Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле Страница 23

— Выходит, вы мне больше подходите, — перебил Горелова Мочалов и повелительным жестом негромко хлопнул ладонью по стеклу письменного стола. — Считаю, что вы дали согласие. Передумывать не будете?

— Нет, — ответил Алеша быстро.

Сергей Степанович удовлетворенно наклонил голову.

— Однако вы должны понимать, что, дав согласие стать космонавтом, вы им еще не стали. Впереди серьезное испытание, сложная медицинская комиссия.

— Я понимаю, — тихо сказал Горелов.

— Вот и отлично. О нашем разговоре никому не должно быть известно. Когда получите вызов, тоже не вдавайтесь в объяснения. Куда и зачем едете — для остальных тайна. Скажите, что переводитесь в другую часть. Или к летчикам-испытателям. Словом, сами придумайте. А сейчас можете быть свободным, если нет вопросов.

Не успел Горелов встать, на пороге приемной появилась припорошенная снегом фигура комдива. Расстегнув на теплой меховой куртке «молнию», Кузьма Петрович потирал красные руки.

— Завьюжило сегодня, — покачал он головой и, покосившись на старшего лейтенанта, по-домашнему спросил: — Ну как, Алеша?

— Как в сказке, товарищ полковник, — с заблестевшими глазами бойко ответил Горелов. — До сих пор не верю, что это наяву происходит.

— А что решил? — спросил Ефимков, хотя по счастливому лицу Алексея и так все можно было понять.

— Согласен, — сдержанно ответил Мочалов.

— Ты или он?

— И я и он.

— Так я и знал, — мрачно заключил комдив и, не снимая куртки, сел. Достал из кармана трубку, снова сунул ее в карман и, подойдя к молодому летчику, крепко обнял его, почта пригнул за плечи к себе. Был Ефимков на целую голову выше Горелова, глыбой возвышался над ним. — Как назвал ты меня, Сережа? — окликнул он Мочалова. — Феодалом? Ну а ты — самый что ни на есть узурпатор. Лучшего парня забираешь. Никому бы другому не отдал. Только тебе, старому верному другу, доверяю Горелова. — Он оттолкнул от себя Горелова так же неожиданно, как и притянул, погрозил ему сурово пальцем. — А ты, смотри... от родного порога в новую жизнь уходишь. Был ты летчиком на уровне у Кузьмы Ефимкова. Вот и там должен честь родного порога беречь. Не забывай, парень, что этим родным порогом у тебя в жизни была истребительная авиация. Она тебя человеком сделала.

— Я этого никогда не забуду, Кузьма Петрович, — негромко произнес Горелов, — и вас особенно. Вы столько для меня сделали.

— А вот это уже сентиментальность, — прервал его Ефимков, — это не надо, Алексей. Она даже в пейзажах вредна, если пишет летчик-истребитель. Шагай переживать свою радость.

...Ровно через неделю на имя полковника Ефимкова пришла из высшего авиационного штаба короткая телеграмма: «Командир звена старший лейтенант Горелов Алексей Павлович приказом Главкома ВВС откомандировывается в распоряжение генерала Мочалова».

Кузьма Петрович, уже свыкшийся с неизбежностью предстоящей разлуки, прочитал ее не спеша, резко нажал кнопку звонка и, когда в дверях выросла фигура дежурившего по штабу офицера, спокойно произнес:

— Разыщите старшего лейтенанта Горелова и передайте, что поступил приказ об отчислении его из нашей дивизии. Пускай срочно собирается и завтра вечерним поездом выезжает в Москву. Куда и зачем — он знает.

Оставшись один, комдив еще раз перечитал телеграмму и шумно вздохнул. Откинувшись на спинку кресла, он долго глядел в прямоугольник запотевшего от холода окна и думал о людях, с какими сталкивался на жизненных тропах. Многих летчиков встречал он и провожал. Но этот парнишка по-особенному был дорог. Его, вчерашнего десятиклассника, научил когда-то Ефимков летать, ему помог стать здесь, в Соболевке, боевым летчиком. Теперь он уходил.

— Пусть же повезет ему и на космическом маршруте! — тихо вздохнул комдив.

6

Морозным январским утром на одной из самых далеких подмосковных станций остановился поезд. Из него вышел только один человек. Раздался гудок, и состав проплыл мимо платформы. Пассажир огляделся. Под навесом жались воробьи. Окно кассы задубело от наледи.

Жизнь, могло бы показаться, совсем замерла здесь от тридцатиградусного мороза, если бы не дымилась напротив, над дощатым, более высоким, чем станционная постройка, домом, кирпичная труба.

Не отыскивая взглядом случайных пешеходов, у которых можно было уточнить дорогу, приезжий уверенно, словно много раз бывал на этом разъезде, спустился с перрона и по тропинке вышел к широкой асфальтированной дороге. Здесь он тоже не колебался, а сразу повернул налево.

Небо над лесом было ярко-синим и чистым. Нигде не мело. Ровная лента уходила в сторону от железнодорожного полотна. По обеим сторонам от нее стояли рослые сосны. Чуть подальше, отступая от них в чащобу, виднелись древние дубы. Березки меж ними холодно отсвечивали молочными, с подпалинкой стволами. Сойди с дороги — и тотчас продавишь наст, увязнешь по самую грудь в снег. Путник вздрогнул от неожиданного треска, гулко прокатившегося по лесу. С веток на землю посыпалась пороша. И на человека, на его военную шинель, упали мелкие снежинки. И снова белое безмолвие сковало десятки километров окрест.

Широкая полоса дороги была прямой до самого поворота. А дальше плотная стена леса. Что за поворотом — не видать.

«Глухомань-то какая! — подумал путник.— Совсем как у нас на Волге». Но обманчивая была эта тишина. Не успел он мысленно произнести слово «глухомань», как из-за поворота вывернул навстречу грузовик-снегоочиститель с широким щитом впереди капота. А еще минуты через две сзади раздались настойчивые предупреждающие сигналы. Военный, шагавший по самой середине дороги, поспешно свернул к кювету. С ним поравнялся армейский «газик». Скрипнули тормоза, и распахнулась дверца. Солдат-водитель высунулся из машины.

— Садитесь, товарищ старший лейтенант. До самой проходной домчу.

Путник отрицательно покачал головой.

— Спасибо. Больно хорошо лесом идти. Вот если от чемодана меня освободили бы...

— Так ставьте чемодан.

За поворотом дорога была такой же прямой и где-то в километре отсюда совсем обрывалась, упираясь в чащу. Путник разглядел зеленый забор и небольшую каменную пристройку. Он пошел быстрее. Шаги по-прежнему звонко отдавались в лесной тишине. От холода ноги начали стыть, нос и щеки приходилось то и дело растирать, но старший лейтенант не раскаивался, что отказался от попутной машины.

«До чего здесь чудесно! — подумал он. — Совсем не то что в Соболевке, где на десять километров вокруг ни березки, ни сосны порядочной не сыщешь».

Когда он приблизился к длинному зеленому забору, увидел над ним высокую смотровую вышку, верхние этажи белых каменных зданий, широкие, наглухо затворенные ворота с калиткой. Он уже приготовился стучать, но калитка сама без скрипа распахнулась навстречу. Смуглый часовой, утонувший в овчинном тулупе, окликнул его с кавказским акцентом:

— Вы, наверное, старший лейтенант Горелов?

— Откуда вам это известно? — опешил Алексей.

— А мы, кроме вас, сегодня к себе никого не ждем, — улыбнулся часовой.

— Значит, пропуск на меня заказан?

— Не надо никакой пропуск. Удостоверение покажите.

Внимательно просмотрев удостоверение и скользнув по лицу Горелова изучающими глазами, он удовлетворенно качнул головой.

— Проходите, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. И калиточку эту не забывайте. Ее когда-то сам Юрий Алексеевич Гагарин тоже вот, как вы, первый раз в своей жизни открывал. Памятная калиточка.

Алексей взял чемодан и пошел. Длинная прямая аллея начиналась от проходной. По обеим ее сторонам, наполовину занесенные снегом, высились на мраморных постаментах бронзовые скульптуры. Справа сквозь очки на него смотрел «дедушка русской авиации» Жуковский. Горсточки наметенного ветром снега, словно проседь, залегли в его темной бороде. Слева, с рукой, устремленной ввысь, стоял Циолковский. Скульптору удалось передать и одухотворенность, и мечтательность, и легкую грусть в тонких чертах худощавого лица, и бесконечную убежденность в волевом жесте руки. На ладони великого ученого Алексей увидел маленький макет космического корабля. И вовсе не склонный к сентиментальности, он всем своим существом почувствовал сейчас торжественность этой минуты. Два бронзовых человека смотрели строго и ободряюще. В Алеше проснулся художник, и он залюбовался скульптурами. «Великолепны, — подумал он. — Как живые. Так и кажется, будто вот-вот заговорят» .

С жадным любопытством Горелов оглядывался по сторонам. Вот он, заветный городок космонавтов. Здесь все должно быть особенным и неповторимым. Он искал глазами здания, где размещались так хорошо известные ему по описаниям термокамеры, центрифуга, барокамера, кабины космических кораблей, ставшие тренажерами. Эти здания, как ему казалось, обязательно должны быть какими-то особыми, непохожими на все виденные доселе. Он их искал и, не найдя, вздохнул. Внешне городок космонавтов ничем Горелова не удивил. Даже разочаровал немножко. Он увидел дома и аллейки, такие же, как и в Соболевке. В густых зарослях сосняка и березовых рощиц прятались желтые и белые блочные дома. Широкая аллея привела Горелова к заснеженной цветочной клумбе. Обогнув ее, он очутился у двухэтажного здания, увидел в окнах машинисток и офицеров, склонившихся над рабочими столами, и догадался, что это и есть штаб отряда летчиков-космонавтов. Пока поднимался по ступенькам, неожиданная робость одолела его, но Алеша быстро отогнал сомнения.