Влада Воронова - Ратоборцы Страница 23

— Я не телепат, — сказал человек.

Не врёт. Он действительно ничего не услышал и не увидел, хотя и узнал что-то для него важное, потому что совет дать согласился. Какое всё-таки мерзкое ощущение — словно стоишь голый на центральной площади Гавра, а зеваки обсуждают тебя во весь голос.

Мимолётная сочувствующая улыбка человека взбесила. Бояться понимающих людей он научился ещё во время своей первой войны, в восемнадцать лет. Соколы тоже на редкость понимающие. Только вот понимание у них холодное как прикосновение острой льдинки, и режет, и морозит. А здесь — именно со-чувствие. И горечь, и радость, и надежды, и опасения человек с ним разделил. Давно такого не было, целых сто двадцать три года. С тех пор как в бою погибли жена-гоблинка и брат-вампир, единственные люди, для которых он был не повелителем общины, а Домиником. Он и забыл, что вдвоём и беда меньше, и радость слаще. И каково это — оказаться под глубинным ментальным просмотром. Всё забыл.

Несмотря на твёрдую решимость, храбрости Лаурин набиралась весь ужин и фильм, который они смотрели по телевизору в фойе. И начала разговор совсем не так, как планировала.

— Ты должен пойти к Славяну и поговорить! — сказала она, едва вслед за Дариэлем переступила порог комнаты. — Хватит ежевечерне мотаться через полгорода только для того, чтобы посмотреть на его окна.

Спина у Дариэля напряглась и закаменела словно в ожидании удара плетью.

— И давно ты знаешь? — спросил он, не оборачиваясь. Уши оттопырились, кончики сложились как при опасности.

— С первого дня, — не стала лгать Лаурин. — Или почти с первого. Дариэль, сколько можно себя терзать? Просто вылези из кустов, поднимись к нему и поговори.

Плечи у Дариэля обмякли, верхушки ушей опустились и повернулись к щекам.

— Поговорить с тем, кто давным-давно меня забыл? — меркло сказал он. — И предоставил право забвения мне?

— Ошибаешься. Он прекрасно тебя помнит. Я спрашивала.

Дариэль резко обернулся, уши у него поднялись торчком и полностью развернулись к Лаурин, глаза распахнулись во всю ширь, сверкнули надеждой и страхом одновременно.

— Недели две назад, — сказала Лаурин, — мы встретились в одном из магазинов Трилистника. Случайно, но я уже к тому времени вполне дозрела, чтобы пойти к нему и упросить поговорить тобой. От неожиданности у меня все мысли вылетели, я только и смогла сказать, что встретила мужчину, которого полюбила по-настоящему, навсегда, и больше не буду к нему приставать. Он стал меня поздравлять, говорил, что по мне видно, такие красивые глаза бывают только у счастливых в любви женщин. Так искренне обрадовался чужому счастью… — смутилась Лаурин. — Тогда я спросила: «Помнишь хелефайю, с которым я познакомилась у тебя дома? Это он». А Славян ответил: «Дариэль отважный и честный парень, Элайвен, держись за него покрепче».

Дариэль смотрел на неё неверяще, даже едва заметно отрицательно мотнул головой. Лаурин разозлилась.

— Хватит искать отговорки! Или поговори с ним, или забудь.

— Забыть?! И кем же я стану, если забуду?

— Подонком. Есть люди и поступки, которые забывать нельзя. — Тут Лаурин была согласна полностью. Зато всё остальное глупость непроходимая. — Тебе просто надо встретиться с ним и всё решить. Ты напрасно боишься, — сказала она, — Славян совсем не держит на тебя зла…

А вот этого говорить было не надо. Дариэль сдавленно застонал, совсем как тогда в парке, закрыл лицо ладонями, вцепился так, что побелели ногти.

— Дариэль… — робко проговорила Лаурин, шагнула к нему из коридорчика. Дариэль сел на стул, безвольно уронил руки, уши обвисли.

— Поговорить… — сказал он сипло, внимательно посмотрел на Лаурин и спросил требовательно, так, что не ответить нельзя: — Разве у меня, — подчеркнул он, — есть право молить о прощении? Я нарушил долг гостеприимства, я назвал выворотнем, грязнейшим словом, того, кто разделил со мной хлеб и ночлег, кто не побоялся доверить мне жизнь.

— Дариэль, — Лаурин, чтобы не дрожать на подкашивающихся ногах, прислонилась к косяку, — ты говоришь об искупительном деянии?

— А после того, что я сотворил, остаётся что-то другое?

