Энтони Берджесс - Вожделеющее семя Страница 23

Тристрам жалел, что рядом нет Джослина и этого милого мальчика Уилтшира: он бы им устроил веселую жизнь. И не задумался бы. Что же касается Дерека… Тристрам бредил наяву, представляя себе различные приятнейшие картины: он выдавливает Дереку глаза, кастрирует его хлебным ножом и т. д., и т. п.

Сокамерником Тристрама был пропахший плесенью ветеран— рецидивист лет шестидесяти — карманник, фальшивомонетчик, браконьер, — державшийся с мрачным достоинством.

— Если бы мне было даровано благо книжного знания, как вам, — заявил он как-то октябрьским утром, — то еще неизвестно, каких бы высот я достиг.

Тристрам потряс решетчатую дверь камеры и зарычал. Его сокамерник продолжал ремонтировать зубной протез верхней челюсти с помощью замазки, которую стянул в одной из мастерских.

— Несмотря на удовольствие, которое доставляло мне ваше общество на протяжении более чем месяца, я не могу сказать, что покину это место с сожалением, особенно если такая погода продержится еще некоторое время. Тем не менее я не сомневаюсь, что буду иметь честь возобновить знакомство с вами в не слишком отдаленном будущем.

— Послушайте, мистер Несбит, — заговорил Тристрам, отрываясь от решетки. — В последний раз прошу. Ну пожалуйста! Вы окажете услугу не только мне, но и всему обществу. Найдите его. Убейте его. У вас же есть адрес.

— Я сам затрагиваю эту щекотливую тему в последний раз, мистер Фокс. И повторяю снова, что совершаю преступные деяния с целью обогащения, а не ради сомнительного удовольствия поучаствовать в чьих-то личных вендеттах и тому подобном. В этом убийстве из мести деньги не фигурируют. Как бы сильно я ни хотел угодить другу — я позволю себе считать вас таковым, — должен сказать, что деяния такого рода совершенно противоречат моим принципам.

— Это ваше последнее слово?

— К моему огорчению, мистер Фокс, я должен сказать, что это так; я обязан заявить об этом совершенно определенно.

— Что ж, мистер Несбит, в таком случае вы — бесчувственный ублюдок!

— Ах, мистер Фокс, не подобает вам выражаться такими словами! Вы человек молодой, вам еще предстоит пробивать себе дорогу, поэтому не побрезгуйте советом старого чудака вроде меня. А совет таков: сохраняйте самообладание. Без этого вы ничего не достигнете. А вот владея собой, устраняя все личное из ваших ученых занятий, вы далеко пойдете.

Большим пальцем старик попробовал замазку, скреплявшую зубы с пластиковым нёбом, и, по-видимому удовлетворенный, вставил челюсть в рот.

— Лучше, — констатировал он. — Будет служить… Так вот, «Всегда имейте опрятный вид» — мой другой совет юным честолюбцам. Таким, как вы.

Послышался приближающийся звон ключей. Надзиратель с лошадиным лицом и петушиной грудью, одетый в засаленную синюю форму, открыл дверь камеры.

— Вы — на выход! — приказал он мистеру Несбиту. Тот, вздыхая, поднялся с нар.

— Где ваш вонючий завтрак? — зарычал на надзирателя Тристрам. — Опаздываете с завтраком, черт бы вас побрал!

— Завтрак отменяется, — ответил надзиратель. — Как раз с сегодняшнего утра.

— Это гнусная подлость! — закричал Тристрам. — Это чудовищно! Я требую встречи с Начальником тюрьмы, будь он проклят!

— Я уже говорил вам, чтобы вы попридержали язык, — строго произнес надзиратель. — Иначе вам будет плохо. А так оно и случится.

— Ну, — сказал мистер Несбит, по-светски протягивая Тристраму руку, — я с вами прощаюсь, но надеюсь на возобновление приятного знакомства.

— Вот он разговаривает так, как положено, — одобрительно заметил надзиратель. — А вам и таким, как вы, следовало бы брать с него пример, а не ругаться и чертыхаться без передышки.

И надзиратель вывел из камеры мистера Несбита, лязгнув напоследок засовом и поскрипев ключом, как бы продолжая свои упреки.

Тристрам схватил стальную ложку и принялся выцарапывать на стене неприличное слово. Как раз в то время, когда он заканчивал последнюю закорючку, вернулся надзиратель и снова загремел засовом и заскрипел ключом.

— Вот вам новый товарищ, — сообщил он. — Один из ваших. Не чета тому джентльмену, который с вами до того сидел. Заходи, ты!

В камеру вошел мрачного вида человек с глубоко посаженными глазами в черных глазницах, с красным крючковатым носом и капризным стюартовским ротиком. Свободное серое тюремное одеяние шло ему, что позволяло предположить наличие у него привычки к монашеской одежде.

— Ба! — воскликнул Тристрам. — Мы, кажется, где-то встречались!

— Ах, как трогательно! — съязвил надзиратель. — Воссоединение старых друзей.

Он вышел из камеры, запер дверь и некоторое время наблюдал за ними сквозь решетку, сардонически улыбаясь. Потом он ушел, звеня ключами.

— Мы встречались в «Монтегю», — напомнил новому соседу Тристрам. — Там вас Немного побила полиция.

— Меня побили? Мы встречались? — неуверенно переспросил человек. — Так много событий, так много людей, так много оскорблений и побоев. Такова доля Учителя моего и моя.

Покачивая головой, новичок оглядел камеру сидевшими в черных провалах глазами. Затем, с совершенно будничной интонацией, он произнес: — «Если я забуду тебя, о Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука; пусть прилипнет к гортани язык мой, если я не буду вспоминать тебя, Иерусалим, как радость жизни моей».

— Вас за что посадили? — поинтересовался Тристрам.

— Они схватили меня, когда я служил мессу. Хоть и лишенный сана, я располагаю авторитетом. В последнее время появилась потребность в таких, как я, и потребность эта быстро усиливается. Страх рождает веру в Бога, это несомненно. Поверьте мне, в настоящее время можно собрать довольно многочисленную паству.

— Где?

— Вернуться в катакомбы. В заброшенные тоннели. В подземные вестибюли метро, — с удовлетворением ответил священник. — Даже в подземные поезда. «Месса в движении» — так я это называю. Да, — продолжал он, — страх нарастает. Голод — этот ужасный всадник — мчится по Земле. Бог требует достойной Его жертвы, утоления Его голода. И, в каком-то смысле, запрещение вина — это жертва Ему. О! — воскликнул сокамерник, покосившись на граффити Тристрама. — Афоризмы на камне, да? Это для препровождения времени, я полагаю.

Стоявший перед Тристрамом человек резко отличался от того, которого он помнил по быстротечному избиению в «Монтегю». Этот человек был спокоен, речь его была сдержанной, и он изучал увековеченные Тристрамом непристойности с таким видом, словно они были написаны на неизвестном языке. Но затем новичок сказал: — Интересно. Я вижу, вы несколько раз написали имя Создателя вашего. Попомните мои слова: все вернутся к Богу. Вот увидите. Да мы все это увидим.

— Я использовал это слово в знак протеста, — грубо огрызнулся Тристрам. — Это просто неприличное слово, вот и все.

— Совершенно верно, — проговорил лишенный сана священнослужитель с тихой радостью. — Все неприличные слова изначально принадлежат религии. Все они связаны с плодовитостью, ее процессами и органами. Бог, учат нас, есть любовь.

Словно для того, чтобы отвлечь внимание от его слов, огромные громкоговорители, не видимые в углах расположенных ярусами галерей, изрыгнули, словно трубы Судного дня, оглушительные звуки, которые стали падать в пустое брюхо тюремного колодца.

«Внимание!» — прогрохотали репродукторы, и это слово («Внимание,… мание,… ание,… ань,… ань…») запрыгало, как мяч, потому что звуки из дальних рупоров накладывались на звуки из ближних.

«Внимание! Всем слушать важное сообщение! Это говорит Начальник».

Утомленный голос звучал с благородными интонациями члена королевской семьи.

«Министр внутренних дел поручил мне огласить то, что сейчас зачитывается во всех школах, госпиталях, учреждениях и на промышленных предприятиях Королевства. Это молитва, разработанная Министерством пропаганды».

— Вы слышите?! — Экс-священник затанцевал, впав в состояние благоговейного ликования. — Будет вознесена молитва Господу, наша взяла, аллилуйя!

«Вот эта молитва».

Утомленный голос откашлялся и начал читать с гипнотизирующей монотонностью: «Не исключено, что силы смерти, в настоящее время уничтожающие растительный и животный мир нашей планеты, обладают разумом. Если это так, то мы молим их прекратить свою разрушительную деятельность. Если мы грешили, поддаваясь — в нашей слепоте — естественной склонности пренебрегать разумом, то мы, конечно, искренне об этом сожалеем. Но мы берем на себя смелость заявить, что уже достаточно пострадали за грехи наши и обладаем твердой решимостью никогда не грешить впредь. Аминь».

Голос Начальника зашелся в громовом кашле, а перед тем, как послышался щелчок выключателя, пробормотал: «Черт знает, что за бред!» Это замечание мгновенно разнеслось по всем тюремным галереям.