Елена Некрасова - Маленькие Страница 25

— Но ведь маньяков не так много?

— Грубо говоря — почти все люди маньяки, одержимые разными глупостями. И энергии эти весьма живучи, к тому же подвержены интерференции, волны при встрече удваиваются, утраиваются, это понятно? Это губительно действует не только на самих людей, на нас тоже. Поэтому по возможности мы работаем с пространством, нейтрализуя особенно проблемные участки. Но пространство становится жестче, это факт. Еще лет десять назад мне удавалось охватывать почти километр, а в последние годы я не покрываю и пятисот метров, это в Европе. В азиатских странах радиус воздействия достигал вообще трех километров, а сейчас не больше двух. Остались только Гималаи, но там всегда была низкая жесткость, поэтому Центр и располагается…

Хоми осекся. Что-то язык совсем развязался. Сначала нажаловался на Куи зачем-то, теперь сообщил ей местоположение Центра.

— А в России?

— Что в России?

— Каков радиус воздействия?

— В Москве и пятидесяти метров не получалось, а здесь пока не пробовал.

— То есть, если я правильно поняла… если вы оказываетесь в нужном месте, то можете предупреждать разные неприятные события — войны, скажем… или нет?

— В принципе, это возможно. Но нам запрещено вмешиваться в Историю. А нейтрализация жесткости пространства и коррекция локальных полей не являются прямым вмешательством, это влияет на событийный план, разумеется, но неоднозначно.

— Неужели никогда не вмешивались? Зная ваш характер, трудно поверить. Вот и Гришку оживили, и Веру-хромоножку из Махеровки вылечили. Ну, признайтесь, ведь ваша работа?

— Так она выскочила прямо под колеса! Признаюсь. Но это еще не вмешательство в Историю, хотя и серьезное нарушение, за такое знаете что положено? Запреты на Способности от года до пятидесяти лет. А за вмешательство в Историю отправляют в Копилку Знания, так что лучше в такие дела не ввязываться.

Дорога резко вильнула влево, и сразу за поворотом открылась деревенька на холме. Чудная пастораль — у подножия пасутся овечки, дома утопают в зелени, вдали поблескивает река. Вот оно, Мошкино, в этих краях Хоми еще не бывал. Но дорога почему-то уводит прочь… а, понятно — еще один вираж, въезд будет с другой стороны холма. Деревенька домов на тридцать, не больше, но улица оживленная — телеги, машины, — неужели все эти люди к Григорию? Скорее всего, на базар — сегодня же воскресенье. Но нет, народ кучкуется у бревенчатого дома по соседству с разрушенной церковью, и маяк показывает, что Григорий находится там. На руинах собралась уже внушительная толпа, все со своей живностью. Причем… ну да, в основном живность-то здоровая, просто поглазеть им охота на модного целителя. Марья Ивановна впала в какое-то оцепенение — хм, да ей совсем дурно сделалось… Хоми быстро ее просканировал (а можно было и просто так догадаться!) — при скоплении народа они сейчас появятся вместе, да еще без всякого ветеринарного повода — тут уж не отмоешься: и каменских полно, и зюзинских, и даже махеровские тетки пожаловали. Как же она рискнула ехать, и сама ведь напросилась! Наверное, не ожидала такого наплыва. Да что теперь рассуждать, Хоми ставит защиту Р-2 — пускай будет двойка, раз она так волнуется. А вообще надо с этим кончать, увозить ее надо отсюда!

µ

Уф, отлегло… Когда она увидела такое паломничество, чуть сердце не остановилось. Умом, главное, понимает — надо жить открыто, не обращать внимания на сплетников и дураков, им лишь бы языки почесать. Тут другое — тут школа. Дети безжалостны ко всему необычному, у них так развит стадный инстинкт. Парадокс. С одной стороны, казалось бы, — ломают взрослые стереотипы, ерепенятся, не слушаются, никто им не указ… а с другой — их собственные детские стереотипы еще кондовее: шаг в сторону, и ты изгой. Вон, Миша Бычков признался честно, что равнодушен к футболу, — так его затравили, что в школу перестал ходить. Не все ребята агрессивно злые, но несколько человек всегда найдется, а остальные либо подхихикивают, либо просто молчат. Учителя не авторитет, в лучшем случае им не хамят открыто. В прошлом году пришла молодая историчка Ира Пукина, неделю даже не продержалась, так жестоко над ней измывались ученички — издавали разнообразные звуки, потом затыкали носы, выбегали из класса… Марья Ивановна ей на прощание посоветовала: смени фамилию, если собираешься работать в школе, иначе тебе спокойной жизни не будет ни в деревне, ни в городе. Поэтому Марья Ивановна старалась не выставлять на показ тесную дружбу с Иваном, но вот черт же дернул предложить ему съездить в Мошкино, прямо кураж какой-то случился, подумала — и что такого? Проведать Гришку, ведь не чужой… эх, лучше бы с Людкой Осиповой пошла пешком, три часа глотать пыль всё же лучше, чем вот так прикатить с лилипутом на всеобщее обозрение. Но вдруг отпустило. Да плевать на всех. Он уникальный, высокоразвитый человек, нет! Он даже не человек, он, как же это… ат! Марья Ивановна с достоинством выходит из машины, неторопливо оглядывает присутствующих, само собой, много знакомых.