Искупительное деяние — это когда оскорблённый решает, жить обидчику или умереть. Здесь либо прощают до конца, от всего сердца, либо обидчик расплачивается за причинённое зло жизнью. Чтобы решиться на искупительное деяние, нужны немалые смелость и благородство, но ещё больше смелости и благородства требуется от того, для кого искупительное деяние совершается. Простить нередко труднее, чем придти с повинной.

Дариэль ждёт ответа. Солгать ему невозможно, не бывает лжи в таких разговорах. Получить прощение действительно легче, чем дать — и в первую очередь себе. Вот тут и нужно искупительное деяние — прежде всего для самого Дариэля. Такова правда. Но одной правды мало. Нужна истина.

— Я знаю, чем обязана Славяну, — ответила Лаурин. — Если бы не он, мы с тобой никогда бы не встретились. Будь на его месте любой другой житель трёхстороннего мира, я сказала бы «только искупительное деяние». Но поскольку речь идёт о Славяне, я говорю «не знаю». Предсказать его поступки и мысли нам с тобой не под силу. Поэтому придётся сначала поговорить. А дальше пусть будет так, как решит он.

Дариэль кивнул. Взгляд у него серьёзный, сосредоточенный. Уши выпрямились, мочки развернулись к Лаурин.

— Я пойду к нему завтра вечером. Мне надо набраться храбрости. Но я пойду.

Он подошёл к Лаурин, крепко обнял и поцеловал.

В дверь постучали — решительно и властно, как никогда не стучат соседи и даже управляющий общежития.

Молчание затянулось.

— Передумали советоваться? — с интересом посмотрел на вампира человек.

— Не передумал, — решил повелитель и сказал: — Но сначала я хочу отблагодарить вас за прежний совет. И за поддержку.

Он подошёл к рабочему столу и достал из ящика совсем не тот подарок, который планировал раньше. Прежний — электронная записная книжка с Технички, с кучей каких-то интересных, но совершенно непонятных вампиру функций — так и остался лежать на столе, сейчас он был слишком ничтожен. Повелитель положил на столешницу перед Славяном короткую, по ключицам, широкую серебряную цепочку — тонкие как волос проволочки сплетались в «волчий шаг» — сложнейший орнамент, вампирское изобретение, вершину ювелирного искусства, самый мужской из всех мужских узоров.

— Не слишком ли дороговато для благодарности? — спокойно спросил Славян.

— Нет, Вячеслав Андреевич, — в тон ответил повелитель. — Только я могу решать, чем стали для меня ваши совет и поддержка. Я один. И больше никто. Пора повзрослеть, человек, и научиться принимать благодарность такой, какая она есть — без претензий на что-то иное. Или такой, какой её нет — тоже без претензий на что-то иное. Вы очень сильный людь, Вячеслав Андреевич, очень. И можете повлиять почти на всё. Но благодарность — одна из немногих вещей, которая совершенно не зависит от вас — только от других.

Усмешка человека повелителю не понравилась, а в сочетании с ментальной бурей — вдвойне. Ни чёрта не разберёшь, как глубоко в неё не ныряй. Вампир на мгновение прикрыл глаза, от мельтешения самых разнообразных и противоречивых образов закружилась голова.

— Вы правы, повелитель Доминик, но ваша правота годится только для правителя и ходочанина, для вампира и человека. То есть не имеет ни к вам, ни ко мне никакого отношения.

«Эрвин не прав, вслух его понять ничуть не легче», — растерянно подумал повелитель.

— Поясните, — попросил он.

— И совет, и поддержка были предназначены вовсе не вам, Доминику Феррану, повелителю общины Латирисы. Они принадлежат Эрвину и Франциску, моим друзьям. А помощь другу — и честь, и долг. За неё не благодарят. То, как Эрвин и Франциск распорядились полученным — целиком их решение. Их вина или заслуга. Они могли забыть о разговоре, посчитать его пустой трепотнёй. Могли рассказать о нём своему повелителю, то есть вам. Так что ваша благодарность не по адресу. — Славян поморщился, провёл рукой по лбу. — Поосторожнее, пожалуйста.

— Извините, — машинально пробормотал вампир. — Я не нарочно.

Совершенно не зная, что ему делать, повелитель залпом выпил остывший кофе.

— А подарок друга вы согласитесь принять? — неожиданно для себя спросил он. И сразу всё встало на свои места.

Славян надел цепочку. На изрядно поношенной тёмно-коричневой водолазке она должна была смотреться странно и нелепо, но у Славяна естественным было всё, даже такое сочетание.

— У тебя зеркало есть? — спросил он.

— За шкафом, — ответил вампир. Ощущение, что горло стянуто тугим шипастым ошейником исчезло, впервые за несколько дней он вздохнул легко и свободно.

— Какая красивая! — донеслось из-за шкафа. — И необычная. Вампирская?