. Насчет этой записки у него были свои планы, в существо которых он не считал нужным посвящать кого бы то ни было. Эта записка должна была дать ему, по его расчетам, не менее пятидесяти тысяч — по крайней мере половину тех денег, которые послезавтра будут посланы неизвестному доктору.

Примо Падреле выслушал сообщение Карба с таким непроницаемым лицом, которое сделало бы честь любому буддийскому богу. Он только время от времени начинал бессознательно постукивать ногой по ковру, но переставал, лишь только замечал это.

Когда Огастес Карб кончил говорить, господин Примо встал. Встал и Карб.

— Я вам благодарен за откровенность, друг мой. Вы избавили меня от многих часов беспокойства, — промолвил Падреле-старший. — Можете не сомневаться. Разговор останется между нами.

Он подал Огастесу Карбу руку. Тот пожал ее с умилением и величайшей преданностью. Теперь на его щеках по-прежнему играл румянец. Он ушел со спокойной душой, счастливый тем, что ему так легко удалось завоевать благосклонность одного из некоронованных повелителей Аржантейи. Теперь его карьера была обеспечена. Надо было только не зевать.

А господин Примо Падреле остался в кабинете один, не велел никого принимать и долго пребывал в глубоком раздумье. Иногда его взгляд падал на портрет, висевший на стене, и тогда ему казалось, что прадед смотрит на него с ехидной усмешечкой.

Остальная часть дня и весь следующий день прошли у Падреле-старшего в обычных его трудах. В пять часов вечера четвертого сентября ему подали конверт. В конверте он обнаружил записку. Кто-то, не считавший нужным подписаться, просил принять его по поручению господина Аврелия Падреле. Почерк, которым записка была написана, был господину Примо неизвестен. Во всяком случае, это не был почерк его брата. Господин Примо недоуменно пожал плечами и велел просить.

Через несколько мгновений в кабинет вошел Аврелий. От волнения у него подкашивались ноги. Кровь то отливала, то снова приливала к его лицу. Он был счастлив. Наступил тот миг, о котором он мечтал все дни разлуки с любимым братом. Сейчас Примо получит самый замечательный из сюрпризов, которые он когда-либо получал ко дню своего рождения!

Аврелий медленно сделал десяток шагов и остановился, ничего не соображая. Но Примо Падреле, хотя тоже был сильно взволнован, все же сохранял самообладание. Вошедший остановился под самым портретом Урия Падреле, и Примо Падреле поразился, насколько похож вошедший на того, кто был изображен на портрете. Он не поверил своим глазам, снова кинул быстрый взгляд на портрет, и снова ему показалось, что Урия Падреле ехидно подмигивает.

Тем временем Аврелий взял себя в руки и без приглашения уселся в кресло. Он заметил на письменном столе свою записку и с удовлетворением ухмыльнулся: здорово это он придумал, чтобы записку написала Береника! А то не получилось бы, пожалуй, никакого сюрприза.

— Чем могу служить, сударь? — спросил Примо Падреле после довольно продолжительного молчания.

Аврелий Падреле ничего не ответил. Он только поудобней устроился в кресле, положил ногу на ногу и пристально, не моргая, смотрел в глаза своему брату.

— Чем могу служить, друг мой? — повторил свой вопрос Примо Падреле. — Вы, кажется, пришли по поручению моего брата?

Аврелий утвердительно кивнул головой. Он боялся раскрыть рот, чтобы не расхохотаться, и продолжал сидеть, выпучив глаза.

— Где же он сейчас находится?

— В Аржантейе, — промычал Аврелий Падреле. Его буквально распирало от смеха.

— А нельзя ли точнее, друг мой? Где именно? Аржантейя велика.

— В Городе Больших Жаб! — многозначительно ответил Аврелий Падреле.

— Ох, и задам же я трепку этому шалопаю! — воскликнул Примо Падреле, давая тем самым понять, что последнее сообщение его обрадовало. — Где же он сейчас, мой блудный брат?

«Как он меня любит, мой старичина Примо! — растроганно думал Аврелий Падреле. — И как это чертовски приятно, когда тебя любит такой умный и сердечный человек, как мой старичина Примо!»

— Он здесь, в этом доме, — сказал Аврелий Падреле, продолжая настойчиво смотреть в глаза своему брату и обуреваемый надеждой, что тот его узнает сам, без посторонней помощи.

— В этом доме? — встрепенулся Примо. — Что ж вы мне сразу этого не сказали? Ах, друг мой, друг мой!..

Он схватил телефонную трубку, но Аврелий задержал его руку.

— Вы собираетесь позвонить в его покои? Его там нет.

— Вы так думаете?

— Я в этом убежден.

— Где же он? — спросил тогда Примо Падреле с видимым раздражением.

— Угадайте, господин Примо Падреле! — воскликнул Аврелий Падреле, вскочил на ноги и бросился обнимать брата. — Он вас обнимает, господин Падреле, родной ты мой старичина! — орал он, смеясь и обливаясь слезами. — Вот он, перед тобой, твой шалопай, твой маленький, до безобразия маленький блудный брат!.. Только он успел за последнее время немножко подрасти!..

Он обнимал Примо Падреле, сохранявшего при этой трогательной сцене поразительное спокойствие, тормошил его, целовал, хлопал по плечу, вертел в своих больших руках, как портной, орудующий с манекеном, трепал его жидкие волосы, гладил его теплые ладони с короткими сильными пальцами.

— Вот тебе, Примо, мой сюрприз ко дню рождения!.. Ну, что же ты молчишь? Скажи хоть слово своему Аврелию…

Глава фирмы вежливо высвободился из его объятий, пригладил растрепавшиеся волосы и промолвил: