Александр Житинский - Лестница Страница 22

— Где ключ?

— Заколочена она, батюшка, — пролепетала бабка и засуетилась, доставая веник и принимаясь подметать обнаружившийся сор.

— Топор! — приказал дядюшка, как хирург на операции.

Зрители в лице Наташи и дворничихи, затаив дыхание, наблюдали за событиями. А события разворачивались стремительно, как в немом кино. Старушка, порывшись в кладовой, действительно нашла топор и передала его дяде Мише, после чего отстранилась от дальнейшего участия в сцене. Пирошникова мало-помалу заинтересовали действия дядюшки, апатия прошла, и теперь молодой человек с живостью наблюдал происходящее, стараясь предугадать, что же выйдет из этой очередной попытки его освобождения. Правда, сам он ничего не делал, позволяя себе лишь иронически улыбаться по привычке.

А дядюшка уже с кряхтеньем отгибал толстые гвозди у основания двери и в косяке. Справившись с последним, он поддел дверь топором и нажал. Дверь шурша приоткрылась, дядюшка рванул ее уже рукою и распахнул настежь.

— Так, — произнес он удовлетворенно. — Теперь поглядим, что ты на это скажешь!

Кому адресовались его слова — неизвестно. То ли Пирошникову, то ли сатане, напустившему на Владимира чертей, а возможно, и Ларисе Павловне. Впрочем, произнеся их, дядюшка счел все ж таки необходимым пояснить свои действия.

— Я узнал, Володька, — доверительно сказал дядюшка, — это же черный ход, смекнул? Нас ведь так просто не обведешь! — Он удовлетворенно рассмеялся. — Мы не мытьем, так катаньем, верно?

— Возможно, — сдержанно кивнул Пирошников.

Теперь предстояло убедиться в реальности предлагаемого избавления. Внезапно вперед выступила дворничиха и первой подошла к раскрытой двери, как бы давая понять, что именно она является хозяйкой черной лестницы. Но не успела она ступить за порог, как оттуда, из пыльного и затхлого полумрака, показалась неожиданная и странная фигура человека в сильно помятой, с обвисшими краями зеленой шляпе, в пиджаке, надетом на грязную майку, небритого и тусклого, который с неопределенным мычанием устремился навстречу дворничихе.

— Куды? Куды? — замахала она толстыми ватными руками, и человек, покорно повернувшись, исчез так же быстро, как и появился.

Это видение не остановило экспедицию. Дворничиха вышла первой, за нею последовал дядюшка, приглашая за собою Владимира убедительными знаками и как-то значительно подмигивая и улыбаясь. Пирошников пошел следом, а за ним двинулась бочком и Наташа, все еще пребывавшая в раздерганных чувствах, но притихшая.

Когда Пирошников вышел из квартиры, дворничиха уже начала спуск по лестнице черного хода, которая была крайне узка, с железными перилами и небольшими, по четыре ступеньки, пролетами, каждый из которых был повернут относительно соседнего на некоторый угол, так что лестница сильно напоминала винтовую. Посередине, обвитая лестничными ступеньками, располагалась круглая железная труба значительного сечения, которая скрывала перспективу передвижения. С другой стороны винтовая лестница ограничивалась стеною, в которой кое-где были утоплены двери, часто обитые дряхлой клеенкой с торчащими из-под нее кусками коричневой ваты, почему-то казавшимися жирными на ощупь. Двери, судя по всему, никогда не открывались.

Черная лестница освещена была слабыми фонарями в металлических сетках, расположенных над дверными проемами, — впрочем, лампочки сохранились лишь в немногих, так что спускавшимся то и дело приходилось пересекать волны мрака и света. На узких ступеньках лестницы поблескивали металлические пробочки винных бутылок, напоминавшие пятикопеечные монетки, но с характерными изломанными хвостиками — по мере спуска их становилось все больше, — а на стенах и железной трубе то и дело встречались налепленные винные и пивные этикетки. Пирошников увидел приткнувшийся под дверью стакан — мутный, захватанный грязными пальцами, с засохшей на дне темно-красной жидкостью.

Перед каждым очередным поворотом Владимир ненадолго терял из виду дядю Мишу и дворничиху, и всякий раз, возникая из-за трубы, фигуры их казались ему мельче, что он приписал некоторой странной винтовой перспективе. Лестница становилась все у2же, и потолок ее, образованный верхними пройденными ступеньками, опускался все ниже и ниже. Наконец наступил момент, когда Пирошников стукнулся о потолок лбом и принужден был идти дальше, все более наклоняясь. Наташа двигалась еще свободно, поскольку была меньше ростом, но вскоре и она начала испытывать затруднения. Черный ход становился в действительности черным, похожим на какой-то лаз. Совершив новый поворот, Пирошников обратил внимание на то, что дядя Миша, как это ни странно, идет прямо, не задевая головою о верхние ступеньки. Пирошников посмотрел на Наташу и увидел, что она, будучи ростом поменьше дядюшки, тем не менее уже идет сильно согнувшись. «Что за черт!» — подумал Владимир, и для этого имелись основания, ибо фигуры дядюшки и шедшей впереди дворничихи, как стало очевидно, уменьшались пропорционально сужению лестницы. Она все более напоминала теперь морскую раковину с винтом, сходящим на нет.

