Айра Левин - День совершенства Страница 22

— Безусловно, это неправдоподобно, — сказал Король, выколачивая свою трубку о ладонь. — Правда, я видел фотоснимки. Во всяком случае, мне утверждали, что они настоящие.

Чип, до сих пор ходивший взад и вперед по комнате, остановился и сел на пол.

— Что значит — «вам утверждали»? Вы предполагаете, что фотографии могли быть фальсифицированы?

— Конечно, — сказала Маттиола — Посмотрите на них повнимательней — на одних что-то подрисовано, на других убрано. Она стала укладывать книги обратно в коробку.

— Я как-то не думал, что такое возможно, — сказал Чип.

— Это касается не очень четких, — сказал Король.

— Скорей всего, то, чем нас пичкали, — сказал Леопард, сидевший на позолоченном стуле и забавлявшийся оранжевым пером на своей шляпе, — это смесь правды с ложью. И можно только гадать о пропорциях того и другого в каждом конкретном случае.

— А мы не могли бы выучить языки, на которых написаны эти книги, чтобы прочесть их? — предложил Чип. — Нам хватило бы даже одного.

— Зачем? — спросила Снежинка.

— Чтобы узнать, — ответил ей Чип, — где правда, а где — нет.

— Я уже пыталась, — сказала Маттиола.

— Она действительно пробовала, — сказал Чипу Король с улыбкой. — Еще недавно она тратила столько ночей, ломая свою очаровательную головку над этой бредовой невнятицей, что страшно вспомнить. Умоляю, не занимайтесь этим, Чип.

— Отчего же? — спросил Чип. — Быть может, мне повезет больше.

— Ну а дальше? — скептически сказал Король. — Допустим, вы расшифруете язык, прочтете несколько книг на нем и узнаете, что преподавали неправду? А может быть, выясните, что наоборот — все правда? А может быть, жизнь в конце XX века была сплошным удовольствием, когда каждый выбирал себе подходящую классификацию и помогал своим братьям, был обеспечен любовью и здоровьем, и вообще катался как сыр в масле? Ну и что? Вы все равно никуда не денетесь — останетесь здесь, с браслетом, наставником и ежемесячными медикаментозными процедурами. Вы только станете еще несчастнее. Мы все станем еще несчастнее.

Чип нахмурился и посмотрел на Маттиолу. Не глядя на него, она складывала в коробку книги. Он опять взглянул на Короля, подыскивая слова.

— Неправда, что знание ничего не даст, — сказал он. — Быть счастливым или несчастливым — неужели в этом весь смысл бытия? В познании истины, возможно, заключено еще большее счастье, пусть даже оно и окажется полным грусти.

— Грустное счастье? — сказал Король с улыбкой. — Я не в состоянии этого постигнуть.

Леопард сидел с задумчивым видом.

Снежинка подала Чипу знак подниматься и сказала:

— Пошли со мной. Хочу тебе показать кое-что интересное.

Он встал с пола.

— Возможно, мы узнали бы только, что все, что нам говорят, лишь сильно преувеличено, — сказал Чип. — Скажем, голод был, но не такой сильный, что и агрессивность была, но не всепоглощающая. Быть может, некоторые второстепенные факты были просто придуманы, как, скажем, обрезание или поклонение флагам и знаменам.

— Если все это вам представляется так, тем более нет смысла тратить на это силы и время, — сказал Король. — Вы представляете себе все сложности, которые встанут перед вами? Это головоломнейшая задача.

Чип пожал плечами.

— Мне просто хотелось бы узнать, — сказал он. И посмотрел на Маттиолу; она оканчивала укладывать книги.

— Пошли, — сказала Снежинка и взяла его за руку. — Оставьте нам табачку, вы, голубки.

Они вышли из кладовой в темноту зала. Снежинка освещала путь фонарем.

— Что ты собралась мне показать? — спросил Чип.

— А ты не догадываешься? Кровать, дорогой. Не книги же.

Они встречались по вечерам дважды в неделю, по воскресеньям и будням или четвергам. Курили и беседовали, разглядывали старинные вещички и другие экспонаты. Иногда Пташка пела песни собственного сочинения, аккомпанируя себе на инструменте, который держала на коленях и чьи струны под ее пальцами издавали приятную древнюю музыку. Песни были грустные: о детях, которые жили и умирали на звездолетах, о возлюбленных, которых разлучали перераспределением, о вечном море. Иногда Король пародировал вечерние ТВ-сеансы, беспощадно высмеивая лекторов по управлению климатическими условиями, или хор, распевающий «Мой браслет». Чип со Снежинкой пользовались кроватью семнадцатого века и софой из девятнадцатого, деревенским фургоном времен раннего Пред-У-периода и пластиковым ковриком из позднего Пред-У. По вечерам, в дни, когда не было общих встреч, они заглядывали друг к другу. На двери ее комнаты стоял имяном «Анна ПИ 24А9155». Благодаря цифре «24» Чип легко подсчитал ее возраст: тридцать восемь лет — она была старше, чем он предполагал.