«Добрый день, Марья Ивановна!», «Ой, Машенька на авто прикатила…», «Здравствуйте, как поживаете?», «Марьвановна, за мной будете, тут очередь у нас»… здороваются, раскланиваются, поглядывают, ухмыляются, а ей и правда наплевать.

— Иван Денисович, я зайду к Грише, поздороваюсь, вы со мной или здесь подождете?

— Я? Даже не знаю, лучше подожду…

— Да я всего на пару минут.

Она идет к калитке, толкает — закрыто. Две кумушки подсматривают в щель забора.

— А почему закрыто?

— Так народ ломится без очереди, потому и заперли. Сейчас вот мы идем, с Манюней.

Старая коза лениво жует, лежа в тени забора, хороша Манюня. Облезлая шерсть, сточенные зубы, да ей лет десять, наверное, козы вообще столько не живут.

— А можно я с вами зайду на минуточку? Только поздороваюсь с ним, мы тут мимо проезжали…

— Так ты утром приходи, вишь сколько теперь народу? Григорий Василич с двенадцати часов принимает, вот приходи пораньше и любезничай…

— Ма-аш! А ты какими судьбами?

Ух ты, и Людка Осипова здесь! Марья Ивановна даже не огляделась как следует, не поискала ее в очереди. Была уверена, что соседка давно прошла. Надо же, Люда погнала корову на рассвете, а до сих пор ждет.

— А я с Иваном Денисовичем на машине, он меня подвез. Твоя очередь скоро?

— За козой.

— Зайдем вместе, ладно? Я только на Гришку взгляну, а то меня не пускают.

— Ну конечно, зайдем. Кстати, с другой стороны дыра есть получше, идем, покажу.

— Он за деньги работает или так?

— А непонятно. Он сам не берет, а бабка эта, что его приютила, Потаповна, бизнес устраивает, всем намекает — человек трудится, ему питаться надо хорошо, всё такое. Ну, все дают сколько могут, кто деньгами, кто продуктами, кто вообще ничего.

— Ну и правильно, а как иначе? Он у нее живет, народ во дворе топчется.

— Не думаю, что ему из тех денег что-то достается.

— Да брось ты чужие деньги считать! Гришка как? При тебе он вылечил кого-нибудь?

— А то! Телку парализованную поставил на ноги, вот те крест! Своими глазами видела. Представляешь, он одних животных лечит, с утра женщина приходила, сынок у нее дебильный, за руку с ним ходит. Причем, как только руку отпустит, он сразу нервничать начинает и лает по собачьи, голова дергается, слюни текут, ужас до чего страшно. Как она убивалась, по земле валялась — мол, спаси-помоги, святой человек, моего сыночка! Всю жизнь на тебя молиться буду, все доктора от него поотказывались. Так Гришка сказал, что в людях не разбирается. А она ему — нешто он человек? Он же только лает и лает. Но Гришка даже слушать не стал — идите, говорит, мамаша, извиняйте. С людьми не работаю, не чувствую их совсем. Маш, да ты погляди, тут всё видно, а я лучше у калитки постою, наша очередь скоро…

И правда, здесь выломана целая доска и двор как на ладони, можно даже не отвлекать Гришку, так посмотреть — и хватит. Двор чистенький, но нищенское всё, убогое… вот это хозяйка хлопочет, видимо, еще какая-то женщина в спортивном костюме говорит по телефону — может быть, дочка… А Гришка сидит под навесом и уплетает за обе щеки, хрустит огурцом. И одет в джинсовую рубаху, и побрит, видела бы Нюрка этого красавца… У крыльца симпатичная бабулька, ну совсем одуванчик божий, вокруг головы пышная корона седых волос. Она то сядет на скамейку, то встанет, то сумку начинает оглаживать, то кофточку поправлять.

— Это кто там такой напуганный? — Гришка закончил обед, подходит к ней вразвалочку — смотри-ка, с достоинством.

— А? Что? А… так это курка моя, милок… — старушка не сразу поняла, встрепенулась и дрожащими руками пытается расстегнуть молнию на сумке.

— Да не надо раскрывать, мамаша, я и так вижу.

— Ой, беда, милок, нестись она у меня перестала, хорошая была курка, по яйцу в день справляла, это ж московка… — печалится бабулька, оглаживая сумку.