Двигаться дальше становилось все затруднительнее. Не опускаться же, в самом деле, на четвереньки! Двери, расположенные вдоль стены, уменьшались до размера дверок кухонного шкафчика, что было бы чрезвычайно забавно наблюдать, если бы не тревога Пирошникова и Наташи, вызванная этими новыми трансформациями.

Наконец дядюшка оборотился и с минуту смотрел на Пирошникова, что-то соображая. Он тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение, а потом поднялся к Владимиру, и тут оказалось, что дядюшкина макушка приходится по пояс нашему герою. Дядюшка стоял перед согнутым в три погибели Пирошниковым, маленький, как пятилетний ребенок, и ему, как ребенку, вероятно, хотелось плакать. Произошло что-то совсем уж невероятное! Гигант Пирошников, склоненный над дядюшкой, вдруг рассмеялся так громко, что смех его раскатился далеко по черной лестнице и застрял в последних и мелких ее завитках. Рассмеялась и Наташа, поскольку дядюшкино появление напоминало ей представление лилипутов в цирке, а дядя Миша, взмахнув коротенькой своей ручкой, схватился за голову и побежал вниз, уменьшаясь, пока не скрылся за трубой, тоже, кстати, сужающейся и напоминавшей скорее воронку.

Пирошников и Наташа, пятясь и держась руками за потолок, начали молчаливое отступление, ибо стало ясно, что через черный ход никак не протиснуться. Лестница раскручивалась в обратном порядке, увеличиваясь в размерах; снизу доносились шаги дядюшки, который догонял их так же резко, как минуту назад бежал от них. Уж не повредился ли он в рассудке?

Короче говоря, Пирошников с Наташею снова очутились в кухне перед взором старухи, а через мгновение впрыгнул туда и дядюшка, слава Богу, оказавшийся вновь мужчиной среднего роста и нормальных пропорций, разве что взволнованным сверх меры.

Дядюшка вошел и с силою захлопнул дверь на лестницу, как бы показывая, что данная возможность исчерпана полностью. Старушка Анна Кондратьевна тут же придвинула к двери сундучок и взгромоздилась на него, поправляя сорванную занавеску. Еще через минуту кухня приняла свой прежний вид. Куда девалась дворничиха — неизвестно. Неужели она достигла выхода? Но тогда ей пришлось стать размерами со шкалик, никак не больше. Не помешает ли это ей выполнять служебные обязанности — вот в чем вопрос? Ну, да Бог с нею!..

А между тем едва все возвратились домой, как их ушей достиг непонятный шум, берущий начало где-то в недрах квартиры. Несомненно, это был шум голосов, причем голосов раздраженных, а смиренный и даже несколько подавленный вид бабки Нюры с достоверностью показал, что в квартире неладно.

Дядюшка вопросительно взглянул на старуху, но та лишь вздохнула, укрывшись на своем сундуке. А клубок голосов покатился по направлению к кухне, и через секунду туда ворвалась Лариса Павловна с пятнами на лице, свидетельствовавшими о крайней степени возбуждения.

Глава 16

Скандал в благородном семействе

Интересно все-таки знать, к чему более склонно человеческое существо — к общественному или, так сказать, индивидуальному обитанию? Вроде бы давно доказано и показано, хотя бы и на примере потерпевших кораблекрушение моряков, попавших на необитаемые острова (Робинзон Крузо не в счет), что человек не может один, одиночество неизбежно превращает его в зверя. Но позвольте! Разве лучше действует обитание в коммунальной квартире? И таких примеров несравненно больше. Наблюдать, как живущий рядом индивид изо дня в день делает все не так (не так, как нам бы хотелось), например, заводит кошку, не гасит, извините, света в туалете, приводит не тех гостей, улыбается исключительно нагло и несимпатично — нет, это выше сил, это хуже необитаемого острова, это мука!

Неудивительны посему и те смерчи, которые проносятся время от времени в коммунальных коридорах, с хлопаньем дверьми, качающимися от сотрясения воздуха лампочками, с выражениями такими, что не дай Бог слышать их вам, читатель, — и грустно, грустно все это, и слезы капают из глаз, когда видишь подобные недоразумения. Сколько трагедий разыгралось вокруг выеденного яйца, которое, оказывается, было разбито не с того конца. Впрочем, об этом уже писал один английский писатель.