День ото дня его чувства приобретали все большую остроту, а разум становился все более чутким и беспокойным. Процедуры отупляли его, но не более чем на неделю; затем он снова пробуждался, оживал. Он-таки занялся изучением языка, который Маттиола пыталась расшифровать до него. Она показывала ему книги, из которых делала выборки и списки слов, таких, например, как momento, что, видимо, означало момент; были и другие слова, о значении которых можно было догадаться по схожему написанию. У нее набралось несколько страниц легко узнаваемых переведенных ею слов. Но гораздо больше было таких, о смысле которых можно было лишь гадать, проверять на других контекстах и строить догадки. Означало ли allora «тогда» или «уже»? Что такое quale, sporse, rimanesse? Во время каждой вечеринки он около часа работал над книгами. Иногда Маттиола наклонялась над ним и, заглядывая через плечо, смотрела, чем он занят. Говорила: «О, конечно!» или «Не могло ли это быть названием одного из дней недели?» — но большую часть времена она проводила около Короля. Набивала для него трубку и слушала, о чем он говорит. Король наблюдал, как Чип работает, и, отраженный в стеклах Пред-У-мебели, улыбался другим и поднимал со значением брови.

С Мэри КК Чип встречался либо вечером по субботам, либо днем в воскресенье. С ней он себя вел нормально, улыбался на прогулках в Садах Развлечений, и совокуплялся без затей и без страсти. Он вел себя нормально и на службе, в соответствии с принятым распорядком. Однако с каждой неделей это его собственное нормальное поведение все больше его раздражало.

В июле умерла Тишь. Пташка сочинила и посвятила ей песню, и, когда Чип вернулся к себе в комнату со встречи, где она спела ее, перед его мысленным взором одновременно возникли вместе Пташка и Карл (почему он никогда раньше не вспоминал о нем?). Пташка была крупной и неуклюжей, но очень мило пела. Ей было лет двадцать пять, и она была одинока. «Помощь» Чипа предположительно «подлечила» Карла, но ведь у него могла быть генетическая способность или что-либо еще, чтобы хотя бы в малой степени противостоять медикаментозным накачкам? Так же, как Чип, он был 663, и была некоторая вероятность, что он работал в этом же Институте. Было бы идеальной перспективой ввести его в группу и, соответственно, найти пару для Пташки. Во всяком случае, стоило попытаться его разыскать.

Было бы здорово по-настоящему помочь Карлу! «Недолеченный», он рисовал бы — о, чего бы он только не нарисовал! Ни у кого не хватило бы воображения ответить на этот вопрос! На следующее утро, как только Чип встал, он вынул свежий справочник имяномов из дорожной сумки, тронул рецептор видеофона и прочитал имяном Карла. Но экран остался пуст, и голос из аппарата принес извинения — названный номер был вне досягаемости.

Несколькими днями позже Боб РО, когда Чип после беседы уже встал со стула, спросил его о том вызове.

— А скажи-ка мне, — обратился к нему Боб, — с чего вдруг тебе захотелось вызывать этого Карла ВЛ?

— О, — ответил Чип, стоя возле стула. — Мне захотелось посмотреть, как он выглядит. Теперь, когда со мной все нормально, мне, естественно, хочется, чтобы у всех было так же.

— Ну, разумеется, и у него то же самое, — сказал Боб. — Это странный поступок, тем более что прошло столько лет.

— Просто я вдруг вспомнил о нем, — сказал Чип.

Он вел себя нормально от первого удара гонга до последнего и встречался с группой дважды в неделю. Он продолжал работать над изучением языка «Итальяно» — так он назывался, — хотя он и подозревал, что Король был прав, и занятие это было бессмысленным. Просто это казалось ему более достойным времяпрепровождением, нежели настольные механические игры. Изредка это его увлечение давало Маттиоле повод подойти и наклониться над ним, заглянуть ему через плечо, опершись одной рукой на кожаную поверхность стола, за которым он работал, а другой рукой — на спинку его стула. Тогда он мог ощутить ее запах — это не была игра его воображения, она в самом деле пахла цветами, — и он мог посмотреть на ее смуглую щеку, на шею, на ее балахон, туго вздутый под напором двух подвижно-упругих выпуклостей. Это определенно были груди.